Читать книгу Дорогие гости - Сара Уотерс - Страница 5

Но ночь прошла, унеся с собой все тревоги. Поутру голоса супругов звучали как обычно и даже веселее. Мистер Барбер беззаботно напевал, пока брился в кухне над раковиной. Перед самым уходом на службу – на субботние полдня – он что-то негромко сказал жене, и та ответила со смехом.

Примерно через час Фрэнсис и сама вышла из дома – в цветочную лавку за венком на могилу отца. А сразу после завтрака они с матерью поехали на кладбище.

Поскольку за ночь погода испортилась, пришлось надеть плащи и шляпы, причем самые темные, сообразно случаю. Но на дворе все-таки стоял май, и обеим стало жарко уже в автобусе по пути в Вест-Норвуд и еще жарче, пока они поднимались по длинному склону к могиле отца. Ко времени, когда они добрались до нее, Фрэнсис обливалась потом. Она стянула перчатки, собралась снять шляпу и уже начала вытаскивать шпильку, когда поймала неодобрительный взгляд матери.

– Отец не возражал бы, мне кажется. Сам он терпеть не мог так париться, помнишь?

– Отец всегда знал, когда следует снимать шляпу, а когда нет, как бы он ни парился.

Фрэнсис отвернулась, вгоняя шпильку обратно:

– Сейчас он парится в аду, не иначе.

– Что-что?

– Говорю, сейчас воды принесу.

– А… – Мать смотрела на нее недоверчиво. – Ну принеси.

Они достали из сумок, один за другим, весь набор кладбищенских инструментов: совок, щетку, грабельки, бутылку, брусок мыла «Манки бренд». Мать принялась выпалывать сорняки и мох, а Фрэнсис пошла за водой к колонке. Вернувшись, она смочила и хорошенько намылила щетку – и стала отчищать надгробную плиту.

Надгробье простое, солидное, красивое – и дорогое, с возмущением думала Фрэнсис всякий раз, когда сюда приходила. Все связанные с похоронами вопросы, разумеется, решались в первые сумбурные дни после смерти отца, прежде чем Фрэнсис с матерью представилась возможность выяснить, насколько плохо, прямо из рук вон, он умудрился распорядиться семейными деньгами. «ДЖОН ФРАЙЕР РЭЙ ЛЮБИМЫЙ МУЖ И ОТЕЦ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ», – гласила надпись, черные буквы на мраморе, изначально ослепительно-белом, который грязные дожди южных пригородов с течением лет окрасили в цвет хаки.

Натирая круговыми движениями мыльной щетки потускневший мрамор, Фрэнсис думала о могиле брата, Джона-Артура, что находилась чуть севернее Комбля. Они с матерью и невестой Джона-Артура, Эдит, навещали ее в девятнадцатом году. Поехали туда в декабре – самый неподходящий, наверное, месяц для этого, ибо тогда, в холодную, ненастную погоду разрушенная войной местность напоминала безотрадную картину ада. Они не испытали ни малейшего облегчения, только новые душевные муки при мысли о днях, неделях и месяцах, которые Джону-Артуру пришлось провести здесь. Впоследствии Фрэнсис не раз слышала, что кладбища умиротворяют. Одна из подруг матери описывала, какой покой снизошел на нее однажды у могилы сына. Она как наяву услышала его голос: сын велел ей не горевать, горе бессмысленно и опустошительно, оно удерживает мир во тьме, препятствуя движению к свету. У могилы Джона-Артура Фрэнсис не услышала ничего, кроме булькающего кашля пожилого фермера, который проводил их туда. Сам по себе могильный холмик ничего для нее не значил. У нее просто в голове не укладывалось, что все, что она знала и любила в брате, нашло свой конец вот здесь, в неглубокой яме у нее под ногами. Она пожалела, что вообще приехала сюда. Иногда во снах Фрэнсис снова оказывалась у могилы Джона-Артура и каждый раз чувствовала все тот же тоскливый ужас, все то же опустошение, всегда стояла там одна-одинешенька, увязая в раскисшей, липкой земле.

С другой стороны, у Ноэля даже могилы не было – и здесь тоже тяжелая, безысходная тоска, но иного рода. Ноэль пропал без вести в Средиземном море, в последний год войны, когда судно, на котором он шел из Египта, было торпедировано. Как именно он умер? Утонул? Мгновенно погиб при взрыве? Сообщения тогда поступали самые противоречивые: кто-то утверждал, что видел его, неподвижного, в воде лицом вниз, кто-то говорил, что его втащили на спасательный плот, раненого, но вполне себе живого. Но никакого плота так и не отыскали. Может, Ноэля подобрали враги? Во всяком случае, тело найдено не было, а в то время ходило столько рассказов о чудесном возвращении контуженных солдат, что еще много месяцев после смерти Ноэля, чуть ли не весь первый послевоенный год, Фрэнсис с матерью надеялись, что он вернется. Они пережили немало ужасных моментов: стук в дверь в неурочный час, пареньки на улице, отдаленно похожие на Ноэля… То время Фрэнсис всегда вспоминала с содроганием. Бедный, бедный Ноэль! Младшенький, всеобщий любимец. Он всегда виделся ей не в том возрасте, когда погиб, не девятнадцатилетним юношей, а малышом в полосатой пижаме, с круглыми розовыми пяточками, гладкими, как галька. Фрэнсис вспомнила, как однажды в Истборне он расплакался, когда его захлестнуло волной, и она над ним посмеялась: мол, трусишка несчастный. Она отдала бы что угодно, лишь бы взять свою насмешку назад.

Не надо думать об этом. Гони прочь эти мысли. Смочи щетку снова – быстро-быстро! Вот здесь она пропустила место. Смотри, как хорошо отчищается мрамор! Вот так-то лучше… Фрэнсис уже перешла от надгробной плиты к постаменту и медленно продвигалась вокруг него. Еще несколько ходок к колонке – и все, с делом покончено. В следующий раз, решили они с матерью, надо будет принести садовое сито и просеять землю. Но и сейчас все приведено в более-менее божеский вид. Фрэнсис убрала инструменты, вытерла руки и сказала, обращаясь к могиле:

– Ну вот, отец, теперь ты у нас чистенький и опрятненький по случаю дня рождения. Уверена, это больше, чем ты заслуживаешь.

– Фрэнсис! – укоризненно воскликнула мать.

– А что такого? Я бы сказала то же самое ему в лицо, стой он сейчас перед нами. Это – и еще много чего. Впрочем, он наверняка сумел бы пропустить все мимо ушей. Это единственное, что у него отлично получалось.

– Замолчи!

Они постояли еще немного: мать беззвучно произносила молитву, закрыв глаза и опустив голову, а Фрэнсис украдкой оттягивала шерстяной ворот с потной шеи. Обратно к выходу они пошли через старую часть кладбища, которая Фрэнсис нравилась гораздо больше: все эти аляповатые памятники прошлого столетия, плачущие ангелы, погасшие факелы, каменные корабли с надутыми парусами. Фрэнсис вслух читала фамилии, звучавшие как фамилии диккенсовских персонажей:

– Боуд… Эппс… Тули… Везервокс! Странно, насколько имена соответствуют эпохе. Неужели мода на фамилии – тоже меняется?

– Вряд ли кто-нибудь пожелал выйти замуж за бедного мистера Везервокса.

– Ошибаешься. «Безутешно горе пятерых переживших его сыновей»! Да здесь повсюду должны лежать Везервоксы.

Выйдя на улицу, они с сомнением посмотрели на небо. Отец всегда восхищался цветниками Далвичского парка, и Фрэнсис с матерью собирались поехать туда на автобусе, выпить чаю в кафе, прогуляться по цветникам – в общем, провести остаток субботнего дня достаточно приятно. Но небо висело низко, темное и хмурое.

– Похоже, гроза будет, – сказала миссис Рэй, с войны боявшаяся грома и молний. Они решили отказаться от своих планов и сразу ехать домой. Едва они вышли из автобуса на своей остановке, как по земле застучали первые тяжелые капли. Через палисадник они уже бежали бегом – Фрэнсис обогнала мать, чтобы отпереть и распахнуть дверь. Они ввалились в холл, задыхаясь, смеясь и стаскивая мокрые плащи.

Как только дверь за ними захлопнулась, они услышали оживленные голоса и шум движения в комнатах наверху. Глухие удары, взрыв смеха, потом частые легкие шаги. Миссис Рэй, снимая шляпу, испуганно вскинула глаза:

– О господи!

У Фрэнсис упало сердце.

– Похоже, у Барберов гости, – пробормотала она.

Шаги между тем простучали по лестничной площадке, и за скрипнувшие перила верхнего пролета схватились чьи-то маленькие руки, липкие на вид. Чуть погодя на повороте лестницы показались двое детей: девочка лет семи-восьми и мальчик помладше. Мальчик шел первым, со сдвинутыми бровями, настроенный решительно, но явно обеспокоенный сложностью спуска. Заметив Фрэнсис с матерью, он замер на полушаге, а потом, вне себя от испуга, развернулся, протиснулся мимо девочки и стал карабкаться обратно вверх. Девочка осталась стоять на месте, глядя на Фрэнсис и посасывая нижнюю губу.

– Он совсем еще маленький! – рассмеялась она.

Мать Фрэнсис, со шляпой в руке, прошла немного вперед и с тревогой следила за ним.

– Безусловно, он еще слишком маленький, чтобы его подпускать к этой лестнице. Если он упадет… Ах, отойди от перил, малыш!

Мальчик уже благополучно добрался до лестничной площадки и сейчас, заинтересованный встревоженным тоном незнакомой тети, просунул голову между балясинами прямо над миссис Рэй. Она побледнела и замахала руками:

– Отойди сейчас же! Так нельзя делать! А вдруг балясина выломится? Фрэнсис…

– Да, хорошо. – Фрэнсис обошла мать и стала подниматься по лестнице.

При ее приближении девочка резко повернулась и, хихикая, запрыгала вверх по ступенькам, а мальчик поспешно выдернул голову из проема между столбиками. Должно быть, при этом он больно зацепился ухом: сразу после того, как он испуганно убежал в гостиную Барберов, сопровождаемый по пятам девочкой, Фрэнсис услышала его страдальческий вопль. На вопль отозвался отрывистый женский голос, звучавший удовлетворенно: «Смотри-ка, что ты наделал!» В тот же миг из гостиной выглянула еще одна женщина. Ни голос, раздавшийся в глубине комнаты, ни лицо, высунувшееся за дверь, не принадлежали миссис Барбер. Незнакомка была постарше, примерно ровесница Фрэнсис – с острыми чертами, завитыми волосами, блестящими от масла, и густо намазанными губами.

– О, – сказала она при виде Фрэнсис с матерью, осторожно поднимавшихся по лестнице, и высунулась подальше. – Вам Лил нужна? Она во двор вышла.

Фрэнсис остановилась на предпоследней ступеньке и объяснила, что они беспокоятся за детей. Кажется, они с матерью напугали маленького мальчика. Не ушиб ли он ухо о балясину?

В гостиной Барберов установилась неестественная тишина, нарушаемая лишь жалобным поскуливанием ребенка. У Фрэнсис возникло неприятное впечатление, что комната полна подслушивающих незнакомцев. Ничего не видя за приоткрытой дверью, она спросила:

– А здесь ли мистер Барбер?

Женщина фыркнула:

– Ленни-то? Нет, конечно. Он от нас бегает как черт от ладана. Но если вам нужна Лил – она вернется через минутку.

– Да нет, мы просто хотели узнать, все ли в порядке с малышом, – повторила Фрэнсис. Потом твердо добавила: – Я мисс Рэй. А это миссис Рэй, моя мать. Мы владелицы дома.

Тотчас же из безмолвной гостиной раздался еще один женский голос – веселый и разбитной, с хрипотцой:

– Там мисс Рэй? Там мисс Рэй, да, Вера?

Остролицая женщина склонила голову набок, спокойно перевела взгляд с Фрэнсис на мать и обратно и громко ответила:

– Да, и миссис Рэй тоже!

– О господи, так пригласи дам войти! Не заставляй бедняжек стоять на лестничной площадке в собственном доме!

Женщина пожала плечами и слегка улыбнулась Фрэнсис, словно добродушно говоря: «Ну вот вы и попались!» Она отступила назад, широко открывая дверь перед хозяйками дома. Фрэнсис покосилась на мать – та лихорадочно прикалывала шляпку. Они преодолели последние две-три ступеньки и пересекли площадку.

В комнате, где было не продохнуть от запаха духов и сигаретного дыма, оказалась не толпа народа, а всего лишь три женщины, которые сидели в креслах, придвинутых к незажженному камину. Вообще-то, в первую очередь Фрэнсис бросились в глаза именно кресла, поскольку одно из них – кресло черного дуба, на удивление гармонично сочетавшееся с вычурным убранством барберовской гостиной, – на самом деле принадлежало вовсе не Барберам. Это было одно из отцовских яковианских страшилищ, еще сегодня утром стоявшее в кухонном коридоре внизу. Сидела в нем низенькая тучная дама лет пятидесяти, с карими глазками-пуговками, чудовищно раздутыми щиколотками и столь ненатурально завитыми и выкрашенными хной волосами, что они походили на тусклый парик восковой фигуры. Несомненно, это ее голос только что доносился из гостиной, ибо едва Фрэнсис с матерью неловко вошли, она бойко затараторила все тем же кокнийским говорком:

– Ах, миссис Рэй, мисс Рэй, как приятно с вами познакомиться! Очень, очень приятно! А Лил сказала, мы с вами не увидимся: мол, вас допоздна не будет дома. Ах, какая удача! Я миссис Вайни. Надеюсь, вы меня извините, что я не встаю пожать вам руки. Видите, какая со мной неприятность. – Она указала на свои ужасные щиколотки. – Стоит сесть, и встать уже невмоготу. Мин… – Миссис Вайни наклонилась и похлопала по руке конопатую девушку, сидевшую на диванчике. – Уступи место миссис Рэй, дорогуша. Тебе и пуфика хватит, худышке такой… Это Мин, моя младшая, – сообщила она Фрэнсис, как будто это все объясняло. – Мисс Линч – так, полагаю, мне следует ее величать в таком приличном доме! А это миссис Роулингс и миссис Грайс. Господи, какой же старухой я себя чувствую рядом с ними! С миссис Грайс вы уже познакомились минуту назад.

Фрэнсис ничего не оставалось, кроме как пройти в глубину комнаты, осторожно обходя разбросанные по полу сумки, шарфы, затейливые шляпки, и пожать руку каждой гостье по очереди. Миссис Рэй слабо запротестовала – ах, не стоит беспокоиться, она не хочет мешать, – но уже в следующую минуту непостижимым для себя самой образом очутилась на освободившемся месте на диванчике, рядом с остролицей миссис Грайс – Верой. Девушка по имени Мин устроилась на красном кожаном пуфе. Фрэнсис заняла оставшееся свободное кресло, рядом с женщиной, которую представили как миссис Роулингс.

Миссис Роулингс сидела в розовом плюшевом кресле Барберов, похожая на самодовольную Мадонну, исполненную сознания собственной значимости. Мальчик прижимался к ней, уткнувшись лицом ей в колени; его глаза с длинными ресницами еще не просохли от слез, но сами слезы определенно были забыты. Казалось, он лениво покусывал бедро миссис Роулингс. Когда малыш поднял голову и уставился на Фрэнсис, та снова с беспокойством спросила, не повредил ли он ухо, вытаскивая голову из перил. Миссис Роулингс улыбнулась – сочувственно и снисходительно, как часто улыбаются замужние женщины в ответ на испуганное кудахтанье старых дев.

– О, у них в этом возрасте уши каучуковые.

В подтверждение своих слов она прихватила пальцами ушко малыша, и без того уже красное, резко свернула его в трубочку, а потом отпустила – и оно упруго распрямилось. Гостьи рассмеялись, и девочка громче всех, деланым, визгливым смехом. Мальчик зажал уши ладошками: с одной стороны, страшно довольный, что развеселил всех не хуже настоящего клоуна, а с другой – страшно раздосадованный тем, как он это сделал.

– Бедный Морис, – все еще хихикая, сказала миссис Вайни. – Негоже нам смеяться. Но маленькие мальчики, засовывающие голову промеж балясин в чужом доме, должны понимать, что над ними будут смеяться. – Голос у нее смягчился, и она протянула к малышу руки. – Ну, иди к бабуле!

Иди к бабуле… Пока миссис Вайни возилась с мальчиком, под взглядами женщин помоложе, Фрэнсис начала улавливать сходство между всеми ними. Миссис Роулингс – Нетта, как все ее называли, – была повзрослевшей и располневшей копией Мин. У Веры такие же карие глазки-пуговки, как у миссис Вайни, только взгляд не такой живой и открытый. Даже в девочке и мальчике Фрэнсис теперь подметила семейные черты: девочка плотненькая, на крепких ножках; у мальчика светлые волосы, но из тех, что с возрастом темнеют; и у обоих не по-детски полные и тугие розовые губы – губы миссис Барбер, в сущности. Едва лишь Фрэнсис с удивлением и облегчением сообразила, что за гости к ним пожаловали, в комнату вошла сама миссис Барбер, немного запыхавшаяся.

Сначала она встретилась глазами с Фрэнсис:

– Мисс Рэй, простите ради бога!.. Здравствуйте, миссис Рэй! – Ее улыбка стала натянутой, и голос дрогнул. – Значит, вы уже познакомились с моей матерью и сестрами?

– О, мы уже подружились, – непринужденно сказала миссис Вайни. – Ну вот, Лил, а ты говорила, что хозяек весь день не будет дома!

– Она надеялась, что вы нас здесь не застанете, – пояснила Вера, обращаясь к Фрэнсис. – Она нас стыдится.

– Не болтай глупостей! – сказала миссис Барбер, заливаясь краской.

– Что правда, то правда! – весело вскричала миссис Вайни, и ее старомодный корсет угрожающе заскрипел и затрещал. – Но недостаток хороших манер, миссис Рэй, мы с лихвой возмещаем жизнерадостностью. И да, я в совершенном восторге от вашего дома!

Мать Фрэнсис покраснела, часто заморгала, но быстро совладала с собой:

– Спасибо. Да, в свое время это был счастливый семейный дом. Просто он стал великоват для нас с дочерью, на все рук не хватает.

– Ну разумеется, зачем вам лишние хлопоты? Ничто не доставляет таких хлопот, как большой дом. И ничто, я считаю, не нагоняет такого уныния, как пустующая комната. Надеюсь, теперь вам стало повеселее, с постояльцами-то! А какой у вас сад чудесный, слов нет!

– О, так вы и сад видели?

– Да, Лил сводила нас туда.

– Буквально на минутку, – торопливо вставила миссис Барбер.

– У вас тут тишь да покой, точно в деревне. Ни в жизнь не догадаешься, что повсюду вокруг соседи. И настроение от этого такое, будто ты на отдыхе. Вы могли бы принимать туристов, чаем поить. У нас в нашем ветхом доме… Вера, Мин и я, мы живем над лавкой моего мужа, на Уолворт-роуд… так вот, у нас все страшно старомодно. А у вас такая красота кругом!..

Миссис Вайни обвела одобрительным взглядом гостиную, вычурное убранство которой пополнилось новыми элементами с тех пор, как Фрэнсис мельком видела ее в последний раз. Появилась старинная чугунная топка, в ней стоит букет бумажных маков; диванчик накрыт чем-то вроде шенилловой скатерти с помпончиками по краям; каминная полка теперь сплошь заставлена открытками и разными безделушками: эбеновые слоники, медные обезьянки, фарфоровый Будда, испанский веер… а вот и тамбурин со свисающими лентами.

– Как раз перед вашим приходом я говорила дочерям, – воодушевленно продолжала миссис Вайни, – мол, до чего же приятно воображать, как в старину здесь жили благородные дамы, в этих своих капорах и изящных платьях! А какие юбки были у тех платьев! Сколько ярдов ткани уходило на каждую! Поневоле задумаешься, как же они бедняжки ходили в них, по тогдашним-то улицам, заваленным навозом. Или хотя бы как поднимались по лестницам. А уж про посещение кое-каких укромных местечек я вообще…

– Мама! – хором воскликнули дочери, и громче всех миссис Барбер.

Миссис Вайни округлила глазки-пуговки:

– А что такого? Миссис Рэй понимает, что я шучу. И мисс Рэй тоже, я уверена. Кроме того, здесь одни женщины.

Девочка запротестовала: нет, здесь не одни только женщины, здесь есть и мальчики. Миссис Вайни благодушно улыбнулась:

– Ну ты поняла, что я имела в виду.

Нет, девочка не поняла, потому что Морис никакая не женщина и Сидди не женщина. Сидди еще даже и не мальчик, он еще слишком маленький…

– Довольно уже, милочка, – резко оборвала ее Вера, а озадаченная Фрэнсис подумала: «Сидди?»

Девочка обиженно выпятила свои недетские губы, но замолчала. Миссис Вайни снова заговорила: да, она прямо в восторге от дома.

– Какая удача для Лил и Лена! И как замечательно Лил украсила комнаты! Она у нас в семье единственная художественная натура, сызмалу такой была… Нет, Лил, ничего я не придумываю! – Миссис Вайни подмигнула Фрэнсис. – Смотрите, она зарделась как маков цвет.

– Это все ее художественная натура, – сказала Вера своим обычным суховатым тоном.

– Даже не знаю, в кого она такая. Уж точно не в меня! А что касается ее дорогого отца, царствие ему небесное, так он картинку не то что нарисовать, а и на гвоздь-то ровно повесить не мог…

Ее слова прервал странный шум: сопение, поскуливание, попискивание, будто зверек какой завозился. Фрэнсис с матерью тревожно встрепенулись. Сестры же, наоборот, разом притихли. Вера перегнулась через подлокотник диванчика и заглянула в большую соломенную сумку, стоявшую рядом на полу, – сумку, которую Фрэнсис все это время принимала за обычный портплед, но которая на самом деле оказалась переносной корзинкой для младенцев. Минута напряженного ожидания. Женщины перешептывались. Проснулся? Нет? Снова засыпает? Заснул? Но потом сопение возобновилось – и почти сразу разрешилось истошным воплем.

– Ути, мой хороший!

– Ты наше золотко!

– Ну-ну, тише!

– А вот и мы!

Вера запустила руки в корзинку и вытащила брыкающегося младенца в желтом вязаном костюмчике, – это и был Сидди. Вера передала ребенка Нетте, и та уложила его к себе на колени. Он по-прежнему дергал ножками-ручками и орал; его большая багровая голова моталась на тонкой, как стебель, шейке.

– Может, улыбнешься этим милым дамам? – спросила Нетта. – Не хочешь, да? А ведь миссис Рэй и мисс Рэй проделали очень долгий путь, чтобы тебя увидеть! Ах, какие рожицы мы корчим!

– Верно, он голодный? – предположила миссис Вайни, поскольку младенец не унимался.

– Да он всегда голодный, этот кроха. Весь в своего папочку по этой части.

– А как подгузник?

Нетта пощупала попку ребенка:

– Сухой. Он просто хочет пообщаться с нами. Правда, мой сладкий? Эй?

Она принялась качать младенца на коленке. Голова у него замоталась еще сильнее, но крики начали стихать.

Мать Фрэнсис, любившая детей, подалась вперед, чтобы рассмотреть получше.

– Маленький император, да и только, – улыбнулась она.

– Ага, Сидди у нас такой, – согласилась миссис Вайни, показывая редкие зубы. – Во всяком случае, орет уж точно, как особа королевских кровей. Вы только поглядите на него! Похож на огромную репку, правда? Мы надеемся, когда он подрастет, тело у него все-таки станет соразмерным голове. А вот у его старшего брата было ровно наоборот – помнишь, Нетта? Такая крохотная головенка была, хоть чулки на ней штопай! – Она вытерла выступившие от смеха слезы. – А у вас есть еще дети, миссис Рэй? Вы же не против, что я интересуюсь?

– Нисколько не против, – ответила мать Фрэнсис, отводя глаза от младенца, подпрыгивающего на коленках Нетты. – У меня было трое детей. Оба моих сына погибли на войне.

Веселое выражение вмиг сбежало с лица миссис Вайни.

– Ох, извините, бога ради. Всей душой вам сочувствую. У моего брата тоже два сына не вернулись с войны – а третий вернулся с выжженными глазами, совсем слепой. И муж Веры, Артур, тоже погиб на фронте. Знаете, миссис Рэй, в свое время я безумно хотела сыновей. Но выносить мальчика никак не получалось, уж неведомо почему. У меня было два выкидыша и один мертворожденный – все мальчики, причем последний ну до чего прелестный малютка…

– Что такое мертворожденный? – спросила девочка.

Женщины проигнорировали вопрос.

– Я помню, – подала голос Мин. – Помню, как папа тогда плакал, а мне сказал, что ему перец в глаза попал.

– Он был замечательный человек, твой отец, – улыбнулась миссис Вайни. – Ирландец, миссис Рэй. Чувствительный, как все ирландцы. Да, мы с ним оба страшно убивались по нашему последнему. Но знаете, теперь я не уверена, что хотела бы выкормить, выпестовать, вырастить сыночка для того лишь, чтобы он погиб на войне, как его двоюродные братья. – Она тяжело вздохнула и покачала головой.

Улыбка вновь сошла с лица миссис Вайни, и вдруг стало видно, что ее румянец – не румянец вовсе, а частая паутинка полопавшихся сосудов на желтых одутловатых щеках. Ее маленькие глазки внезапно показались беззащитно-обнаженными – как будто жизнь потрепала бедную женщину так крепко, подумалось Фрэнсис, что у нее даже ресницы выпали.

– Что такое мертворожденный? – повторила девочка.

Вера наконец ответила:

– То, чем лучше бы оказалась ты.

Мать Фрэнсис ошеломленно вытаращилась на нее. Миссис Барбер опустила голову, сгорая от стыда. Но гостьи покатились со смеху самым бессердечным образом, и миссис Вайни вытащила из рукава носовой платок, чтобы вытереть обильно слезящиеся глаза. Младенец сначала наблюдал за весельем с величайшей серьезностью, а потом вдруг фыркнул, словно поняв шутку, – и все снова расхохотались. Нетта принялась его тискать и подбрасывать на коленях, чтобы он фыркнул еще разок, да погромче. Голова у Сидди болталась, по подбородку текли слюни, и он возбужденно сучил ножками, пиная Нетту в живот.

Затем в общем настроении произошла легкая, но заметная перемена. Вера порылась в сумочке и предложила Фрэнсис с матерью сигареты. Миссис Рэй, опять ошеломленная, помотала головой, и Фрэнсис неохотно сделала то же самое. Но все женщины помоложе чиркнули спичками, прикурили, потянулись к пепельнице и возобновили разговор, прерванный появлением хозяек дома. В разговоре постоянно упоминался некто, кого они иронически называли «его милость» или «его светлость». «Ну, сами можете догадаться, что он ответил!», «Да я на него вообще плевать хотела!» – а миссис Вайни время от времени слабо протестовала: «Ох, ну зачем вы так? Ваш бедный отчим только добра вам желает!»

Семья, как хорошо отлаженный механизм, преодолела незначительное препятствие в виде внезапного вторжения миссис и мисс Рэй и зажила своей привычной жизнью. Фрэнсис, переводя внимательный взгляд с одной сестры на другую, ясно поняла, какую роль каждая из них играла, а вернее, была вынуждена играть в соответствии с требованиями этого семейного механизма: холодная Вера, эмоциональная Нетта, простодушная Мин.

Ну и конечно, миссис Барбер – Лилиана, Лили, Лил. Она все это время держалась в сторонке – то опиралась локтем о каминную полку, то клала ладонь на ручку диванчика – и поминутно с беспокойством поглядывала на Фрэнсис и ее мать. На ней было сливового цвета платье из дорогой мягкой ткани, с кружевом кроше на груди и по краю коротких рукавов, каковой наряд дополнялся оливково-зелеными чулками и яркими турецкими туфельками. На шее у нее висели красные деревянные бусы, щелкавшие при каждом ее движении, как костяшки счетов. «Единственная художественная натура в семье», – сказала про нее мать, и действительно, по манере одеваться – броско, но со вкусом – миссис Барбер разительно отличалась от своих сестер, наряженных, как танцовщицы кордебалета: платья из искусственного шелка, ажурные чулки, высокие каблуки, цепочки на запястьях и щиколотках. Да и выговор у нее, в отличие от них, был правильный, без малейшего кокнийского акцента. Теперь миссис Барбер отошла от сдвинутых у камина кресел, а ее маленький племянник подбежал к ней и о чем-то шепотом попросил. Она взяла его за руку, провела к столу в другом конце комнаты и стала собирать для него булочки и печеньки, оставшиеся там после чаепития. Мальчик взял у нее тарелку с лакомствами и осторожно прижал к груди. Когда содержимое тарелки стало с нее сползать, миссис Барбер поддернула подол платья и опустилась на колени, чтобы подхватить ее и выровнять. Все это она сделала одним плавным, текучим движением, показав пятки и округлые белые икры, просвечивающие сквозь оливково-зеленые чулки. Мальчик отгрыз кусок печенья, и на кружевную грудь миссис Барбер посыпались крошки.

Миссис Барбер крошек не заметила. Она еще больше выпятила свои выпяченные губы и приложилась рассеянным поцелуем к белокурой макушке. Подняв голову, она встретилась с внимательным взглядом Фрэнсис и смущенно потупилась. Но чуть спустя снова вскинула глаза, увидела, что Фрэнсис по-прежнему с улыбкой смотрит на нее, и неуверенно улыбнулась в ответ.

Двоюродная сестренка мальчика наконец сообразила, что там, у стола, раздают угощения, подбежала к миссис Барбер и тоже потребовала печеньку. После чего миссис Вайни громко поинтересовалась, хватит ли печенья на всех… Фрэнсис взглянула на мать, и та еле заметно кивнула. Они встали и начали прощаться. На то, чтобы высвободиться из цепких щупальцев радушия миссис Вайни, потребовалось несколько минут, но наконец Фрэнсис с матерью выбрались на лестничную площадку.

Миссис Барбер сочла нужным выйти вместе с ними. Когда миссис Рэй уже стала спускаться по лестнице, миссис Барбер знаком попросила Фрэнсис задержаться и тихо заговорила:

– Ради бога, простите меня за кресло, мисс Рэй. Я знаю, вы заметили. И пожалуйста, передайте мои извинения вашей матушке. Не подумайте только, что мы и впредь собираемся без спросу брать ваши вещи. Просто моей матери нужно твердое кресло, поскольку у нее больные ноги и спина, а у нас с Леном такого нет.

– Не стоит извинений, – сказала Фрэнсис.

– Нет, очень даже стоит, но спасибо вам за такие слова. Так любезно с вашей стороны, что вы заглянули к нам. Наша семья страшно шумная… они скоро уйдут, не беспокойтесь. Они зашли-то всего на часок, но потом начался дождь. А вы, как я понимаю… – Она кивком указала на темное платье Фрэнсис. – Вы с матушкой были на каком-то печальном мероприятии?

Фрэнсис объяснила, что они навещали могилу отца.

Миссис Барбер пришла в ужас:

– Ох, и каково же вам было вернуться домой и застать здесь такое сборище!

Она схватилась за голову, приводя в беспорядок уложенные завитые волосы. На кружевной вставке платья у нее до сих пор оставались крошки. Фрэнсис испытала острое желание смахнуть их, как сделала бы заботливая мамаша или, что вернее в ее случае, заботливая старая дева. Сдержав дурацкий порыв, она направилась к лестнице.

– Пусть ваши близкие остаются здесь сколько пожелают, миссис Барбер. Вы нас нимало не побеспокоите, честное слово.

Спустившись вниз, однако, Фрэнсис ясно услышала женский смех и топот детских ног. Когда она закрывала дверь гостиной, балки над головой скрипнули… раз-другой… и даже стены, казалось, заскрипели – будто какой-то великан стиснул в ладонях дом и стал подбрасывать, в точности как Нетта тискала и подбрасывала на коленях своего фыркающего ребенка.

Мать, с видом крайнего утомления, уже расположилась в своем кресле у французских окон.

– Да уж! – вздохнула она. – Поразительно, что у миссис Барбер такая семья. Вернее сказать, поразительно, что в такой семье уродилась миссис Барбер. Я почему-то была уверена, что ее отец крупный предприниматель – она ничего такого не говорила? И что брат служит в торговом флоте?

Фрэнсис откинулась на спинку дивана:

– Брат служит… где? Ох, мама, не впадай в старческую забывчивость. Это ж я все нафантазировала, помнишь?

– Но отец-то у нее предприниматель?

– Отец давно умер. Миссис Вайни – вдова, вторично вышедшая замуж. За владельца лавчонки, которого все ее дочери дружно презирают. Не иначе той мануфактурной, что рядом с магазинчиком, где торгуют жареной рыбой. – Увидев непонимающий взгляд матери, она добавила: – Других-то мелких лавок на Уолворт-роуд нет, верно?

Мать задумалась:

– На Уолворт-роуд?… Да нет, Фрэнсис, быть такого не может.

– Ты что, совсем не прислушивалась к разговору?

– Ну, я все больше разглядывала убранство комнаты – вот уж миссис Барбер расстаралась! Точно дом Али-Бабы! Или Мулен Руж! Или Тадж-Махал! Лучше бы она выбрала простой деревенский стиль и на том успокоилась. Это что, нынче считается модным декором? Если бы твой дорогой отец… ты, кстати, кресло заметила?

– Миссис Барбер все объяснила. У ее матери беда со спиной.

– Да и не только со спиной, как я погляжу! Дочери у нее – чистые амазонки! А сама она коротышка, от земли не видать.

– Мне она понравилась, – улыбнулась Фрэнсис. – А тебе разве нет? Добрая общительная женщина.

– Ну да, – согласилась мать. – Только с общительностью, скажем прямо, у нее перебор. Почему люди такого разряда всегда так много о себе рассказывают? Еще чуть-чуть – и она продемонстрировала бы нам свои варикозные вены. – Миссис Рэй беспокойно посмотрела в сторону окна, выходящего на улицу. – Интересно, Доусоны видели, как она к нам заходит? Знаю, это не по-христиански, но я очень надеюсь, что миссис Вайни не собирается навещать нас слишком часто.

– А я надеюсь, что собирается, – сказала Фрэнсис. – Общение с ней меня здорово взбодрило, прямо как поход в шикарный кабак.

Мать уныло улыбнулась, потом вздрогнула и тревожно нахмурилась: наверху грохнул очередной взрыв смеха.

– Нет, я все-таки надеюсь, что они не зачастят к нам. В жизни не слышала такого бурного хохота. И шуточки у них весьма сомнительного свойства. Неудивительно, что мистер Барбер сбежал, бедняга. Да уж, Фрэнсис, не ожидала я, что у миссис Барбер такая родня. Если бы только мы знали… о боже. Не могу отделаться от чувства, что она…

– Что она нас облапошила? – с улыбкой спросила Фрэнсис, направляясь к кухне. – А по-моему, это делает ее только интереснее. Должно быть, ей пришлось изрядно потрудиться ради этих зеленых чулок.

Дети носились по комнатам еще с полчаса, и из гостиной по-прежнему слышались взрывы смеха. Потом наверху раздались шаги сразу многих ног, и пол заскрипел столь громко, что это могло означать лишь одно: сестры встали и ходили взад-вперед, передвигая кресла, наводя порядок и собирая свои вещи. Пока Фрэнсис с матерью пили чай, через счетчик в кухоньке с пыхтением пошел газ, и в раковине загремела посуда. Немного погодя на лестнице застучали каблуки, и женщины одна за другой спустились в туалет, вместе с протестующими детьми. Наконец состоялось медленное сошествие миссис Вайни, и началось долгое шумное прощание в холле. Девочка обнаружила обеденный гонг, ударила в него и получила подзатыльник.

Миссис Рэй взяла шкатулку для рукоделия и принялась шить с таким стоическим видом, словно твердо решила не морщиться и не вздрагивать от шума. Сама Фрэнсис сидела с раскрытой книгой на коленях, но, не в состоянии сосредоточиться, снова и снова перечитывала одну и ту же страницу. Как только передняя дверь закрылась и миссис Барбер стала подниматься по лестнице, Фрэнсис отложила книгу и, не удержавшись, на цыпочках подошла к окну. Вон они, направляются в сторону Камберуэлла. Идут в своих безвкусных плащах и причудливых шляпках – впереди горделиво выступает Нетта с ребенком на руках, воплощая собой Триумф Современного Материнства, а миссис Вайни, под руку с Верой и Мин, с прижатой к груди сумочкой из искусственной кожи, плетется черепашьим шагом позади, олицетворением добродушной поздневикторианской эпохи. Дети крутили в руках стебельки лаванды, сорванные из горшков в палисаднике. И в самом палисаднике валялись сломанные стебли.

– Любопытство сгубило кошку, – сказала мать с другого конца комнаты.

– Да ладно тебе, – не оборачиваясь, ответила Фрэнсис. – Я просто хочу убедиться, что они никого тут не забыли. Один, два, три, четыре, пять, шесть – семь, если считать младенца. Неужели целых семь? Уверена, час назад их было меньше.

– Может, они за это время размножились.

– Бедная миссис Вайни! Такие отечные щиколотки! Не ноги, а тумбы.

– Не пойти ли пересчитать ложки в кухне?

– Мама! Можно подумать, им нужны наши старые ложки! Скорее, это они оставили нам пару шиллингов на столике в холле. Незаметно, чтобы не конфузить нас…

В комнате наверху раздался глухой грохот, и Фрэнсис отвернулась от окна.

Мать наконец поморщилась:

– Нет, это ужасно, честное слово. Что миссис Барбер там делает, скажи на милость?

Снова послышался грохот, теперь на лестничной площадке. Заскрипели ступеньки, что-то деревянное тяжело застучало о балясины…

Фрэнсис быстро двинулась к двери.

– Она тащит вниз кресло!.. Сейчас обои обдерет!

Выйдя в холл и закрыв за собой дверь, она крикнула:

– Вам помочь, миссис Барбер?

– Спасибо, я справлюсь, – донесся задышливый голос.

Но Фрэнсис все-таки поднялась и обнаружила, что миссис Барбер, вся красная от натуги, дергает тяжелое громоздкое кресло, передние ножки которого застряли между балясинами. Соединенными усилиями они высвободили кресло, кое-как развернули на промежуточной площадке и благополучно спустили в холл.

Фрэнсис поставила кресло точно на прежнее место и похлопала по спинке:

– Ну что, приятель, как тебе маленькое приключение? Знаете, по-моему, на нем никто раньше и не сидел ни разу.

– Мне действительно не следовало его брать, – смущенно сказала миссис Барбер. – Меня сестры уговорили. Они мной командуют, всегда командовали. Наверное, кресло еще и ужасно старинное.

– Во всяком случае, мой отец так считал. Нет, ваши сестры правильно сделали. Я рада, что вы нашли ему применение.

– Вы очень добры. Спасибо вам.

Миссис Барбер уже повернулась к лестнице. До чего же она не похожа на своего мужа! Он бы задержался, стал лезть с разговорами. Пожалуй, Фрэнсис даже не хотелось ее отпускать. Она вспомнила, как очаровательно выглядела миссис Барбер, когда присела на корточки перед своим племянником и обтянутые зелеными чулками пятки выскользнули из узорчатых туфелек. Крошки с груди она уже стряхнула, но завитые локоны все еще были растрепаны, и у Фрэнсис опять возникло заботливое желание поправить ей прическу.

Вместо этого она сказала:

– У вас усталый вид.

Миссис Барбер поднесла ладонь к щеке:

– Да?

– Может, посидите со мной немножко? Не на этом страшилище, конечно… – Она махнула рукой в сторону кресла. – А в кухне. Буквально пять минут, а?

Миссис Барбер заколебалась:

– Мне бы не хотелось вас отвлекать…

– Вы меня ни от чего не отвлечете, кроме как от мыслей о хозяйственных делах. А о них я могу подумать в любое другое время. Ну же, скажите «да»! Я уже давно хотела вас пригласить. Мы с вами живем в одном доме, но почти не общаемся. Это как-то странно, вы не находите?

Фрэнсис говорила искренним тоном, и выражение лица у миссис Барбер переменилось.

– Пожалуй, – улыбнулась она. – Да, хорошо.

Они прошли в кухню, и Фрэнсис предложила миссис Барбер стул.

– Сделать вам чаю? – спросила она, когда Лил села.

– О нет, спасибо. Я весь день пила чай.

– Тогда, может быть, кусочек кекса?

– И кекс я ела! Но сами-то вы чаю выпьете, конечно?

Немного поразмыслив, Фрэнсис сказала:

– Честно говоря, чего мне сейчас по-настоящему хочется… – Она подошла к открытой двери, высунула голову в коридорчик и прислушалась, не раздаются ли в гостиной звуки движения. Ничего не услышав, она бесшумно закрыла дверь и засунула руку в карман фартука, висевшего на двери изнутри. – Мать не одобряет, что я курю, – тихо проговорила она, доставая табак, папиросную бумагу и спички. – Я думала, меня просто разорвет, пока смотрела, как дымят ваши сестры. Только учтите: если меня застукают, я все свалю на вас. Врать я умею, имейте в виду.

Фрэнсис села напротив миссис Барбер и протянула ей пакетик с папиросной бумагой:

– Будете?

Миссис Барбер коротко мотнула головой:

– Я так и не научилась скатывать.

– Я вам скатаю, если хотите.

Миссис Барбер поколебалась, кусая свои полные губы, потом озорно усмехнулась:

– Почему бы и нет? Давайте!

Казалось, все происходящее доставляло ей неподдельное удовольствие. Она зачарованно наблюдала, как Фрэнсис выкладывает два листочка бумаги и осторожно насыпает на каждую табаку из жестяной коробочки; затем положила обнаженные локти на стол и подалась вперед, чтобы получше рассмотреть, как первая сигарета обретает форму. Одно запястье у нее обхватывал красный деревянный браслет, под стать бусам на шее, но на пальцах украшений не было, если не считать тонкого обручального кольца и такого же тонкого помолвочного, с крохотными бриллиантами.

– Ух, как ловко у вас получается! – восхищенно сказала миссис Барбер, когда Фрэнсис поднесла сигарету к губам и провела кончиком языка по клейкой полоске. А через несколько секунд, когда и вторая сигарета была готова, она добавила: – Такие аккуратненькие, даже курить жалко!

Однако миссис Барбер взяла сигарету и наклонилась к зажженной спичке, которую протянула Фрэнсис. При этом она на мгновение положила руку ей на запястье, и Фрэнсис отчетливо ощутила живое тепло ее ладони и пальцев.

С сигаретой миссис Барбер выглядела как-то иначе – более взрослой, что ли. После первой затяжки она откинулась на спинку стула, небрежным привычным движением сняла с губы крошку табака и сказала:

– Видел бы нас сейчас Лен. Он прямо как ваша матушка, мисс Рэй: запрещает мне курить. Но с другой стороны, мужчины вечно норовят запретить женщинам все то, что сами охотно делают, – вы не замечали?

Миссис Барбер, разумеется, говорила о вещах сугубо житейских, но Фрэнсис, поискав глазами, куда бы стряхивать пепел, и наконец выдвинув на середину стола блюдце, откликнулась:

– Голосовать, например? Баллотироваться в парламент? Нет, никогда подобного не замечала. Так, что еще? Руководить промышленными предприятиями? Работать, состоя в браке? Требовать развода в судебном порядке? Остановите меня, если утомлю вас перечислением.

Миссис Барбер рассмеялась, одновременно выпуская дым. И смех этот, зримо явленный облачками дыма, вылетающими из чуть округленных полных губ, был таким теплым, таким искренним, таким непохожим на ее обычное машинальное хихиканье, что Фрэнсис испытала странное ликование оттого, что породила его своими словами.

Какое-то время они курили в тишине, которую нарушали лишь тихие кухонные звуки: тиканье часов, шуршание угольков в печи, мелодичный стук капель о раковину в судомойне.

Встретившись взглядом с миссис Барбер, Фрэнсис сказала:

– Я была рада познакомиться с вашей семьей.

В глазах миссис Барбер появилось недоверчивое выражение.

– Очень мило с вашей стороны, что вы так говорите.

– Я вовсе не из вежливости. Я всегда говорю, что думаю.

– Я не хотела, чтобы вы с ними встречались. Вы и ваша мать.

– Вот как? Почему?

– Ну… Лен сказал, что вы сочтете их вульгарными.

Фрэнсис почувствовала смутную вину, вспомнив, как наблюдала за уходящими гостьями из окна, и почувствовала еще что-то, более смутное, по отношению к миссис Барбер. Стряхивая пепел в блюдце, она твердо сказала:

– Я очень рада, что они зашли. Особенно мне понравилась ваша мать. Что с вами? Вы расстроились?

Миссис Барбер слегка поникла.

– Просто… ну… она действительно всем нравится. И беда в том, что она из кожи вон лезет, чтобы понравиться. Она постоянно в образе, моя мать, и постоянно переигрывает. Некоторые ее шуточки сегодня… Миссис Рэй, наверное, была в ужасе. И потом, она вечно расхаживает в этих своих старых дешевых тряпках, хотя сейчас у нее полно денег, чтобы купить приличную одежду. – Она с виноватым видом стряхнула пепел. – Нехорошо, конечно, говорить про нее такие вещи. Мама хлебнула горя в жизни, всякого повидала. Одно время мы жили страшно бедно – после смерти отца и до того, как она вышла за мистера Вайни. Даже стыдно сказать, до чего бедно. Мать тогда работала наизнос, вот почему у нее спина больная. А ноги ее вы видели?

Фрэнсис страдальчески поморщилась:

– Неужели ничем нельзя помочь?

– О, она чихать хотела на предписания врачей. Вдобавок мистер Вайни совсем не дает ей роздыха. Она должна все время что-то для него делать, каждый час дня и ночи. Для него праздно сидящая женщина все равно что нож, ржавеющий от бездействия. – Миссис Барбер повернула голову, услышав звон часов. – Ой, уже пять? Лен вот-вот вернется. Он сегодня был у родителей. Надо бы пойти прибраться. Его мать содержит дом в идеальной чистоте – нигде ни пылинки.

Впрочем, последние слова она произнесла с легким зевком и продолжала сидеть, наслаждаясь сигаретой и явно радуясь возможности говорить свободно и непринужденно. Сейчас миссис Барбер держалась без малейшей натянутости, какую Фрэнсис не раз замечала в ней прежде, когда она старалась показать свои хорошие манеры. Она поставила локоть на стол и оперлась подбородком о ладонь. Рука у нее округлая, плотная, гладкая. В ней нет ни единой резкой линии, с завистью подумала Фрэнсис. Она вся – теплый цвет и плавные изгибы. И ей, что называется, «уютно в своей коже» – она вся точно патока, щедро в нее влитая.

Теперь миссис Барбер блаженно улыбалась, вслушиваясь в тишину:

– Как же здесь чудесно, как тихо! Я впервые в жизни оказалась в таком тихом доме – во всяком случае, в такой тишине, как здесь, у вас. Она будто бархат. Когда становилось тихо в доме на Чевини-авеню, у родителей Лена, мне кричать хотелось. У нас с ним семьи совсем разные, знаете ли.

– Да?

– Да! Мы с сестрами воспитывались в католической вере, как наш отец. Не то чтобы мы по-прежнему ходили на мессу по воскресеньям или что-нибудь вроде. Но подобного рода вещи, они ведь остаются в тебе на всю жизнь. Родители Лена считают меня язычницей. Сами они нонконформисты. А его двоюродный брат служил в частях «черно-рыжих»…[11] Лен не такой, – поспешно добавила она, увидев выражение лица Фрэнсис. – Но его родители и братья… У них нет ни чувства прекрасного, ни интересов в жизни, ничего такого. Если вы при них раскроете книгу, вас назовут выпендрежницей. Здесь сидишь тихо в своей комнате – и мирная тишина вокруг. И никто ведать не ведает, чем ты там занимаешься. В домах, где я росла, было совсем иначе. Там помешаешь ложкой в стакане – все соседи слышат. Ах, мисс Рэй, вы не представляете, в каких ужасных домах мы жили! Как-то раз даже в доме с привидением.

Фрэнсис подумала, что она шутит.

– С привидением? И как же оно выглядело?

– Древний старик с длинной белой бородой. Причем не расплывчатый и полупрозрачный, как призраки в книжках, а совершенно материальный, в точности как живой человек. Я дважды видела, как он медленно спускается по лестнице. Мы с Верой видели.

Нет, она не шутила. Фрэнсис нахмурилась:

– И вы не боялись?

– Еще как боялись! Но он никому не причинял зла. Нам соседи про него рассказали. Он жил в том доме много лет назад, его жена умерла, и несчастный угас от тоски по ней. Они сказали, что он каждую ночь ходит вверх-вниз по лестнице, все жену ищет. Я иногда задаюсь вопросом, обитает ли он там по-прежнему. Грустно, если да, – правда? Ведь он хочет лишь одного – быть с любимой женой.

Фрэнсис зажгла свою потухшую сигарету и ничего не ответила. Она поражалась искренности миссис Барбер, простодушию, непосредственности – или как еще называется свойство натуры, которое позволяет говорить вслух такие вещи с такой откровенностью. Для самой Фрэнсис сообщить малознакомому человеку, что она видела привидение, было бы столь же немыслимо, как признаться, что она верит в эльфов и фей.

«Вот именно поэтому, – поняла она, – я никогда и не увижу привидения».

Внезапно настроение у Фрэнсис упало, совершенно для нее неожиданно. Она рассеянно вертела в пальцах спичечный коробок, ставила то на один торец, то на другой. Подняв наконец глаза, она встретилась с внимательным, обеспокоенным взглядом миссис Барбер.

– Боюсь, я вас расстроила, мисс Рэй.

Фрэнсис покачала головой и улыбнулась:

– Вовсе нет.

– Ужасно бестактно с моей стороны. Мне не следовало заводить разговор о привидениях и разных печальных вещах в такой день, как сегодня.

– Как сегодня? – недоуменно переспросила Фрэнсис. Потом сообразила: – В смысле, из-за моего отца? О нет. Нет, не надо думать о нем хорошо. Думайте так о моих братьях, если хотите. Я по ним каждый божий день тоскую. А что касается отца… – Она бросила коробок на стол. – Мой отец был невыносим при жизни, доставил нам неприятность своей смертью и до сих пор умудряется докучать нам.

– Ох… – пробормотала миссис Барбер. – Я… мне очень жаль.

Они снова погрузились в молчание. Фрэнсис подумала о своей всегда сдержанной и скрытной матери, сидящей в гостиной рядом. Но тишина разбавлялась все теми же уютными кухонными звуками, шорохом угольков, еле слышной музыкой судомойни… а миссис Барбер была столь откровенна… Фрэнсис вдруг почувствовала непреодолимое желание ответить ей такой же откровенностью и, глубоко затянувшись, снова заговорила приглушенным голосом:

– Просто мы с отцом никогда не ладили. У него были старомодные представления о женщинах… о дочерях, в частности. Я для него была сущим наказанием, как легко догадаться. Мы с ним спорили решительно обо всем, моя бедная мать только и делала, что разводила нас по углам. Ожесточеннее всего мы спорили о войне, в которой он видел некое Великое Приключение, тогда как я… О, я ненавидела войну с самого первого дня. Моего старшего брата, Джона-Артура, кротчайшего и тишайшего человека на земле, отец чуть ли не силком заставил записаться добровольцем, никогда ему этого прощу. Ноэль, мой другой брат, ушел воевать прямо со школьной скамьи, а когда его убили, у отца случилась целая серия «сердечных приступов», – иными словами, теперь он все время сиднем сидел в кресле, а мы с матерью суетились вокруг него как дуры. Он умер за несколько дней до Перемирия, но не от сердечного приступа, а от апоплексического удара, который его хватил, когда он прочитал какую-то статью в «Таймс», страшно его разозлившую. Ну а после смерти отца… – В голосе Фрэнсис появились горестные нотки. – Вы с вашим мужем, миссис Барбер, наверняка уже поняли, что мы с матерью далеко не так состоятельны, как может показаться на первый взгляд. Оказалось, мой отец вкладывал семейные деньги то в одно сомнительное предприятие, то в другое и в результате оставил нам кучу долгов, которые мы до сих пор выплачиваем и… вообще. – Она раздраженно раздавила окурок в блюдце. – Лучше не наводить меня на разговоры о нем. Я, конечно, не вполне к нему справедлива. Он был не таким уж плохим человеком, пусть хвастуном и трусом – ну так и все мы порой бываем трусами. Я привыкла его ненавидеть – это очень нехорошо, знаю. Но самое ужасное, что он сделал по отношению ко мне, так это то, что он умер. Пока он был жив, у меня были планы на жизнь, огромные планы… – Она на миг умолкла, может, потому, что голос осекся, а потом договорила: – Отец всегда говорил, что все мои планы закончатся ничем. И он бы, конечно, злорадно ухмыльнулся, если бы увидел, что я по-прежнему здесь, на Чемпион-Хилл… прямо как ваше привидение!

Фрэнсис улыбнулась, но миссис Барбер, смотревшая на нее серьезным, добрым взглядом, не улыбнулась в ответ.

– А какие у вас были планы, мисс Рэй?

– О, не знаю. Изменить мир. Все исправить. И… забыла уже.

– Забыли?

– Тогда было совсем другое время. Серьезное. Страстное. Но и наивное, как мне теперь кажется. Мы верили в… великие перемены. Мы ждали конца войны и верили, что после нее начнется совсем другая жизнь. И все действительно переменилось, правда? Но совсем-совсем не так, как мы ожидали. Ну и потом, тогда у меня был… один человек… помолвка, можно сказать… – Фрэнсис невольно бросила взгляд на кольца – обручальное и помолвочное – на пальце миссис Барбер. – Простите меня, миссис Барбер. Я не хочу скрытничать. Но и разводить сантименты не хочу. Я о чем… я пытаюсь сказать, что нынешняя моя жизнь… это не та жизнь, которой мне следовало бы жить. Не та жизнь, которая мне нужна! Не та жизнь, которую я себе представляла! – закончила она почти исступленным голосом.

«Господи, что я несу?» – подумала Фрэнсис. И почувствовала себя так глупо и нелепо, как если бы по неосторожности выставила на обозрение свой голый зад. Но миссис Барбер кивнула и деликатно потупилась, словно все поняв каким-то непостижимым образом. Когда же она наконец заговорила, то сказала следующее:

– Наверное, вам с матерью странно, что мы с Леном живем здесь, у вас.

– Ну что вы! – ответила Фрэнсис. – Я вовсе не это имела в виду.

– Я знаю. Но вам все равно должно быть странно. Мне очень нравится ваш дом. Мне захотелось жить в нем сразу, едва я переступила порог. Но вам, полагаю, просто дико видеть нас с Леном здесь – как будто мы взяли без спросу вашу одежду и носим ее задом наперед и шиворот-навыворот.

Миссис Барбер потянулась к блюдцу, застенчиво опустив голову, и красные деревянные бусины тихонько перестукнули. На самой макушке у нее Фрэнсис увидела крохотное пятнышко голой кожи, молочно-белое на фоне глянцевитых темных волос, пышно вьющихся вокруг.

– Вы необычайно милая женщина, миссис Барбер, – сказала она.

Миссис Барбер с удивленной улыбкой вскинула глаза и слегка поморщилась:

– Ах, не говорите так!

– Почему?

– Потому что рано или поздно вы непременно поймете, что это неправда, и разочаруетесь во мне.

Фрэнсис помотала головой:

– Не могу себе такого представить! Но теперь вы мне нравитесь еще больше. Мы будем друзьями, да?

Миссис Барбер рассмеялась:

– Надеюсь.

И этого оказалось достаточно. Они улыбнулись друг другу через стол, и между ними что-то произошло. Какое-то неуловимое изменение… будто что-то завязалось и укрепилось. Фрэнсис не придумала, с чем еще это можно сравнить, кроме как с каким-нибудь кулинарным процессом. Так яичный белок становится жемчужно-белым в горячей воде, так молочный соус загустевает в кастрюльке – незаметно, но в то же время осязаемо. Почувствовала ли это миссис Барбер? Похоже, да. Улыбка на миг застыла на ее губах, и во взгляде мелькнула неуверенность. Но набежавшее на лицо облачко столь же быстро растаяло. Миссис Барбер опустила глаза и снова рассмеялась.

В следующую секунду лязгнул замок передней двери: мистер Барбер вернулся из Пекхама. Женщины одновременно встрепенулись и переменили позы. Фрэнсис откинулась на спинку стула, а миссис Барбер подхватила ладонью одной руки локоть другой и глубоко затянулась сигаретой. Этой позой, этим жестом и новым наклоном головы, чуть набок, она живо напомнила Фрэнсис своих сестер. А когда заговорила шепотом, стала походить на сестер еще больше.

– Вы только послушайте, как он крадется! – (Мистер Барбер тихо шел через холл.) – Едва ли не на цыпочках! Боится, что мои все еще здесь.

– Он что, действительно их не любит?

– Да кто его знает! Иногда мне кажется, он просто притворяется, забавы ради.

С минуту они молча сидели в полутемной кухне, прислушиваясь к шагам мистера Барбера на лестнице и ощущая странную близость. Потом миссис Барбер со вздохом встала:

– Ладно, пойду, пожалуй.

– Уже?

– Спасибо за сигарету.

– Вы не докурили.

– Если я останусь, он пойдет меня искать. Заявится сюда и все высмеет, а мы с вами так славно посидели, и… Нет, лучше уж я пойду.

Фрэнсис тоже встала:

– Конечно.

Но ей было жаль. Она думала о неуловимой алхимической перемене, произошедшей между ними пару минут назад. Думала о своей откровенности с миссис Барбер, ну или почти откровенности – во всяком случае, той степени откровенности, с какой она уже давно ни с кем не разговаривала.

Она уже подошла к кухонной двери и протянула руку, чтобы ее открыть, но потом повернулась:

– Послушайте, миссис Барбер. Почему бы нам с вами не сходить куда-нибудь? Давайте… я не знаю, погуляем вместе или что-нибудь вроде. Здесь, неподалеку, я имею в виду. Как-нибудь на следующей неделе. Скажем, во вторник. Хотя нет, во вторник не получится. Тогда, может, в среду? Мать уйдет по делам, и я буду свободна. Если вы составите мне компанию, буду очень рада. Что скажете?

Идея возникла из ниоткуда, и Фрэнсис, едва договорив, засомневалась. Прилично ли такой женщине, как она, обращаться с подобными предложениями к такой женщине, как миссис Барбер? Не показалась ли она чудаковатой, одинокой, навязчивой?

Миссис Барбер, казалось, слегка оторопела, но по ее ответу стало ясно, что она просто-напросто польщена – вот уж чего Фрэнсис не ожидала! Залившись румянцем, она сказала:

– Вы очень добры, мисс Рэй. Да, я с удовольствием. Спасибо за приглашение.

– Значит, вы согласны?

– Да, конечно! В среду днем? – Она поморгала, раздумывая; затем приняла окончательное решение, вздернула подбородок, и краска смущения сошла с ее лица. – Да, я буду очень рада.

Они снова улыбнулись друг другу, хотя уже без прежней алхимии. Фрэнсис открыла дверь, миссис Барбер кивнула и вышла. Ее туфельки прошлепали через холл и вверх по ступенькам, потом донесся голос мистера Барбера, встретившего жену на лестничной площадке. Фрэнсис стояла в дверях кухни и прислушивалась, на сей раз без малейшего зазрения совести, но не услышала ничего, кроме приглушенного бормотания.