Читать книгу Ироничные истории о… - Саша Баренц - Страница 2

Как вы дочку назовете…

Когда моя мама оказалась в интересном положении, окружающие сразу проявили живейший интерес к полу будущего ребенка. Все были страшно озабочены – кто же у нее родится? Хотя вариантов, как всегда, было всего два – либо мальчик, либо девочка, бабушка допускала только один – мальчик. Будущий внук, и это не подвергалось сомнению, должен был продолжить семейную военную династию. Ни о какой девочке даже речи быть не могло. Эстафету подхватили родные и знакомые. По форме живота, по цвету лица и по еще десятку признаков все заинтересованные лица убеждали маму в том, что она родит мальчишку. «Мальчик, у тебя точно будет мальчик!» – едва ли не с первого месяца беременности твердили маме подруги. «Мальчишку родишь», – со знанием дела убеждали маму торговки на базаре. «Конечно, родишь мальчишку», – дала заключение гардеробщица в женской консультации.

«Мальчик, мальчик, мальчик» – эта мантра сопровождала маму всю беременность, до самой больницы. Хорошо хоть, что акушерка, принимавшая роды, была не в курсе этих прогнозов, а то она могла бы уронить меня от неожиданности на пол.

– Девочка! – радостно возвестила акушерка. Я внесла некоторое разнообразие в ее работу, так как в эту смену она принимала исключительно мальчиков. Мама удивленно завертела головой, ища, какой это роженице так не повезло и где же ее долгожданный мальчик? Но акушерка заверила удивленную родительницу, что это именно ее девчонка так громко вопит и дрыгает ногами у нее на руках. Удивилась не только мама, но и мой ангел-хранитель, влетевший в этот момент в приоткрытую форточку. Его вроде бы тоже заверили, что его подопечным будет мальчик, а тут такой конфуз! Впрочем, быстро оценив обстановку, он сообразил, что, пока я нахожусь в надежных руках акушерки, мне ничего не грозит, а вот моя мама явно нуждалась в моральной поддержке. Присев рядышком, он тут же начал утешать ее, объясняя, что девочка – это не такой уж плохой подарок судьбы, и у нее теперь будет помощница, что девочку не заберут в армию и что мама, не успевшая из-за войны наиграться в куклы, теперь может наверстать упущенное вместе со мной. И мама, внимая мудрым словам, быстро утешилась. Что ж! Девочка так девочка! Вырастим и дочку. Папе же некогда было переживать по этому поводу, так как его срочно посылали на учения, и его больше волновал вопрос, успеет ли он забрать нас из больницы до отъезда. Вот так, на военном газике, хоть и без оркестра, я приехала в родительский дом. Хотя комнату в коммунальной квартире вряд ли можно назвать домом.

Родители из-за отсутствия кроватки первое время держали меня в папином сундуке. Через пару дней после выхода из больницы к маме пришла патронажная сестра, чтобы проверить здоровье ребенка и матери. Мама провела ее в комнату.

– Ну-с, мамочка, где ваше дитя? – спросила дородная суровая тетка.

– Сейчас, – пискнула мама и достала меня из импровизированной колыбельки. Тетка онемела от неожиданности.

– Зачем вы держите дитя в чемодане?

Мама начала оправдываться, объясняя, что это ненадолго, что как только папа вернется с учений, то сразу начнет искать для меня нормальную кровать. Тетка недоверчиво хмыкнула, разложила свои бумаги и начала заполнять анкету.

– Так, кто у вас родился?

– Мальчик, – машинально ответила мама. – Ой, нет, у меня девочка! – спохватилась она, а брови патронажки полезли еще выше.

– Так кто же у вас, мальчик или девочка?

– Ма… девочка, – выдохнула мама и представила лицо моей бабушки в момент, когда ей придет это ужасное известие.

– Так, ну и как вы ее назвали? – продолжала допрос медсестра.

– Ой, а мы ее никак еще не назвали! – спохватилась мама. Поймав еще более удивленный взгляд фраппированной такой беспечностью дамы, мама начала оправдываться:

– Понимаете, мы думали, что родится мальчик, имя ему уже подобрали, а вот родилась девочка. Мы ее пока Киской зовем.

– Так, мамаша, мне надо заполнить карточку на ребенка, где я должна указать его имя. Я не могу написать в графе «имя» Киска. Срочно решите, как вы назовете вашу дочь.

– Но я не знаю. Муж у меня в командировке… – растерялась мама.

– Это ваши проблемы, мамаша. Давайте быстро придумайте что-нибудь.

Мама начала судорожно искать женские имена, но от стресса и под инквизиторским взглядом патронажки у нее вылетели из головы все приемлемые варианты, и на ум приходили исключительно мужские имена.

– Виктор… -ия – нет, не пойдет. Валерий… -я – тоже не то. Валентин… -а, Александр… -а… – Мама уже была готова расплакаться от беспомощности, как в комнату вдруг вошла соседка по квартире.

– Галочка, ты мне коробок спичек не одолжишь? – попросила соседка.

– Леночка, – облегченно выдохнула мама, поднимаясь навстречу соседке, – конечно, одолжу.

– Елена, – быстро застрочила в карточке медсестра.

С той поры я каждый раз убеждаюсь, что в моей жизни случай всегда играл решающую роль. Ведь в коммуналке, кроме Леночки, жила еще и соседка Капитолина. И если бы она в тот судьбоносный день зашла к маме за спичками, то всю жизнь меня бы звали не иначе как Капой. Хорошо хоть, что в доме не было никого по имени Тракторина, Коммунэра или еще хлеще – Бухари́на. И слава богу, что поблизости не оказалось ни одной Ефросиньи или Евлампии. И самое главное, что бабушка тоже ничего не имела против имени Елена. Более того, она смирилась с отсутствием внука, справедливо рассудив, что семейная традиция может быть продолжена и девочкой. Нет, она не собиралась отдавать меня в Суворовское училище. Карьера военного – дело трудное, и гарантии того, что ребенок может дослужиться до звания генерала, не было никакой. Да и до момента получения генеральских звезд она могла б просто не дожить. А вот обзавестись зятем в генеральском чине – на это можно было рассчитывать, при удачном стечении обстоятельств, лет через двадцать. Так что тучи, которые начали было собираться над головой моей мамы из-за неудачного пола младенца, рассеялись, и бабушка приступила к реализации своих далеко идущих планов. Что же касается меня, то я думаю, что решила стать девочкой назло всем предсказаниям. Учитывая мою врожденную вредность и нетерпимость к любому постороннему давлению на меня, эта версия не лишена вероятности.

Про летние перчатки и домоводство

Меня как личность сформировали две женщины – мама и бабушка. По характеру и мировоззрению они были полной противоположностью друг другу. Наверное, поэтому я и выросла такая непредсказуемая, такая брыкучая.

Бабушка рано вышла замуж и сразу за полковника, но по призванию она была маршальшей, хотя овдовела рано и всего лишь в чине генеральши. Ей довелось однажды танцевать с Тухачевским и отдыхать в одном санатории с Тихоном Хренниковым, где он ей пел «Моя Кармен», вследствие чего бабушка стала считать себя знатоком в сложной науке женского кокетства. С младых ногтей она пестовала во мне амбициозные мечты, учила носить шляпки, меха, украшения. Она объясняла мне, что летом к шляпке полагается надевать специальные летние перчатки; что выходить из дома, даже если ты идешь в магазин за картошкой, надо всегда тщательно причесанной, подкрашенной, неброско, но элегантно одетой. «Надо всегда выглядеть так, как будто ты отправляешься на свидание с испанским королем». Этот рефрен я заучила наизусть. Даже сейчас, собираясь идти в лес за грибами, я слегка крашусь, повязываю симпатичный шарфик и надеваю самые элегантные резиновые сапоги. Словом, тупо следую бабушкиному завету, хотя в окрестных лесах испанских королей никто отродясь не видывал. Возможно, со стороны все это выглядит довольно смешно, но это помогает мне в нашей провинции не превратиться в деревенскую тетеху.

Моя мама, в отличие от бабушки, вышла замуж, по советским понятиям, поздно, в двадцать шесть лет, и всего лишь за лейтенанта. Мама потеряла в блокаду всю семью, жила в детском доме, потом работала, и все ее приданое вмещалось в один чемодан. Бабушка была разочарована выбором моего отца. Она мечтала совсем о другой жене для своего единственного сына. Это должна была быть, по бабушкиным критериям, как минимум дочь генерала. Но папа, к счастью, был другого мнения на этот счет.

Короче, в житейское плавание родители пустились всего с двумя чемоданами. Папин чемодан выглядел вместительнее. Он больше походил на большой сундук и имел скорее всего дореволюционное происхождение. Но мамин чемоданчик содержал в себе истинное сокровище – толстенный том «Домоводства» 1958 года издания. Думаю, что многие мои сверстницы хорошо его помнят. Эта книга помогла маме наладить непростой быт советского военнослужащего, несмотря на все трудности и передряги кочевой жизни. Благодаря этой библии советских женщин она научилась готовить, шить, вязать, вышивать, а главное, научила всему этому меня.

Я рано пристрастилась к чтению и читала все подряд. И одной из любимых книг моего детства было мамино «Домоводство». Я могла подолгу сидеть и читать захватывающие статьи о том, как надо правильно готовить украинский борщ или завязывать узел на галстуке, или штопать носок. Уже в семь лет я твердо усвоила, как надо правильно сидеть при кормлении ребенка грудью. Я смогла бы запеленать младенца и теоретически знала, как подоить корову. Если сегодня мне придется покупать козу, то благодаря знаниям, полученным в детстве, я смогу выбрать животное с правильной формой вымени. В книге были замечательные иллюстрации. Особенно я любила рассматривать цветные картинки с моделями женской одежды. Больше всего мне нравилась картинка с тетенькой в розовом бальном платье, слушающей с грустным выражением лица свою компаньонку в ужасном коричневом наряде. Она казалась мне прекрасной принцессой, спешащей на бал к любимому принцу, но вынужденной из приличия слушать сплетни несносной подруги.

В «Домоводстве» также были замечательные схемы для вязания спицами и крючком, образцы всевозможных вышивок и выкройки одежды. С маминой помощью я освоила азы вязания и шитья. Это мне очень пригодилось в дальнейшем, так как в то время был большой дефицит модных шмоток, а одеваться красиво хотелось не только мне. Я одевала и обвязывала не только себя и маму, но и любимых подруг. Единственное, чему мама не смогла меня научить, несмотря на все свои старания, так это умению поддерживать чистоту и порядок в доме. И это странно, так как бабушка моя тоже была большой аккуратисткой.

Книгу «Домоводство», растрепанную от постоянного употребления и разбухшую от листочков с новыми рецептами, я, к сожалению, не сохранила. Как, впрочем, и старый папин чемодан-сундук, с которым связаны мои детские воспоминания. Но это уже другая история.

Папин чемодан

Мои родители пустились в плавание по семейной жизни всего с двумя чемоданами. Папин чемодан был старый, добротный и очень вместительный. Думаю, что он сыграл в моей жизни немалую роль.

«Как я докатилась до того, что начала писать стихи?» – задумалась я однажды и стала копаться в подсознании. Порывшись основательно, к моему большому удивлению обнаружила, что поэтом меня сделал… чемодан! (Театры начинаются с вешалки, а поэты вылезают из чемоданов.)

Мой папа, как вы помните, был военным. Военные – люди кочевые. Вот и я родилась в дороге, можно сказать – на чемоданах, можно даже сказать – в чемодане. В эпоху Хрущева детские вещи, включая пеленки, детские кроватки, коляски, были в большом дефиците. В избытке в то время была только кукуруза. Мама резала на пеленки папины байковые и хлопчатобумажные портянки. Кроватку к моменту моего рождения достать не удалось. Вот почему первую неделю после роддома я провела в сундуке. Потом папе удалось купить у кого-то подержанную кроватку. Но первые дни я спала в чемодане. Он был красивым и внушительным (наверное, поэтому у меня со временем развилась любовь к добротным старым вещам), обтянут коричневой свиной кожей и поверх нее укреплен деревянными ребрами. На концах этих ребер крепились медные защелки-замки, но главное – внутри он был оклеен страницами из старинной немецкой детской книги. Я помню картинки с маленькими мальчиками и девочками в красивых костюмчиках и платьицах, а также колонки стихов на немецком языке. Интересно, что немецкий язык я так никогда и не выучила, хотя потом пять лет жила в ГДР. В памяти застрял только набор фраз из советских кинофильмов про войну, типа: «Р-р-раус!», «Аусвайс!», «Гитлер капут!», «Хенде хох!», «Нихт ферштейн!», «Партизанен!»… Ну и, конечно же, «Их либе дих» и «Ауфвидерзеен».

Зато странички со стихами намертво врезались в мою девственную подсознанку и затаились там до срока.

Срок настал в девятом классе. Я сидела на омерзительном, как зубная боль, уроке алгебры и, стараясь абстрагироваться от зудения училки, смотрела в окно. За окном стояла золотая осень. Я представляла, как это здорово – выйти вот сию же минуту на волю, пошуршать ногами по желтому ковру из листьев, нарвать рябины или просто постоять и посмотреть, как по небу летят на юг птичьи стаи. И тут вдруг, как спелый каштан, мне на голову упало мое первое стихотворение. Я его быстренько записала, даже не понимая, к каким последствиям это может привести.

Я не могла дождаться, когда приду домой и прочитаю свой шедевр родителям. Но родители отреагировали на новорожденного пиита не совсем адекватно. С одной стороны, меня надо было похвалить и приободрить, а с другой стороны… А вдруг это всерьез, а вдруг я поддамся пагубной страсти? А что из этого следует? А из этого следовала богемная жизнь, рестораны, карты и прочие ужасы. Так что на лицах родителей отражались переживания жителей Менга в момент, когда они повстречали д’Артаньяна на желтой лошади. Одной стороной надо было изображать радость и восхищение, а другой – озабоченность и тревогу. Кстати, бабушка, узнав о моем новом увлечении, тоже не знала, как реагировать. Конечно же, было бы приятно иметь внучку-поэтессу, желательно известную, но если рассуждать трезво, выходило то же самое – богема! По ее мнению, я должна была продолжить семейную традицию и выйти замуж за генерала. Но генералы, а в этом она была твердо убеждена, не женятся на поэтессах. Так что и с бабушкиной стороны я поддержки не нашла, поэтому стала писать стихи тайком, скрывая их от родных, на манер прыщавых подростков, прячущих под матрасом фотографии с голыми тетеньками. По сей день у меня осталось ощущение, что моя поэтическая деятельность – это что-то не очень пристойное, что-то вроде стриптиза, с одной лишь разницей, что раздеваться приходится не только перед чужими, но и перед близкими людьми.

Но чемодану я благодарна. Он оказался для меня чем-то вроде волшебного сундука, из которого я черпала свое вдохновение. И я очень рада, что он был у моих родителей. Ведь в противном случае меня могли бы положить в ящик из-под патронов.

«Руслан и Людмила» и «Летающий сундук»

Когда мне исполнилось пять лет, родители повели меня в книжный магазин и предложили выбрать себе подарок. Мое внимание привлекла большая книга с ярко-красной суперобложкой. Это была сказка Пушкина «Руслан и Людмила». Такой красивой и большой книги у меня до сих пор не было, а иллюстрации Татьяны Мавриной и сегодня вызывают восхищение. Научившись читать, я постоянно перечитывала поэму и скоро могла цитировать наизусть огромные куски. А про ученого кота и говорить не приходится. Я с упоением не только декламировала наизусть «У Лукоморья…», но и так же увлеченно рисовала дуб, кота, золотую цепь, русалку, королевича и богатырей. С гордостью могу сказать, что все без труда узнавали героев моих рисунков.

В то время книги для детей делались очень качественно. Какие истории были, какие иллюстрации! Родители никогда не жалели денег на их покупку, и со временем у меня подобралась прекрасная библиотека.

Я хорошо помню еще одну книгу, которая поразила меня своей историей и оформлением. Это была сказка Андерсена «Летающий сундук». Она так хорошо врезалась в мою память еще и потому, что была объемной. Картинки из плотного картона раскладывались, когда открывали новую страницу, превращаясь в маленькое подобие театра. Кроме того, они были снабжены язычками, потянув за которые можно было заставить героя поднять или опустить голову, подвигать рукой; маленький кораблик на обложке превращался в огромный парусник; сам сундук открывался, а принцесса спала в гамаке, который качался на специальной подставке. Я уже не говорю, что он очень напоминал мне мой родной чемодан, на котором я спала. Мне казалось, что вот я его открою, и он, превратившись в волшебный сундук, унесет меня в дальние страны на встречу с героями моих любимых сказок. Разве это не удовольствие для ребенка – читать такие книги? Я с ужасом вспоминаю уродцев постперестроечных времен, которые иногда дарили моим детям. Создавалось впечатление, что их оформляли люди, никогда не умевшие рисовать или, что еще хуже, страдавшие психическими расстройствами. Может быть, поэтому мои дети не очень любят читать?

Как я не стала балериной

Я уже говорила, но повторю, так как это важно, что в формировании моего характера приняли активное участие две женщины – мама и бабушка.

Мама, прошедшая суровую школу жизни, крепко стояла двумя ногами на земле и трезво оценивала реальность. Бабушка же была склонна к непомерным амбициям и честолюбивым мечтам. Обе они напоминали – правда, весьма условно – персонажей из басни «Стрекоза и Муравей». Вот почему, несмотря на врожденный пессимизм и скептицизм, я часто пускаюсь в авантюры и предаюсь идиотским мечтаниям.

Первой моей мечтой, причем самой неосуществимой, был балет. Когда мне исполнилось пять лет, мы с родителями приехали к бабушке в Москву. Бабушка достала билеты в Кремлевский Дворец съездов на «Лебединое озеро». О таком я могла только мечтать. Либретто балета я уже знала наизусть и умирала от нетерпения увидеть все это воочию. По дороге на спектакль я так волновалась, что мне стало плохо в метро. На балет мы едва не опоздали, так как пришлось приводить меня в чувство и отпаивать газировкой.

Наконец мы доехали до Кремля, устроились на своих местах, и спектакль начался, но к концу увертюры на меня напала икота: то ли от выпитой воды, то ли от волнения. В антракте родителям пришлось срочно отправиться со мной в буфет, чтобы привести ребенка в нормальное состояние при помощи сока и какой-нибудь еды. Буфет Дворца съездов в те времена отличался редким для хрущевских времен изобилием. Родители накормили меня, поели сами, купили несколько бутербродов с красной рыбой для бабушки, и мы вернулись в зал. В середине третьего действия, когда злой волшебник мучал несчастную белую лебедиху, я замерла от ужаса. Либретто я знала и понимала, что все должно было кончиться хорошо, но все равно ужасно переживала: а вдруг Принц не успеет найти Одетту, а вдруг она умрет?

Что делают современные дети на современных фильмах ужасов? Правильно – едят попкорн. Хотя кукурузы в стране было много, попкорн в те времена в наших культурных заведениях не продавался. И тогда, умирая от страха, я инстинктивно поняла, что надо чем-то снять напряжение. В самый драматический момент балета я начала умолять маму отдать мне бабушкин бутерброд. Мама сначала не поняла моего каприза, но я настаивала, да и соседи начали коситься на нас. Маме стало неудобно, а может быть, она испугалась, что у меня опять начнется икота, но ей пришлось вытащить бутерброд и сунуть его мне. Вот так, вцепившись зубами в дефицитный балык, я смогла дожить до конца спектакля. К счастью, как вы помните, в «Лебедином озере» счастливый конец. Доев бутерброд и похлопав артистам, я вернулась с родителями домой. Я была в восторге от балета, от декораций, от белых пачек балерин, от пуантов. Наутро я твердо решила, что стану балериной, и не просто балериной, а примой! Я поделилась своими честолюбивыми замыслами с родными. Родители не восприняли мое заявление всерьез, зато бабушка двумя руками ухватилась за эту идею, ведь у примы-балерины Большого театра есть все шансы выйти замуж за генерала. А уж она позаботится о том, чтобы сделать из него маршала!

И мы стали лепить из пластилина персонажей балета, а потом бабушка пожертвовала мне для костюма два белых пера от своей старой шляпки. С тех пор несколько лет подряд я развлекала приходивших к нам гостей танцем умирающего лебедя. Я запихивала под юбку скомканные газеты, чтобы получилось что-то вроде пачки, носки домашних тапок набивала ватой, втыкала в волосы перья и выплывала к гостям исполнять партию умирающего лебедя. Танцевала я каждый раз с полной отдачей и почти взаправду умирала в конце. Номер имел бешеный успех, а гости утирали слезы, как мне тогда казалось, восторга и бешено аплодировали солистке. Об одном я только не догадывалась тогда: что в моем исполнении (а я была всегда упитанным и очень крепким ребенком) танец умирающего Лебедя больше походил на танец умирающего от переедания индюшонка.

Вдохновившись идеей стать балериной, я потребовала, чтобы родители записали меня в студию хореографии. Но в городах, где мы жили, таких студий не было. Наконец, когда папа служил в ГДР, в Доме офицеров открылся долгожданный кружок. Я бросилась к маме с просьбой немедленно меня туда записать. Бедная мама! Ей было очень жаль разбивать мои детские мечты, но пришлось открыть мне глаза на правду и объяснить, что для балета я не гожусь. Я прорыдала два часа и сутки не ела.

Чтобы успокоить ребенка, родители записали меня в музыкальную студию в класс фортепиано. Бабушка была в восторге: внучка хоть и не станет знаменитой балериной, но, может быть, из нее получится знаменитая пианистка, и тогда она точно выйдет замуж за генерала. Великие пианистки всегда выходят замуж за генералов. Семейная традиция будет продолжена, а бабушка сможет посещать концерты с моим участием, сидеть в первом ряду, утирать слезы восторга и, кокетливо указывая на меня пальчиком, шептать соседям, что это ЕЕ внучка сейчас играет на сцене.

Возможно, все, о чем так мечтала моя бабушка, могло бы иметь место, если бы не гаммы. Я рассчитывала на то, что по крайней мере через месяц смогу разучивать прелюды Шопена и рапсодии Листа. Но моя училка не давала мне играть ничего другого, кроме гамм и этюдов. Попробуйте-ка просидеть два часа за инструментом, наматывая километры этих нудных гамм, когда твои более везучие товарищи играли во дворе или бежали в кино на «Неуловимых мстителей», когда под подушкой лежала непрочитанная интереснейшая книга, а подружка по этажу звала поиграть в новую настольную игру! Только примерно через год мне дали наконец сыграть «Старинную французскую песенку» Чайковского. Я была в восторге. Наконец-то я начала играть настоящую музыку! Но радость моя длилась недолго, так как следующей пьесой была «Камаринская». Боже, как я ее невзлюбила! Трям-пара-рам-пара-рам-пам-пам-пам-пам!!!.. Даже сейчас, когда я выстукиваю мелодию на клавиатуре, меня передергивает от отвращения. Но училка была другого мнения на этот счет и заявила, что мы не двинемся дальше до тех пор, пока я не сыграю как следует «Камаринскую». Сыграть хорошо я не могла именно потому, что не выносила этот трям-пам-пам. Училка уперлась, я тоже. Родители не знали, что делать. Спасло меня то, что мы должны были возвращаться в Союз, а уверенности в том, что в новой квартире будет место для инструмента, у родителей не было. Поэтому занятия музыкой пришлось прекратить, к великому моему облегчению. Но бабушка была очень расстроена.

Стрекоза и муравей

Еще в детстве я полюбила театр. Ну, скажем, не само посещение сего достойного заведения, так как из-за частых переездов из города в город, где не было детских театров (за исключением разве что Киева и Москвы), визиты в театр были мне недоступны. Я полюбила театр за лицедейство.

В младших классах я постоянно участвовала во всевозможных утренниках и детских спектаклях, организуемых нашей школой. Театральными представлениями это трудно было назвать. Да и небольшие речовки и политически правильные стишки мало походили на монологи Офелии или Джульетты. Но мне очень нравилось стоять в парадной школьной форме с белыми бантами и кружевным белым передником на освещенной сцене, в шеренге таких же нарядных товарищей, и глядеть с чувством некоторого превосходства на сидящих в полутемном зале зрителей. «Ибо много было званых, но мало избранных», а меня избрали еще в первом классе. Приятно было чувствовать легкое волнение перед тем, как, сделав шаг вперед и выкрикнув в замерший зал: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна», – или еще что-нибудь подобное из этого репертуара, сорвать бурные аплодисменты зала.

Но больше всего я любила новогодние представления, так как мне доверяли принять участие в танце снежинок вместе с другими девочками. Каждый раз я была на вершине блаженства, так как для этого номера шились специальные костюмы из белой и голубой марли. Эти платьица очень напоминали пачки балерин и, более того, были украшены блестками и блестящим «дождиком» для елки. В этом наряде я представляла себя Лепешинской или даже Улановой, хотя своей комплекцией больше смахивала на Айседору Дункан в зрелом возрасте. Но такие мелочи меня мало смущали. Больше всего я мечтала когда-нибудь, в классе девятом, сыграть роль Снегурочки и крикнуть вместе с Дедом Морозом: «Елочка, зажгись!»

Увы! Моя артистическая карьера прервалась на самом взлете. В десять лет мне вырезали гланды, после чего у меня пропал голос. То есть голос остался, но он стал очень тихим и потерял свою звонкость. В зрительном зале меня теперь слышали с трудом. Балетная карьера также рухнула под грузом отягчающих обстоятельств, так как со временем я стала более похожа на снежок, чем на снежинку, и на эту роль стали приглашать хрупких инженю из младших классов. О, коварная судьба! Меня отлучили от сцены. Все, что осталось мне в утешение, – это редкие выступления в кругу родных и друзей. Моему горю не было предела. Я чувствовала себя Сарой Бернар, уволенной из театра и вынужденной перебиваться редкими выступлениями в частных литературных салонах.

Но у меня появилась коронная роль, которую я полюбила до самозабвения и довела почти до совершенства. Это была Стрекоза из басни Крылова. Мало того, что по ходу представления я могла делать танцевальные па, напевать и подпрыгивать, изображая Стрекозу в период ее дольче фар ниентэ, но в финальных эпизодах я смогла подняться до самых вершин трагического искусства, когда, заламывая руки, взывала к милосердию занудного Муравья, умоляя дать кусочек хлеба и кров.

В школе нас учили правильному прочтению литературных произведений и объясняли очевидную истину, которая заключалась в том, что ежели не хочешь сдохнуть с голода и побираться по чужим дворам, то надо хорошо учиться, много трудиться и не бездельничать, как это принято у трудяг-Муравьев. А всякие легкомысленные, ленивые асоциальные элементы, вроде Стрекозы, достойны сурового порицания и трудового перевоспитания. С этим я была согласна на все сто, в отличие от многих современных детей. Но, вживаясь в роль Стрекозы, я забывала и мораль дедушки Крылова, и основу советских устоев, основополагающим камнем которых являлся не мир и май, а «созидательный труд во имя…». И я в короткие мгновения своей роли чувствовала себя хрупкой изнеженной барышней, попавшей из сверкающей и веселой бальной залы прямиком на скотный двор. Ах, как было тяжело унижаться, выклянчивая кусочек хлеба у этого скупердяя Муравья, как горько было вспоминать былую прекрасную жизнь, глядя на это убожество! Короче, я была неотразима в этой роли! Заключительную фразу «Ах… я без души лето красное все пела!» я произносила на звеняще-возвышенной ноте, закатив глаза, изогнув стан и приложив тыльную сторону ладони ко лбу. Я уже не помню, в каком фильме я подсмотрела этот жест, но на публику он действовал неотразимо. Кроме того, у меня был роскошный костюм, который я соорудила из цветастой маминой юбки, шелкового шарфа, повязанного на лоб в виде тюрбана, и двух бадминтонных ракеток, изображавших стрекозиные крылья. Моему партнеру (обычно мальчику) сценического костюма не полагалось – он обходился тем, что на нем уже было надето, а к вящему правдоподобию ему давали в руки метлу или другой полезный в хозяйстве предмет. Публике нравилось мое художественное ломание вперемешку с танцевальными па. Но больше всего, я подозреваю, им нравились ракетки, постукивавшие у меня за спиной. Вот таким образом в течение нескольких сезонов я срывала бурные аплодисменты и купалась в лучах упоительной славы, которая хоть и не распространялась на большие подмостки, но в не меньшей мере ласкала мое чувствительное самолюбие.

Как-то раз к нам в гости пришли знакомые моего отца со своей дочерью, моей одногодкой. В конце обеда родителям пришла в голову неоригинальная мысль позабавить приглашенных моим коронным номером. Они предложили мне и дочери знакомых сыграть мизансцену. Папа, как всегда, читал слова автора, а мы с гостьей должны были озвучивать персонажей. В предвкушении заслуженного успеха я быстро притащила весь сценический реквизит и уже приготовилась преобразиться в мою героиню, как тут дочка знакомых заявила самым категорическим образом, что Муравья она играть не будет и менее чем на роль Стрекозы она не согласна. Я возмутилась, сказав, что это роль всегда принадлежала мне и уступать Стрекозу заезжей гастролерше я не намерена. Мерзкая самозванка, уперев руки в бока, заверещала дурным голосом, что роль Стрекозы ей больше нравится, а я могу на этот вечер сменить амплуа. В императорском театре назревал грандиозный скандал примадонн. Мои родители это быстро поняли и, соблюдая политес и из уважения к гостям, настояли, чтобы я уступила свою роль сопернице. В те времена я была очень послушным и хорошо воспитанным ребенком и вынуждена была уступить. Со слезами на глазах я наблюдала, как эта белобрысая мосластая нахалка напяливает на себя юбку, шелковый шарф, который сидел на ее голове как воронье гнездо и… прикрепляет на спину мои кры-ы-ы-ылья! Горечь незаслуженной обиды залила самые потаенные уголки моей души. Слушая, как эта несносная особа пищит слова моей любимой роли, глядя, как натужно пыжится, пытаясь изобразить из себя легкомысленно-обворожительное создание, я вдруг отчетливо поняла, что должен испытывать в этот момент муравей из басни, кстати, в лафонтеновском варианте это была Муравьиха; какая классовая ненависть должна была ослеплять эту честную сельскую труженицу, пахавшую от зари до зари весь год, без перерыва на летний отпуск; как она презирала эту взбалмошную белоручку; как были смешны стрекозиные идиотские оправдания. А в исполнении этой бездари, размазывающей сопли по щекам и способной лишь на то, чтобы слезливо умолять о помощи, Стрекоза получалась совершенным ничтожеством, этакой вокзальной бомжихой, пристающей к приличному пассажиру.

И я, снедаемая злостью и кипящая праведным гневом, мгновенно перевоплотилась в этого Муравья! Не выходя из своей роли, я пародировала соперницу, повторяя и утрируя каждый ее бездарный жест, каждую глупую гримасу. После слов моей партнерши: «… я без души лето красное все пела!» – выставив швабру наперевес, как ружье, я зловеще прошипела в ее сторону: «Ты все пела!» Потом, обернувшись к зрителям и издевательски хохоча: «Это дело!» – я бросилась на дармоедку, как бы пытаясь вымести ее со своего двора. Я наносила ей удары щетки по щиколоткам и, объятая ненавистью, яростно кричала: «Так поди же попляши! Так поди же попляши!» Меня едва угомонили, с трудом успокоили заревевшую гостью, не ожидавшую такого поворота событий, и с трудом сгладили неловкость, возникшую после театрального скандала.

После того прискорбного случая, уязвленная в лучших чувствах, я наотрез отказалась исполнять любую роль из этой басни. Я боялась играть Муравья, так как не была уверена, что смогу сдержать чувства возмущенного труженика и в пылу игры не побить еще кого-либо. А к роли Стрекозы я охладела с того момента, как мою святыню осквернила своей пошлой игрой бесталанная гостья.

Много лет спустя, посмотрев фильм «Театр», уже будучи взрослой, я поняла, что есть вещи, за которые надо бороться до конца. И если Джулия без сожаления уничтожила соперницу из-за украденного любовника, то представляете, что она могла сделать с нахалкой, которая бы попыталась украсть у нее роль?

Чемоданная жизнь

Жизнь военного не бывает спокойной, тем более если военный – молоденький лейтенант. Тру-ту-ту, труба зовет, семейство военного – вперед! Я подсчитала, что с момента моего рождения мы с родителями переезжали из города в город восемь раз. Я уже не говорю о переездах с квартиры на квартиру. Два первых переезда я не помню по младости лет. Но когда мне исполнилось четыре года, папу послали служить в Чернигов. Чернигов, конечно, не Кушка, жить можно, но, как оказалось, негде. Свободной квартиры для нас не нашлось, а папино начальство сообщило, что в текущем году надеяться не на что. Квартиру нам смогут предоставить только через десять месяцев. Поэтому мама взяла меня за руку, и мы поехали на окраину Чернигова, в частный сектор, искать комнату для съема. Мы долго бродили от одного дома к другому, но люди не хотели сдавать комнату для семьи с маленьким ребенком. Тогда я наивно предложила маме пойти в лес и жить, как зайчики, под кустиком.

После долгих безрезультатных поисков, когда мама уже совсем было отчаялась найти хоть какое-нибудь жилье, нам наконец повезло – хозяева небольшого деревянного дома предложили нам сдать надстройку над курятником. Это была клетушка примерно шести квадратных метров. Но выбирать в нашей ситуации было не из чего, и родители согласились на эти хоромы. Я помню, что из всей обстановки, которую можно было поместить в нашей комнате, был только маленький складной столик, табуретка, на которой стояла электрическая плитка, две родительские раскладушки, которые собирались днем, чтобы освободить место для передвижения, и мой старый верный чемодан. Для кроватки места не нашлось, и я теперь спала на чемодане. «Удобства» были во дворе, а колонка с водой на соседней улице. По утрам мы с мамой шли с ведрами за водой, зачастую отстаивая небольшую очередь.

По субботам ездили через весь город в общественные бани. Добираться туда надо было двумя автобусами. Я до сих пор с глубоким отвращением вспоминаю эти поездки. Летом было не так тяжело, но зимой! Я уже не говорю про набитый битком транспорт. Да и в бане тоже приходилось потолкаться в очереди. Потом, получив тазик, мы бежали в помывочную и быстро-быстро мылись, так как желающих очиститься телесно не убывало и билеты продавали по сеансам. Помню, как при скудном свете электрических лампочек в клубах пара вокруг нас плавали, как гигантские рыбы, распаренные розовые женские тела. Шум воды, стук металлических шаек смешивались с голосами и шелестом мокрых березовых веников, создавая ту особенную банную атмосферу, которая мне часто потом снилась по ночам. Но самым ужасным моментом было одевание, когда, выйдя из парилки, приходилось очень быстро натягивать на распаренное тело кусачие шерстяные чулки и свитер. Про обратный путь в том же общественном транспорте я уже и говорить не хочу. Очень долго, уже став взрослой, я не понимала, как люди могут получать удовольствие от посещения бани.

Секретик моего детства

Если спросить современного ребенка, что такое «секретик», то продвинутое дитя компьютерного века, скорее всего, ответит, что это тайное послание, посланное лучшему сетевому другу в личку. А уж если поблизости не окажется компьютера, а друг, наоборот, окажется в непосредственной досягаемости, то секретик можно, как в ветхозаветные времена, просто прошептать ему на ухо.

Во времена моего детства «секретик» обозначал как устное послание, так и совершенно иную вещь. Это было что-то сродни искусству. Для создания «секретика» требовалось совсем немного: ямка в земле, кусочек стекла чуть большего размера, чем сама ямка, и сокровище, которое необходимо спрятать от посторонних глаз. Чтобы уберечь богатство, случайно попавшее в твои руки от алчных взглядов дворовой братвы, ты, как пират, захвативший сундук с золотом, спешил спрятать свою добычу в земле далекого необитаемого острова. В разряд сокровищ моего детства входили вещи, ценность которых понятна только детям лет пяти-двенадцати. Яркие фантики от конфет, цветная фольга от шоколадок, стеклянные шарики, миниатюрные фигурки ковбоев и индейцев, разноцветные бабочки и просто майские жучки, бусинки, необычные пуговицы и даже желтые цветы одуванчика, не говоря уже о более благородных цветах, – все это в определенном возрасте обладает неизъяснимой притягательностью и высокой ценой.

Если капризная фортуна подбрасывала тебе что-то из перечисленных богатств, то можно было, конечно, заняться вульгарным обменом своих сокровищ на что-то равноценное, а при наличии деловой хватки и таланта ты совершал сделку с явной выгодой для себя. Например, за найденное красивое перо птицы можно, основательно поторговавшись, получить цветной стеклянный шарик. Или же трех головастиков, пойманных в соседнем пруду, если повезет, обменять на пластмассовый свисток. Причем каждый участник натурального обмена, считая себя гением торговли и рекламы, полагал, что провернул необычайно выгодную сделку.

Но ежели ребенок не обладал деловой хваткой, а был художественной натурой, и в его руки попадал предмет достойный увековечивания, то тогда, спеша обессмертить свое сокровище, он строил ему мавзолей, в сравнении с которым даже Тадж-Махал мог посереть от зависти. Вот для этого и нужна была ямка в земле, а совсем не для того, чтобы шептать ей про уши царя Мидаса. В ямку, вырытую в укромном месте двора, надо было положить свое сокровище, предварительно украсив дно тайника фольгой от шоколадки или красивыми листьями, затем поверх этой инсталляции помещалось стекло и аккуратно присылалось землей. Время от времени ты навещал тайник и, аккуратно расчистив пальцем окошечко в земле, любовался на свой клад. Когда «секретик» имел чисто художественную ценность, например, если в нем покоилась красиво подобранная цветочная композиция, то в этом случае его можно было показать подруге, облеченной особым доверием. Но клады, таящие в себе материальную ценность, обычно не показывали никому. Я уже не помню, сколько таких «секретиков» я сделала за время своего детства, но один из них запечатлелся в памяти на всю жизнь.

Однажды в результате обмена в мои руки попала стеклянная подвеска для новогодней елки. Это была прозрачная, чуть голубоватая сосулька сантиметров пятнадцати в длину. Я долго не могла найти к ней осколок стекла подходящего размера. Когда же я его раздобыла, то выкопала ямку в зарослях сирени, находившейся во дворе нашего дома, и задрапировала ее дно обрывком серебристой парчи, которую мне дала мама для кукольного платья. Затем я положила на ткань подвеску и накрыла «секретик» стеклом. Налюбовавшись вдоволь на свое произведение искусства, я засыпала его землей и уже собиралась уходить, как вдруг заметила в просвете между ветвей белесые вихры. Такими светлыми волосами обладал только один ребенок в нашем городке – Славка из соседнего двора, который учился на класс старше. Мы не были друзьями, а просто жили по соседству. Когда в наших дворах затевались игры в разведчиков или в казаков-разбойников, я и Славка обычно оказывались по разные стороны баррикад.

Как-то во время такой войны моей команде надо было выкрасть секретный план, охраняемый нашими «врагами». Не знаю почему, но эту ответственную миссию поручили мне. Пока соратники отвлекали основные силы противника, я подкралась к вражескому «штабу», который был расположен в игровом домике на детской площадке. Штаб охранял Славка. Мне удалось незаметно подобраться к охраняемому объекту с противоположной стороны. Через небольшое окошко в стене я увидела на полу домика железную банку, в которой и находился секретный план. Стараясь не шуметь, я залезла через окно вовнутрь, схватила банку, намереваясь незаметно смыться, но тут в домик вошел Славка с игрушечным автоматом наперевес. Я замерла, прижимая к себе ценный объект, и приготовилась к худшему. По логике вещей и по правилам игры, часовой обязан был захватить меня в плен и передать своему командиру. Меня должны были допрашивать, «пытать», а потом «расстрелять». Представив по кинофильмам о войне все ожидающие меня испытания, а главное, испытывая стыд за проваленную операцию, я заплакала от досады на себя и от безысходности. Тут Славка подошел ко мне и протянул руку. Я ожидала, что он схватит меня и потащит к своим. Но он только забрал банку с секретным планом и велел мне уходить. Я ожидала чего угодно, но только не такого поворота событий. Видимо, часовой перегрелся на солнце, а поэтому вел себя не по правилам. Поэтому, не раздумывая долго над причинами, побудившими Славку к такому непонятному поступку, я, еще не веря в удачу, убежала к своей команде. Единственный вывод, который я сделала после этого события, было осознание факта, что Славка не является злыднем и скотиной, а скорее всего человек он хороший и добрый. Поэтому я не стала перепрятывать «секретик», а, полагаясь на извечный «авось», решила, что он не видел меня и моих манипуляций, а если даже и заметил, то не стащит мое сокровище. Дети – существа беспечные и наивные.

На следующий день я решила все же на всякий случай проверить сохранность клада, а заодно полюбоваться на сосульку, которая так красиво блестела на своем ложе из парчи. Каково же было мое изумление, когда я обнаружила, что подвеска исчезла, а на ее месте лежала брошка в виде стрекозы. Придя в себя, я раскрыла «секретик» и вытащила брошку. Это было украшение из темного металла, скорее всего из серебра или мельхиора. Тельце стрекозы и окантовка крыльев были металлическими, а глаза и основа крыльев – из разноцветного перламутра. Это была необыкновенная вещь. Я не могла знать ее истинную стоимость, но даже для ребенка десяти лет было понятно, что это не простая поделка из дешевого магазина. Сразу возник вопрос – как объяснить родителям происхождение этой брошки. Я и сама не могла понять, каким образом она попала в мой «секретик». Единственное объяснение этого загадочного события (может, и очевидного для любой другой девочки, обладающей наблюдательностью и здравым смыслом) не приходило мне в голову по причине дремучей наивности и веры в сверхъестественное. Я вообразила, что это дело рук какой-нибудь доброй феи или таинственной волшебницы. В тот момент меня волновал всего один вопрос: как объяснить родителям появление у меня такой красивой вещи. Однако правдивый рассказ, как я предчувствовала, мог вызвать у родителей подозрение в моей искренности. Подумайте сами – часто ли случается такое чудо, когда зарытый в землю пятак наутро превращается в рубль? Поэтому я сочинила историю о том, что нашла стрекозу на газоне, в парке. Мама моя была равнодушна к украшениям, а может быть, в ее глазах брошка не имела особой ценности, поэтому она не придала большого значения моей находке. Папа же, рассмеявшись, посоветовал мне в следующий раз найти более ценный и полезный предмет – перочинный ножик или, скажем, трехцветный фонарик. Итак, я стала обладателем тайного волшебного дара, придумывая все новые и новые варианты, объясняющие появление красавицы-стрекозы, но все они были из мира фантастики.

Однажды меня послали в наш гарнизонный магазин за молоком, и там я встретилась со Славкой и его мамой. Пока мы стояли в очереди, Славкина мама обратила внимание на мою брошку, приколотую к обшлагу курточки. Она поинтересовалась, откуда у меня такая красивая стрекоза. Славка вдруг почему-то покраснел, набычился, буркнул, что ему надо посмотреть отдел канцтоваров и испарился. А я, не знаю сама почему, рассказала ей всю правду: как я сделала «секретик» и как я нашла в нем на следующий день эту замечательную брошку. Мама Славки почему-то мне сразу поверила, вздохнула и наказала беречь и никому больше ее не отдавать.

– У меня была похожая стрекоза, – сказала она. – Муж подарил мне ее, когда ухаживал за мной. Ты не поверишь, но эти стрекозки приносят счастье, – еще раз вздохнула Славкина мама и поискала глазами сына. Славка так и не подошел к нам. Я увидела, как за окном мелькнула его белесая шевелюра, и по-прежнему пребывала в святом неведении относительно истинного положения вещей. Витая в своих фантазиях, я не желала расставаться с миром сказок и трезво смотреть на очевидные факты. Славка же, встречая меня ненароком в школе или во дворе, все так же дулся и отворачивался, словно я была в чем-то виновата перед ним. Впрочем, месяца через три он переехал с родителями в другой военный городок, и наши пути с ним разошлись навсегда.

Брошку я хранила долго. Однажды, когда мне было уже лет двадцать, я перебирала шкатулку с украшениями. В моде тогда были яркие пластмассовые безделушки. Перебирая эти недолговечные предметы изменчивой моды, я вдруг наткнулась на бумажный конвертик, в котором лежала моя заветная стрекоза. Вытащив ее на свет божий, я погладила почерневшее от времени тельце и перламутровые крылышки, вспомнила давнюю историю из моего детства, и тут меня наконец осенило. Только теперь я поняла, кем был мой таинственный даритель. Мне стало стыдно за свою тупость, но также я испытала огромную благодарность его маме за редкую мудрость и душевную деликатность. Ведь окажись на ее месте другая женщина – и не избежать бы мне и Славке жуткой сцены с разоблачениями и изъятием драгоценного украшения. Я попыталась вспомнить лицо моего тайного воздыхателя, но в памяти осталась лишь голенастая худая фигура и льняные, торчащие во все стороны вихры.

Бесценный дар детской влюбленности долго еще путешествовал со мной с квартиры на квартиру, из города в город, из страны в страну, пока вскоре после моего замужества не исчез однажды так же загадочно, как и попал ко мне. Но в те дни, когда на душе становится пасмурно и тревожно, чтобы отогнать от себя мрачные мысли и хандру, я начинаю перебирать самые приятные воспоминания моей жизни. И тогда из далекого детства прилетает ко мне волшебная стрекоза и, трепеща радужными крыльями, садится на плечо. И я вспоминаю двор моего детства, влажные кусты сирени и волшебный свет, мерцающий в глубине «секретика», доверенного мне таинственным другом.

Елка

Во времена моего детства было трудно достать красивые украшения для елки, и мы с мамой делали их сами. Из цветной фольги от конфет скручивали шарики и нанизывали на нитку – получались разноцветные бусы. Из белой бумаги вырезали ажурные снежинки, а из серпантина склеивали цепи-гирлянды. На ветки подвешивали конфеты в ярких обертках, и если доставали в магазине или на рынке мандарины, то их тоже вешали на елку. До сих пор смесь запахов мандаринов и хвои ассоциируется у меня с новогодними праздниками.

Еще на ветки деревца помещались кусочки ваты, как хлопья снега, клеились из цветной бумаги коробочки – подарки. Занятий было на целую неделю, и елка, украшенная этими нехитрыми поделками, казалась мне необыкновенно красивой и нарядной. Первые настоящие елочные игрушки мне купили, когда мы приехали в ГДР. Это было сказочно. Очень долго у нас хранились картонные коробочки с разнообразными разноцветными шариками, сосульками, колокольчиками, мишками, зайчиками и прочими украшениями. С годами они потихоньку бились, ветшали, но каждый раз, наряжая елку, я погружалась в радостное состояние детского праздника.

Сейчас мне стало лень заниматься елкой, радостное предвкушение от праздника и подарков стерлось и обветшало, как и старые елочные игрушки. Но мои великовозрастные «малыши» каждый год бегут покупать ароматное деревце и теперь сами хлопочут с украшениями. Может быть, когда у меня появятся внуки, я опять смогу вернуть себе ощущение праздника, глядя, как они резвятся и прыгают от счастья вокруг наряженной зеленой красавицы.