Читать книгу Сквозь кальку. В ожидании главной героини - Саша Чекалов - Страница 2

Переехала Лёся практически сразу, как вернулась из турпоездки. Вот, кажется, только что стояла, потупившись, возле памятника «афганцам», и шла потом пустынными переулочками Троицкого предместья, и – невольно замедлила шаг возле бронзовых роз у входа в метро, а между тем… вот уже и Белорусский вокзал опять подплывает: всё ближе, ближе…

Пора выметаться со старого флэта, а значит – альтернативу искать экстренно, угу.

Жильё нашлось быронько, респект этим вашим интернетам, – не прошло и недели, как потасканные мужички из хорошо известной грузоперевозчицкой компании резво носили до смешного лёгонький скарб: сначала вниз по лестнице одной хрущёвки, потом – вверх – на третий этаж точно такой же, в другом районе, поближе к центру (что-не-может-не-радовать), но и ощутимо дороже – увы и ах, типа.

Едва въехала, как пришлось снова… въезжать, короче: что к чему… Потому что сразу стало понятно, что без этого здесь не получится, ну… в общем, ничегошеньки.

Возникло такое понимание следующим образом: на второй день после заселения (хозяин заспанно вручил кольцо… нет-нет, пока лишь кольцо с ключами – и, уже опаздывая, исчез, будто канул, в полугодовую командировку на Таймыр) Лёся стояла возле «своей» двери и замыкала её – с тем чтобы отправиться на интервью с потенциальным работодателем (в месте, где она тогда отсиживала положенное, намекнули, что с нового года зарплата как бы сама собой сократится вдвое – трудно не понять правильно), как вдруг почувствовала за левым плечом некое неясное присутствие. Вздрогнув и резко обернувшись, она впервые увидела Курагу.

О внешности мадам Куракиной пару слов сказать придётся, хотя и не особо хочется… Первое, что видим, – это необъятный зад, контрастирующий с остальными частями тела, вполне худощавого; а примета номер два – собранная в узел морщин тёмная от загара рожица странного багрово-кофейного оттенка – именно такой цвет приобретает абрикос, если оставить его на солнце дольше, чем необходимо для нормального завяливания. (Отсюда и странная для пожилой женщины кличка.) Всё, остальное не столь существенно – баба как баба, «чо».

И вот эта баба обнаружилась непосредственно за спиной, чо никогда не ждёшь от незнакомок подобной комплекции (всё время подспудно ждёшь принца), – жаль, однако почему-то именно они реагируют на появление в подъезде «нового лица» в первую очередь… а обнаружившись – тут же заявила (низким, но, парадокс, и звонким, аж весь подъезд завибрировал, голосом): «Что-то я вас раньше не встречала! А?»

Вопросительное «а» вдруг до такой степени вывело Лёсю из себя, что она не сдержалась. Ляпнула рефлекторное: «А я вас!» – услышала в ответ: «Ясно. Ещё одна хамка на нашу голову» – и увидела спину (с полустёртыми следами побелки на блёкло-бирюзовом бархате) … И война началась.

На следующее утро, выходя, Лёся чуть не наступила на кучу. Не собачьего, нет… Вполне себе человеческого. Хорошо так оформленного – то есть не сказать чтобы прихватило кого-то, вот о чём речь… А спокойно рассупонился, присел и – наделал. На коврик, да. На ХОЗЯЙСКИЙ коврик – который теперь придётся как-то чистить, оттирать под краном, опрыскивать освежителем, чтоб отбить вонь… а она до конца не отобьётся, в любом случае… Вот же мразь какая!

Кто же этот герой, а? («Этот» – потому что, ну в самом деле, не «эта» же! – очевидно ведь, только мужики на такое способны.)

Поразительный факт: разгадка наступила спустя не более чем минуту, когда, миновав квартиру соседей снизу, Лёся поймала «краем уха» дуновение распахнутой двери и хвостик закругляемого предложения: «…и ведь от чистого сердца навалил: решил за мать вступиться, старшенький мой… Настоящий мужчина вырос!» – а потом, повернув голову, увидела и ту, давешнюю. (Выпускающую наружу парня в комбинезоне.) «Старая знакомая» впилась булавочными уколами зенок, громогласно, не смущаясь, резюмировала: «Во, помяни чёрта…» – и щеколда с той стороны грохотнула, как на лабазе, а сантехник (явно сантехник, больше некому: в комбинезоне-то да с ящиком инструментов, ну) бочком да мимоглядкой, стараясь ненароком не задеть новоявленную прокажённую, пошелестел своей дорогой – и в ответ на растерянное: «Эй, она кто?» – лишь тихо буркнул уголком щетинистого рта: «Н-нельюсуфна».

Нинель Юсуфовна, да. С тех пор Лёся слышала это имя почти ежедневно. Обычно в тюнингованном варианте – «ясын-н-нельюсуфны»: это когда по вечерам опять и опять, день за днём трезвонил дверной звонок, и, если не хватало выдержки не выглядывать обречённо наружу, там всегда обнаруживался кто-то из этих пацанов. Один из семерых.

«Здрасьте, ясын-ннельюсуфны, она просила вам передать, шо… шо тебе, тварюга, нечего здесь делать! и что долго ты здесь не задержишься, ыгыгыгы-ыы» – после чего блинчик, довольный собой, скатывался по лестнице обратно, в их нору…

(Ах, ну да: почему «блинчики»… Просто все они через слово вставляли «блин», поэтому.)

Ну, а параллельно – всё как полагается: нацарапанные на стене слова, плевки, засыхающие на замочной скважине, разный мусор в почтовом ящике… Дети вообще тем изобретательнее, чем более склонны мстить, а уж эти… эти, судя по всему, считали, что выполняют благородную миссию, и «отрывались» вовсю.

Заметим, у Лёси был и парень (подвизавшийся в охране фирмы эм… как же её… с депрессивным таким названием – то ли ООО «Растр-ойл», то ли нечто подобное). Из тех, кого принято называть малосимпатичными, и тем не менее вполне надёжный… в том смысле, что пару раз отваживал от Лёськи «ненужных» людей: однажды – бывшего её, потом ещё коллектора… ну, и так, по мелочам… Но перед блинчиками спасовал и он. При первой же как бы нечаянной жалобе на «семью уродов каких-то» ломанулся выяснять… стал барабанить в куракинскую дверь кулаками, орать (через дверь же) про козырные знакомства в ФСО, а ему… попросту не открыли. Вместо этого – как ни в чём не бывало вызвали по телефону наряд. Который неожиданно быстро прибыл, положил ухаря лицом на истёртый подошвами кафель и тэ дэ, и тэ пэ… Местный участковый ещё и на службу бедолаге сообщил – в общем, о-го-го как расстроил…

Потому что должность старшей по подъезду, знаете ли, хоть и неофициальна, всё ж таки не пустой звук – при том, что полиции остро необходимы помощники из рядовых граждан, а добровольцев так мало, что каждый на вес золота. И ценят их, ценят… И все это знают, ага.

И когда по выходным блинчики с Курагой выходили в полном составе «подышать», с ними здоровались. У них спрашивали, как дела, как сосуды с суставами, как сыграли «наши», а если возникала необходимость – и как пройти в районное отделение Мосэнергосбыта, чо! Несмотря на то, что каждая собака знала, кто они суть такие, вышеозначенная Курага и её дети…

Тем временем они, дети эти, постепенно входили во вкус. Изначальная мотивация пакостей (наказание «хамки») благополучно была забыта, но привычка уже успела сформироваться – теперь так просто не отучишься… и каждый день что-нибудь новенькое да ждало Лёсю за порогом. А то и непосредственно дома – как, например, в тот раз, когда вернулась она с работы, отперла, вошла, а по единственной комнате февральский ветер гуляет, и окно разбито, и на полу камень валяется, завёрнутый в фольгу, а под фольгой записка: с Днём святого Валентина, мол…

Кстати, вот да: уволившись по якобы собственному – на следующий же день устроилась в… ещё худшую клоаку, а что делать? – жильё-то оплачивать надо.

В «небольшом, но сплочённом», как было написано в объявлении о вакансии, коллективе нарисовалась немедленно подруга, Калерия, редкое имя – и вообще, судя по всему, странная семья, загадочная… Родители, просто «с мясом», с кровью сердца оторвав Калю от её милого класса, между прочим, выпускного (что-то стряслось такое… уж очень особенное), зачем-то переселились из столицы в «чудесный, уютный и романтический город Чайковского», благодаря чему Каля неизбежно полюбила композитора «всей душой» – ну, то есть как полюбила: «Нет, я не спорю, что он мальчиков предпочитал – это не кул, но мелодии-то в итоге у него были реально крутые, согласитесь!» – как-то так… Чистосердечная до дрожи, лапочка.

«И зачем только я снова в эту вашу Москву припёрлась? – всё то же, что у нас, те же улицы, те же рожи, и купить можно всё то же самое… Стоило усилия прилагать!» – однако нытьё нытьём, а назад не торопилась, что и понятно: вернёшься – ведь не поймёт же никто, заклюют добрые люди. (Ну да, именно: «Падающего – подтолкни», Ницше Фридрих Карлович.)

Что ж, везде одно и то же? Пожалуй. С небольшой только разницей. И в этой разнице умещается всё сущее, вся жизнь… Потому что там, где эта малость пускай даже совсем чу-уточку выбивается из привычной системы представлений о социальной норме, жить уже становится как-то кисло… Но порой случается, что вдруг не повезёт по-крупному; тогда ад.

А имя этой пустяковине, этому незначительному штришку – твои соседи.

Вот взять хоть Лёсю… Взять её за шиворот, когда стоит на станции метро, у края платформы, ждёт поезда, – и тряхнуть как следует. Чтоб описалась от страха, да. И так – сколько раз? Уже было два, сегодня третий… Это всё тот, «старшенький».

Мамаша Курага обожает говорить о сыновьях (была, говорят, и дочь, да померла во младенчестве) с умильно сюсюкающей интонацией, будто им по полтора-два года… Самому маленькому между тем уже девять. Выглядит он, правда, на семь: курит… Кажется, это именно он поджёг однажды Лёсин почтовый ящик – доказать невозможно, но Лёся почти уверена… Но Куракина-старшая не в претензии: «Правильно, правильно… Нечего… Нужно дать понять, что у нас давно сформировавшаяся и вполне самодостаточная община, что никто случайный нам тут не нужен, да? Во-от…» – не сомневайтесь, это не домыслы, Лёся слышала своими ушами, когда проходила мимо элиты их подъезда, оккупировавшей, кажется, на веки вечные и скамейку, и самую атмосферу вокруг. «…Шоб не думала, что она здесь главная!»… Неоднократно слышала. «Небось, не у себя дома!» В разных выражениях, но смысл один.

…«Дома» холодно: стекло новое вставить – дорого, да и вечно нет времени; несколько пакетов из супермаркета и скотч решили проблему, но лишь отчасти, термоизоляционные свойства полиэтилена оставляют желать лучшего, а зима выдалась такая, что жалкая заплатка то и дело прогибается внутрь, будто парус, гнётся и скрипит, всё как положено… и трётся об острые края… и, чувствуется, надолго её не хватит. «Впрочем, полиэтиленовых пакетиков у нас навалом – уж чего-чего, а…»

А всё-таки жаль. Ведь из-за нелепой случайности всё. Ну что стоило тогда стерпеть и ответить повежливее! – так нет же, импульсивность эта вечная, будь она неладна совсем… Теперь-то поздно… «Старшенький» -то развернул её сегодня к себе, притянул, чисто куклу тряпичную, безвольную… и на какой-то миг Лёся подумала, что он её поцеловать хочет (почему нет! – парню двадцать один) … И – видно, видно было, что на какой-то миг и он об этом подумал. И, кажется…

[«Слышь… Это я камень тогда бросил…»]

…кажется, впервые в жизни что-то вроде смущения испытал… или нет?

Почему-то не хотелось об этом задумываться.

Хорошо, что всегда есть на что отвлечься! – например, Каля: вечно ей не везёт… Всем директор выдал сегодня конверты, ну вообще всем, даже техническому персоналу, даже грузчикам… одной Калерии, как всегда, не хватило (хотя ведь лицо компании, на ресепшене сидит как-никак) – и вот она в конце дня на выходе из кабинета ловит его, Ивана-то Иваныча, и ну стенать, мол, да как же это?! Он ей, естественно: «Ну нет денег! Нету! Расходы непредвиденные… Но вы мне верьте, Каля: буквально завтра… самое позднее послезавтра…» – «Да я вам и так верю, но…» – «Да-да, верьте, Каль! Прошу, верьте…»

И так раз за разом, каждые полмесяца, – а всё почему? Потому что вертят нами мужики как хотят – и никогда ничего им не бывает за это… Вертят – совсем как этот… Как куклу.

А зовут его странно – Эльф. Разумеется, старшая по подъезду не всегда была настолько старшей – и лет двадцать назад, очень даже может быть, смотрела «Властелина колец» вместе со всеми! – а там ведь Леголас, такой душка в исполнении Орландо Блума, так бы и съела его… Потому и Эльф, Эля. М-да…

Имя, данное словно в насмешку, – бывает же… А так он больше на какого-то орка похож. На Больга, скажем… Точно, на него. Такой же долговязый, нескладный…

«Верьте, Каль»… Не, ну какие же всё-таки мерзавцы неописуемые! – вне зависимости от возраста и социальной роли… Знает ведь: она тоже снимает, как и Лёся, – более того… кажется, ждёт прибавления… и кажется – от самого Иваныча и ждёт! А тот и в ус не дует, и – ну вот как помочь в таких случаях, а?! Особенно когда у самой вопросы нерешённые… Просто не замечать?

Не замечать. Ни новых надписей возле двери, ни дерматина порезанного, ни… В общем, ни-ни. Ибо делать нечего…

Главное – не вздумай показывать, что потуги заставить тебя потерять над собой контроль достигают цели! Не подавай вида ни в коем случае – тогда, возможно, им просто надоест… да ведь? Блажен кто верует…

Их же семеро, дура (это не считая мамаши), одному надоест – зато другому к тому моменту в голову что-нибудь новенькое вступит… Как совсем недавно среднему, Ланцелоту, – идея как бы случайно задеть Лёсю локтем, когда, разомлев от почти весеннего солнышка и утратив на время бдительность, она возвращалась из магазина и, не имея сил дотерпеть до дома, самозабвенно сосала прямо из пакета томатный сок, а Ланя шёл навстречу… Тычок был так силён и внезапен, что Лёся судорожно, чисто рефлекторно сжала руку с пакетом, и весь передок её любимого бежевого пальтишка превратился в… Э, да что там говорить теперь!

…Интересный факт: никогда нет свидетелей. И ведь не сказать, чтоб совсем никого вокруг не оказывалось, когда один из блинчиков (то Ингмар, то Башир, а то вдруг и Алмазик – самый отвязный из всего выводка) учиняет очередную бяку, – есть кое-какие люди, есть… Просто каждый раз нечто, судя по всему, исключительно важное с неумолимостью закона природы привлекает их драгоценное внимание, – и когда оглянешься вокруг, ища поддержки (не физической, ладно уж, но хотя б моральной), неизбежно видишь затылки и профили каких-то… прямо не знаю, подвижников естествоиспытания! – старательно вглядывающихся в любые феномены мира вокруг себя, только не в происходящее с Лёсей.

Понимают: сунешься – и… потом знать не будешь, как вырваться из цепких лап причинно-следственных связей, всенепременнейше…

Никто не вступается – потому что… ну, скажем, потому что ведь и полиция не вступается. («Более того, полезешь защищать – тебя же и сделают виноватым. Просто потому что это проще, чем разбираться по справедливости с сильными да наглыми, а совсем без виноватых исчерпать инцидент – тоже не вариант, знаете ли: план-то по задержаниям и раскрытиям, пусть и неофициальный, выполнять надо? или как?»)

Всё так, ага. Ну, и просто, без этих сугубо профессиональных тонкостей, сильные да наглые – случись им разбираться в чужих запутанных отношениях – всегда на стороне других таких же сильных да наглых: типа, солидарность корпоративная…

Так было, так и будет. А поэтому «давайте не будем вмешиваться».

…Мудрость, чо. Вязкая до степени почти полного окаменения, нарабатываемая годами и десятилетиями жизненного опыта низкая мудрость бессильных.

Делать нечего; единственный выход – просто не замечать: авось само рассосётся.

Человек, он ведь и в болезни тире немощи, и в иной какой форме убожества, и – да, в униженности в том числе… в любом, короче, персональном аду осваивается чудо как быстро. Привыкает, а там, глядишь, как рыба в воде начинает себя в этом состоянии ощущать! Так, что и выбираться из него уже не захочет, пожалуй, – хоть за шиворот тащи, умиротворённого. Время, мол, на нас работает, и все дела… И ведь правда, блин.

Время действительно такая хрень, которая всегда работает на тебя, родная… что бы это ни значило. В крайнем случае умрёшь – и мучения кончатся сами собой, все и сразу.

Как, например, в один прекрасный день в начале апреля – когда на станции метро, не на Лёсиной, нет, но на ближайшей к месту её работы, вынужденно прервали на пару часов движение – из-за того, что бросился под прибывающий поезд мальчик… а потом мальчиком этим (в дутом пуховике таком… да и щуплая, вот сперва и не разобрались) неожиданно оказалась их Калерия.

«Верьте, Каль, верьте…» – снова и снова журчало, закольцованное, в ушах, пока Лёся торопливо возвращалась на фирму. Чтобы ворваться к не успевшему ещё отчалить в солярий шефу и – вмазать ему с разворота: за всё.

За всё, что накопилось, наболело и… В общем, заявление написала сама, тут же, не дожидаясь официального приглашения.

А когда возвращалась домой – встретился ей Элька, странно притихший, дурной какой-то, с веточкой не поддающейся идентификации вяло расцветшей шняги в потной руке. Преградил дорогу и, явно не зная, чо дальше, стал переминаться с ноги на ногу, хмуро глядя мимо… И так сильно било из Лёси неуместное, отчаянное, верьте-кальное настроение, что вдруг приподнялась на цыпочки и влепила в покрытую нежным блондинистым пушком верхнюю губу его звонкий, этакий бессмысленный и беспощадный, жирный от гигиенической помады чмок. После чего, не дожидаясь реакции, обогнула офигевшего обормотину и поскорей углубилась в хитросплетение асфальтовых капилляров.

А когда подошла к подъезду и увидела заседающий, как обычно, на лавочке «дискуссионный клуб» во главе с «самóй» («Нероша ещё что! А вот как наш Гамличка сегодня на уроке классную руководилу на место поставил – просто чудо: вылитый ангелочек, зато вполне может за себя постоять!») – смело приблизилась к… к этому воплощению, блин, Горделивого Материнства, никак не меньше! – и тихо, но твёрдо сказала: «Вы правы, Нинель Юсуфовна: нечего мне здесь делать».

Развернулась и – к подъезду, набирать код.

А назавтра…

[Как, каким образом успела крутануться, где взяла денег на переезд, когда исхитрилась подыскать себе новый адрес (да и был ли он, новый!) – обо всём этом история, полная тайн и загадок, тупо молчит, ну а вы чего хотели бы? ответа – и чтобы сразу камень с души упал?]

…так вот, назавтра её здесь

уже не было.

2—5 февраля 2017 г.