Читать книгу Честность свободна от страха. На стороне солнца - Саша Фишер - Страница 3

– Коэффициент вертикальной профилировки – семь, – доктор сделал шаг назад и убрал руку с макушки Шпатца. – Теперь подбородок максимально вперед и сожмите челюсти, герр Грессель.

Сегодня был пятый день в карантинной зоне. Тесты и экзамены были позади, результаты знаний Шпатца об истории и законах Вейсланда и Шварцланда признаны удовлетворительными. Каждое утро здесь начиналось с обязательных моргенбунген – бодрящих упражнений под руководством белокурого громилы в сером мундире оберфельдфебеля. Причем не делалось исключений ни для кандидатов на гражданство, ни для охраны, ни для прочего персонала, включая помощников повара, уборщиков и машинисток. Еще одним обязательным ритуалом было оглашение распорядка дня на плацу после завтрака. Герр Каумляйтен, гражданский вервальтер карантинной зоны Гехольц, дородный господин с белесым лицом уроженца приморских районов Шварцланда, уверенным баритоном сообщал, какие события сегодня всех ожидают, сколько человек прибыло, сколько убыло, кому полагается благодарность, и кто провинился. Затем проходила перекличка среди кандидатов, и все расходились по своим делам – в учебные кабинеты, медицинский сектор или на спортивную площадку.

– Коэффициент челюстного угла – пять, – доктор сделал два шага в сторону и приглушил свет. – Теперь смотрите на красный круг на стене и не двигайтесь, герр Грессель. Можете закрыть глаза, лампа яркая, некоторым не нравится.

Тест по истории был простым, и глубоких знаний не требовал. На каждый вопрос предлагалось всего два варианта ответа, и нужно было быть полным идиотом, чтобы выбрать неправильно. Даже если ничего не знать про кайзера Грейцега, то на вопрос «Каким именно талантом прославился великий кайзер Грейцег, прозванный в народе Соловей, в самом начале своего правления?» вряд ли стоило отмечать вариант «Пересыпание цветного песка из бутылок в стаканы». Тем более, что второй вариант был «виртуозная игра на клавесине». Сначала Шпатц думал, что в вопросах есть какой-то подвох, что выбор из настолько очевидных вариантов не может быть проверкой знаний. Но когда он озвучил свои сомнения инспектору Боденгаузену, тот засмеялся и похлопал Шпатца по плечу: «А это никакой не экзамен, это часть системы обучения. Комерад штамм Фогельзанг, твой предполагаемый родственник, автор этой системы, обратил внимание, что человек лучше усвоит информацию, если думает, что его так проверяют, и правильные ответы он угадывает, потому что умен. Вот скажи теперь, сможешь ты забыть, что кайзер Платт провел военную реформу, упразднив правило, что старшие офицерские чины могут получать только верванты?» Шпатц засмеялся. Второй вариант ответа на этот вопрос был «повелел офицерам ходить по городу только спиной вперед».

– Коэффициент контура – девять, – доктор выключил яркую лампу, и черная тень профиля Шпатца со стены исчезла. – Встаньте к этой стене, герр Грессель.

Проверку на физическую подготовку Шпатц прошел легко и непринужденно, с вердиктом «рекомендован на военную службу». Правда, Боденгаузен усмехнулся и сказал не обольщаться, что он с такой же легкостью пройдет армейскую проверку. Но не стал уточнять, чем именно особенным отличались военные нормативы. А Шпатц не стал просить его вдаваться в подробности, он все еще чувствовал себя не в своей тарелке, после того, как его, абсолютно голого, бесцеремонно щупали, заставляли наклоняться в разные стороны, заглядывали в зубы и задницу. Именно так выглядела общая оценка здоровья, последовавшая сразу после бега, приседаний и балансирования на одной ноге.

– Коэффициент роста – семь, вертикальный пропорциональный коэффициент – семь, второй пропорциональный – пять, – доктор отошел от Шпатца и сел за стол, напротив молчаливого безликого секретаря. – Можете одеться и присесть на стул, герр Грессель. Измерения закончены.

Безымянный доктор и его бесцветный секретарь приехали в Гехольц на черном мобиле сегодня утром. Вервальтер Каумляйтен сообщил об этом после завтрака, просто как о прибытии двух персон. Они заняли кабинет в медицинском секторе, куда Боденгаузен и отвел Шпатца сразу после того, как распорядок дня был оглашен. Доктор был среднего роста, среднего сложения и неопределенного возраста. У него был невыразительный голос, серый гражданский костюм, только рубиновая капля на лацкане выдавала в нем принадлежность к медицине. Его секретарь или помощник еще большим талантом не выделяться, чем сам начальник. Если присмотреться, то можно было сказать, что он значительно моложе доктора, но на этом наблюдения останавливались. Молодой мужчина, сливающийся с любым фоном, на котором оказывался. Доктор сообщил, что Шпатц не должен задавать ему никаких вопросов, выполнять команды четко и немедленно, и что всю необходимую информацию он узнает, когда будет нужно. А потом доктор приказал Шпатцу раздеться и приступил к измерениям. «Согните руку в локте», «поверните голову максимально вправо», «поднимите руки вверх», «сядьте на этот стул, уприте подбородок в подставку» – доктор командовал, Шпатц выполнял. Продолжалось это около трех часов.

– Ваш индекс идеала Фогельзангов – два, герр Грессель, – доктор поднял голову и посмотрел на Шпатца. – Для справки, сейчас самый высокий индекс идеала имеет Адлер штамм Фогельзанг, старший сын главы семейства. И он ниже вашего.

Шпатц открыл рот, чтобы задать вопрос, что это значит лично для него, но вовремя захлопнул рот, увидев, как уголки губ доктора дернулись. Да, конечно. Не спрашивать.

– До свидания, герр Грессель, – доктор указал взглядом на дверь.

Инспектор Бодергаузен сидел, свешиваясь со всех сторон с неудобного табурета и читал газету. Когда дверь открылась, он поднял глаза и подмигнул:

– Как впечатления, кандидат?

– Доктор сказал, что мой индекс идеала – два.

– Ого, то есть теперь ты можешь быть совершенно точно уверен, что твоя мама не была простушкой из деревни! Индекс идеала два – это… Это… Проклятье, даже у кайзера индекс идеала четыре!

– Герр инспектор, я собой горд, конечно, но не могли бы вы объяснить, что это значит лично для меня? Я бы спросил у доктора, но… – Шпатц поежился и оглянулся на дверь.

– Понимаю тебя, у меня самого от этой парочки мурашки по коже каждый раз, когда их встречаю! – Боденгаузен поднялся и кивнул в сторону выхода. Они зашагали по коридору, мимо одинаковых бледно-зеленых дверей медицинского сектора. – На самом деле, для тебя ничего не поменяется. Поскольку ты не претендуешь на долю в наследстве и признании тебя полноправным вервантом, то даже единица ничего бы не значила. Так уж сложилось, что ты почти вылитый основатель семьи Фогельзанг. Посмотри в зеркало, увидишь их фамильный портрет. Так что озвученная тобой причина, по которой ты желаешь получить гражданство, признана законной и правомерной. Впрочем, если ты когда-нибудь захочешь влиться в лоно семьи Фогельзангов, получить положенное имя и все, что тебе причитается, то эта двойка индекса будет хорошим подспорьем.

Всего в жилом секторе Гехольца было три одноэтажных корпуса. В каждом могло разместиться с комфортом человек по пятьдесят, а если на тесноту внимания не обращать, то и до сотни. Но сейчас аншлага не было. Два корпуса – под номерами два и три – были заперты, а в третьем проживало в общей сложности восемнадцать человек – девять кандидатов и девять инспекторов. Правда спали они не вместе, по ночам надзор снимался, и инспектора уходили на свою половину. Где каждому полагались одноместные апартаменты, в отличие от кандидатов. При желании, и наличии толики ловкости и удачи, можно было тайно выбраться из общей спальни и сбегать на свидание. Если, конечно, сумеешь убедить одну из холодных как ледяные скульптуры машинисток из административного сектора. Эти строгие фройляйн были как на подбор светловолосые, голубоглазые и, казалось, начисто лишенные всех человеческих чувств. Как мраморные статуи. Шпатцу так ни разу и не удалось сосчитать, сколько всего девушек служило в Гехольце. Они были похожи, как родные сестры, а темно-серая униформа департамента надзора и вовсе сводила на нет все попытки отличить белокурых фройляйн друг от друга.

– Дааа, – Боденгаузен остановился возле неудобной даже на вид скамейки и причмокнул. – Присядем?

Одна из машинисток размеренным шагом шла от административного сектора к медицинскому. Ей было не больше двадцати, белокурые волосы стянуты в тугой узел на затылке, прямая форменная юбка волнующе облегала идеально круглую попу, открытые ниже колен ноги – скульптурно правильной формы. В общем, она выглядела в точности как любая из работавших здесь фройляйн – восхитительно красивой и возмутительно идеальной. Другие просто не попадали в департамент надзора. Шпатц и Боденгаузен молча проводили ее взглядом, дождались, когда за ней закроется зеленая дверь медицинского сектора, и только потом шумно и облегченно выдохнули.

– Поговаривают, – инспектор склонился к Шпатцу и понизил голос до шепота. – Что каждой машинистке департамента надзора полагается нож особой формы. Тонкий и трехгранный. Он у нее в левом рукаве.

– Спасибо за предупреждение, герр инспектор, – Шпатц усмехнулся. – Нам не пора на обед?

– Не торопись, – круглое лицо Боденгаузена стало серьезным. – Поболтаем чуть-чуть. Неприятный разговор, но тебе придется ответить. Как умерла твоя мать?

– Заболела, – быстро ответил Шпатц. – Кажется, воспаление легких или что-то в таком духе. Сначала у нее началась лихорадка, потом кровавый кашель и рвота, а через три дня она уснула и не проснулась.

– Ваша семья довольно богата, неужели ее не лечили?

– Лечили, разумеется, – Шпатц нервно дернул плечом. – Семейный доктор и еще какой-то. Но ничего не помогло.

– Другой доктор? Вы знаете его фамилию, герр Грессель?

– Увы, передо мной никто не отчитывался, – голос Шпатца дрогнул. – Мы с отцом повздорили, он сказал, что не мое дело, кто лечит его жену, обматерил меня и выставил. Я ушел в кабак, снял там же комнату и пил. А утром она умерла.

– Не появлялся ли среди окружения вашей семьи кто-то новый незадолго до смерти Блум?

– Боюсь, что вокруг нашей семьи все время появляются новые лица – нам принадлежит множество заведений, у отца дела с десятками разных поставщиков, посредников и покупателей. А рабочий кабинет у него на первом этаже нашего дома.

– Может быть вы сменили горничную или няню?..

– Я понимаю, куда вы клоните, герр инспектор, – Шпатц несколько сжал и разжал кулаки. – Мою мать некому было ненавидеть. Она мало с кем общалась. Не любить ее могла разве что Джерд, но тут скорее наоборот должно быть – это она отодвинула мою мать в сторону. Новая горничная… Нет, ни горничной, ни няни мы не нанимали. А вот новые соседи появились. Купили дом, пустовавший несколько месяцев. Его звали Кушт Дагмер, а имени супруги я не знаю.

– Они все еще живут в этом доме?

– Я переехал от отца через три дня после смерти матери. Мы поругались, и я не видел его с тех пор.

– Когда точно это было?

– Три месяца назад.

Боденгаузен поднялся со скамейки и кивнул в сторону столовой. Вопреки ожиданиям Шпатца, никакого строго распорядка по приему пищи в Гехольце не было. Главный зал столовой не был поделен на сектора, регламенты, ритуалы и правила, ограничивающие практически все области жизни в Шварцланде никак не касались еды. Можно было прийти в любой момент, положить на тарелку сколько угодно и чего угодно и сесть за любой столик. Столики, кстати, тоже были разного размера – можно было устроиться как большой компанией на виду у всех, так и уединиться в крошечных альковах в одиночку. Когда Шпатц первый раз пришел в столовую, он думал, что его там ожидает строгий оберкельнер, который будет строгим голосом вызывать каждого по имени, а его бессловесные помощники – выдавать строго отмеренные порции еды. А на выходе нужно будет отмечаться у секретаря, что «герр Грессель употребил колбаски с тушеной капустой, два ломтя хлеба и яблочный компот. Слава Шварцланду!» Однако опасения не оправдались. Не требовалось ни отмечаться в обеденном гроссбухе, ни отчитываться о количестве съеденного. Нужно было просто взять тарелку, обойти стол раздачи, самостоятельно наполнить ее чем хочется и сесть за любой столик. Если первой порции не хватило, не возбранялось подходить к столу с едой сколько угодно раз. Можно было громко разговаривать, смеяться и даже петь песни, если возникало такое желание. Во всяком случае рослые парни из военной охраны Гехольца несколько раз так и делали.

Шпатц и Боденгаузен устроились за столиком у стены, из-за которого была виден почти весь зал. Зал был почти пустым – они пришли далеко не к началу, а значит сладкие крендельки точно закончились. Шпатц плюхнул в миску чечевичной похлебки, выбрал из оставшихся кусков хлеба пару поджаристых горбушек и как раз выбирал, какую из остывших колбасок взять, как дверь столовой распахнулась, и на пороге возник человек, совершенно не сочетающийся со всем этим местом. Он был очень высок, очень тонок и очень ярко одет. Костюм в пурпурно-красную клетку, алый галстук и крохотные красные очки на кончике длинного тонкого носа. Тощий франт на мгновение замер в дверях, поморгал, привыкая к приглушенному свету столовой, а потом расплылся в широкой улыбке, распахнул длинные руки и подпрыгивающей походкой направился к столу раздачи.

– Хирш, как же я рад тебя видеть! Ты не представляешь, какими скучными делами мне приходилось заниматься последнее время!

Боденгаузен разулыбался в ответ, тоже с готовностью распахнул объятия, они похлопали друг друга по плечам, как старые добрые друзья. А Шпатц так и стоял, нацелив вилку на колбаску. Приглядевшись он заметил на лацкане рубиновую каплю – этот странный человек был доктором.

– Герр Грессель, – Боденгаузен указал на большой стол, предлагая устроиться там всем вместе. – Позволь представить, это Карл пакт Готтесанбитерсдорф, лучший специалист по виссенам. Карл, это Шпатц Грессель, кандидат на гражданство Шварцланда.

– Позвольте посмотреть на вас, Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг! – тощий красно-пурпурный доктор приблизился вплотную, передвинул очки, и заглянул сквозь красные стекла Шпатцу в глаза. – Дааа… Какой индекс ему поставил Хунтер? Четыре?

– Два, – Боденгаузен расплылся в гордой улыбке, словно ошеломительная оценка была его собственной заслугой.

– Неслыханно! – Готтесанбитерсдорф всплеснул длинными руками, чудом не отвесив Шпатцу оплеуху. – Невероятно! Восхитительно! Молодой человек, я желаю, чтобы вы присутствовали, когда я буду проводить тестирование на грязную кровь.

«Ах вот это кто! – наконец сообразил Шпатц. – Тот самый человек, который держит в своих тощих пальцах жизнь любого кандидата».

– Приятно познакомиться, герр доктор, – Шпатц поклонился. – Почту за честь, мне очень любопытно посмотреть на вашу работу.

– Вы собрались покушать, как я вижу? – доктор вытянул шею, словно это требовалось, чтобы заглянуть в тарелки. – Я только прибыл и совершенно не голоден. Заходил поздороваться и взглянуть на вас Шпатц штамм Фогельзанг… То есть, простите, еще Грессель. Просто глядя на ваше лицо сложно называть вас этим нелепым именем. До встречи через час, я удаляюсь!

И клетчатый доктор вскочил со стула и направился к двери. Все той же подскакивающей походкой.

– Он никогда не предупреждает о своем приезде, – улыбка сползла с лица Боденгаузена, а обычно красные щеки побледнели. – Первый раз слышу, чтобы он потребовал присутствия кандидата.

– Это… плохо или хорошо? – Шпатц понял, что у него пропал аппетит и опустил ложку в тарелку с похлебкой.

– Вот и узнаем, – инспектор вздохнул и отодвинул тарелку. – Герр Грессель, я понимаю, что вам сейчас хочется расспросить меня подробнее о том, что вас ждет, но я, с вашего позволения, воздержусь пока от разъяснений. Мы поговорим сегодня за ужином. Возможно…

Внутри Шпатца все сжалось. «Будете отбракованы», – вспомнил он. Отбракованы. Ликвидированы. Кто такие эти проклятые виссены, чья кровь здесь обеспечивает смертный приговор? Шпатц ухватил ложку покрепче и решительно принялся за свой обед.

– Приятного аппетита, герр Грессель, – Боденгаузен вздохнул и молча уставился на стену.

Щпатц кивнул, чтобы не бубнить с набитым ртом, и надкусил подсохшую горбушку. Вкуса еды он не чувствовал, просто хотелось скрыть тревогу. Этот новый доктор пугал одним своим видом, а загадочная «грязная кровь» вызывала сложные чувства. Слово «виссен» он слышал только от бабки, и считал, что это просто устаревшее ругательство. И была еще детская считалочка, в конце которой были строчки «не успеешь отвернуться – тебя виссен заберет!»

К медицинскому сектору шли молча. Уже возле самой двери Боденгаузен тронул Шпатца за плечо.

– Герр Грессель, ты мне нравишься. Поэтому хочу спросить твое мнение до того, как ты войдешь в эту дверь. Если в тебе обнаружат грязную кровь, я буду вынужден тебя убить. Я могу перерезать тебе горло или выстрелить в голову. Какой тип смерти для тебя менее оскорбителен?

– Герр инспектор… – Шпатц задумался. – Полагаю, тот который быстрее. Хотя и рассчитываю, что до этого не дойдет. По крайней мере со стороны матери в моей крови не должно быть никаких проблем.

Шпатц натянуто улыбнулся, и Боденгаузен натянуто же ответил на его улыбку.

Тощий доктор Готтесанбитерсдорф, стоял, нагнувшись над столом, осторожно наливая в невысокую прозрачную чашку густую белесую жидкость. Его попугайский костюм был прикрыт бледно-зеленым медицинским халатом, а темно-рыжие волосы убраны под такую же шапочку. Верхний свет в его кабинете был потушен, только яркая настольная лампа выхватывала из полумрака в строгом порядке расставленные чаши и пробирки. Когда Шпатц вошел, он медленно выпрямился, аккуратно закрыл флакон завинчивающейся крышкой, поставил в пустующее гнездо в открытом несессере и только потом повернулся лицом к двери.

– Добро пожаловать, драгоценный Катрин-Блум-Шпатц штамм Фогельзанг! – его длинные конечности пришли в движение и он в три шага оказался возле Шпатца. Тому потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться. – В сущности, я убежден, что вам совершенно не о чем волноваться. Но хочу, чтобы вы увидели это своими глазами.

Готтесанбитерсдорф провел ладонью рядом с лицом Шпатца, ни разу не коснувшись его кожи. Затем резко отпрянул и широко улыбнулся.

– Спасибо за поддержку, герр доктор, – Шпатцу сделал осторожный шаг вперед. – Только я пока не имею права носить фамилию Фогельзанг… Я Грессель.

– Если угодно, могу называть вас Грессель, – доктор громко засмеялся, запрокинув голову. – Право носить приставку штамм получают по праву крови, а не бюрократически. Вы точно Фогельзанг, герр Грессель. Остальное – пустая формальность. Впрочем, чтобы вас не смущать, обещаю больше не использовать ваше настоящее имя, пока вы не будете полностью к нему готовы. Прошу к столу!

Доктор Готтесанбитерсдорф взмахнул руками, словно фокусник, приглашающий зрителей на представление. На правой стороне стола стояли семь одинаковых прозрачных чаш, наполовину заполненных мутной жижей разных цветов. Из открытого несессера торчали горлышки и пробки разноразмерных склянок, флаконов и бутылей. Десяток пустых пробирок в деревянной подставке. Латунный штатив. Маленькая спиртовая горелка. И открытый футляр со скальпелем.

– Присядьте на стул, герр Грессель и закатайте правый рукав, – доктор ловко выхватил из несессера склянку с прозрачной жидкостью, вынул притертую стеклянную крышку и аккуратно поставил ее на стол. – Положите руку на стол и сожмите в кулак. – Доктор наклонился и вылил на запястье Шпатца несколько капель резко и незнакомо пахнущей жидкости. – Будет неприятно. Я сделаю надрез на счет три. Раз!

И полоснул скальпелем запястье сразу под большим пальцем. Шпатц не успел ни зажмуриться, ни испугаться. Доктор положил скальпель, извлек из подставки пробирку и подставил ее под тонкую струйку крови.

– Вообще-то среди врачей принято пользоваться медицинской иглой, чтобы взять анализ крови, – неотрывно наблюдая, как капли красной жидкости стекают по прозрачным стенкам пробирки, проговорил доктор. – Но мы с вами делаем не совсем обычный анализ. А он требует особого подхода…

Уровень крови поднялся до едва заметной метки, и Готтесанбитерсдорф ловко закрыл ранку ватным тампоном, смоченным все в той же прозрачной вонючей жидкости.

– А впрочем, это не более, чем мой личный каприз, – доктор опять улыбнулся, обнажив белоснежные зубы и покачал перед глазами Шпатца пробиркой с его кровью. – Совершенно все равно, как именно берется кровь на эти тесты. Просто я люблю драматические эффекты.

Шпатц облизнул пересохшие губы. Ранку на запястье нещадно щипало, в голове царил сумбур. Находиться наедине с этим человеком было жутко и одновременно любопытно.

– Я приехал в Гехольц из-за вас, герр Грессель, – усаживаясь на стул с противоположной стороны стола и все еще не выпуская пробирку из рук сказал Готтесанбитерсдорф. – Не мог отказать себе в удовольствии своими глазами увидеть сына Блум, которую все считали погибшей. Как я уже сказал, вам не о чем тревожиться. Кровь вервантов не смешивается с кровью виссенов.

– Тогда зачем этот тест?

– А об этом необязательно знать Боденгаузену, – Готтесанбитерсдорф извлек из несессера длинную пипетку и погрузил ее кончик в пробирку с кровью. Красные бусинки побежали вверх по тонкой стеклянной трубке.

– Кто такие виссены?

– О, герр Грессель, вы так невинны, что даже ничего не знаете об этом? Завидую вашей прекрасной стране, как она там называется? Сеймиль? Сейсилль? – пять капель крови упали в чашу с жижей бледно-розового цвета, она стояла первой в ряду справа. – Виссены неотличимы от людей. Ты не задержишь на них взгляд, если встретишь на улице. Они говорят, как люди. Ходят как люди. Одеваются как люди. Они просто живут среди нас. – красные капли сначала упали на дно и скрылись из вида, но потом набухли черными бусинами и с лопнули, образовав на поверхности розовой жижи причудливый узор, похожий на цветочный орнамент. – Нам известно семь разновидностей виссенов. Вот эти, на отсутствие родства с которыми нам сейчас указал тест, самые безопасные. Они обычно очень красивы и обладают неумеренным очарованием, и им никто не может отказать.

Кончик пипетки снова вернулся в пробирку за новой порцией крови. На очереди была чаша с желтоватой жижей.

– Смотрите, что сейчас будет! – капля крови сорвалась с кончика пипетки и, не успев коснуться поверхности жижи, вспыхнула ярко-желтым. – Обожаю этот момент! – и он уронил в желтую чашу еще несколько капель крови – еще несколько коротких вспышек. – Про виссена этой крови ты мог слышать. Наверняка ты знаешь сказку о короле-людоеде и его восьми рабах без глаз? Ее же еще рассказывают непослушным детям?

Шпатц кивнул. О, да, эту сказку он помнил! Первый раз он ее услышал совсем маленьким, когда еще не было стыдно плакать от страха.

– Этот король правил Аанерсгроссом четыреста лет назад, – доктор заставил еще одну каплю крови вспыхнуть и снова погрузил пипетку в пробирку, за новой порцией. – И слепых рабов у него было не восемь, а восемьдесят два. Но детям трудно запоминать большие числа… – рука доктора переместилась к третьей чаше. Зеленоватой. – Рекомендую заткнуть нос, сейчас будет неприятный запах.

Шпатц быстро поднял руку к лицу, Готтесанбитерсдорф тоже сжал пальцами кончик своего тонкого носа. Зеленая жижа забурлила, стала темнее, на поверхности набухли пузыри, лопавшиеся с мерзким чавканьем.

– Этих виссенов официально больше не существует, – доктор прикрыл вонявшую чашу салфеткой. – Их очень легко отличить по внешнему виду, так что даже никаких анализов проводить не надо. Но таков протокол…

– А куда они делись?

– Они обитали только в дельте Сюдфлюсса. Они насылали эпидемии на соседей, и в конце концов их уничтожили. Это было около сорока лет назад, но порожденные ими болезни до сих пор иногда вспыхивают, – капля крови упала в следующую чашу и расползлась по поверхности тонкой сеточкой. – Четвертая разновидность виссенов. Они могут говорить друг с другом без слов. С любого расстояния.

– Откуда они взялись? Это какой-то народ?

– Увы, герр Грессель, я не могу ответить на твой вопрос, – Готтесанбитерсдорф вздохнул. – Существует десяток гипотез о происхождении виссенов, но ни одна не подтверждена. Пятой разновидности виссенов нельзя смотреть в глаза. Они через взгляд могут проникнуть в мысли и подчинить волю.

– Не успеешь отвернуться – тебя виссен заберет! – усмехнулся Шпатц. – Считалка такая была в детстве.

– О, вы начинаете понимать! – доктор низко наклонился над столом и заглянул Шпатцу в глаза и подмигнул. Затем отвел взгляд и капнул кровью в шестую чашу, бледно-пурпурную. Жижа потемнела и стала на мгновение черной. Потом на поверхности расплылась белая клякса. – Шестые виссены почти ничем не примечательны. Они могут быть сильны физически, и начисто лишены морали. Ну и седьмые… – капля крови плюхнулась в жижу просто белесого цвета, в ту самую чашу, которую доктор наполнял, когда Шпатц вошел. – Седьмые не могут пролезть в мысли, зато им подвластны наши чувства. Страх. Любовь. Жалость. Ненависть. Они могут или вызвать или отменить любое из них.

Шпатц сидел неподвижно, глядя как Готтесанбитерсдорф составлял чаши в металлическую кювету, потом туда же отправились скальпель и пипетка-капилляр. Щелкнул замок несессера. Затем доктор поднялся, снял медицинский халат и аккуратно повесил его на спинку стула. Вернул на нос крохотные красные очки. Снял с коротко стриженных рыжих волос бледно-зеленую шапочку и положил ее рядом с кюветой.

– Почему их кровь грязная? – спросил Шпатц, не рискнув сформулировать этот вопрос иначе.

– Вы хотели спросить, почему нужно непременно их убивать, герр Грессель? – Готтесанбитерсдорф оперся ладонями о стол, растопырив длинные пальцы. На указательном пальце правой руки масляно блеснул обсидиан перстня с выгравированным восьмилучевым солнцем, таким же, как и на флаге Вейсланда. – Ведь с первого взгляда кажется, что они просто одарены талантами, недоступными обычным людям? И создается впечатление, что это делается из соображений ксенофобии, просто чтобы уничтожить все непонятное, так?

Шпатц молчал и смотрел в неулыбающееся лицо Готтесанбитерсдорфа.

– Вселенная ничего не делает просто так, – доктор резко распрямился и вздернул идеально выбритый подбородок. – Любой дар уравновешивается изъяном, схожим по значимости. Любой из виссенов считает себя выше и значительнее человека. Их философия гласит, что они – лучшая версия людей только лишь потому, что получили что-то просто так. Не трудом. Не долгим и вдумчивым образованием. Не усилиями и победой над ленью, слабостью и невежеством. Не наукой и искусствами. И только в силу этого используют остальных как мясо. Когда вы подробно изучите историю, вы увидите, как печально заканчивались все попытки принять виссенов в общество людей как равных. Поэтому мы, как самая передовое и технически развитое государство, возложили на себя ответственность защищать человечество от это скрытой пока от большинства глаз угрозы.

Готтесанбитерсдорф замолчал, глядя поверх головы Шпатца. На портрет кайзера Зогга, висевший на противоположной стене. Его длинное лицо с пронзительно-ледяными глазами и глубокими складками губ украшало каждое значимое помещение в Гехольце. Кайзер следит за вами, кайзер заботится о вас, как бы напоминали эти изображения каждому обитателю карантинной зоны.

– А можно точно так же определить кровь вервантов, герр доктор? Есть тест, точно показывающий ее чистоту? – спросил Шпатц.

– Конечно же нет, герр Грессель, – Готтесанбитерсдорф улыбнулся. – Верванты – это просто старые аристократические семьи, строго блюдущие чистоту своей крови. Они обычные люди, даже более обычные, чем все остальные. Именно поэтому у них нет и не может быть потомства от виссенского отродья с любым процентом примеси грязной крови. Как я уже упоминал, разглашать эту информацию не следует даже инспектору Боденгаузену. Вы поймете. Позже.

Шпатц кивнул и встал. Отнял кусочек ваты от пореза на запястье – ранка уже перестала кровоточить.

– Я могу идти, герр доктор?

– Разумеется, герр Грессель, – Готтесанбитерсдорф слегка склонил голову. Как будто иронично выражая почтение. – И добро пожаловать домой.

Боденгаузен поднялся с табурета, смяв газету в руке.

– Герр Грессель?

– Все хорошо, герр инспектор, – напряжение отпустило и Шпатц улыбнулся. – Помнится, когда мы сюда только направлялись, вы что-то говорили о запасах шнапса? Самое время их использовать по назначению.

Боденгаузен облегченно выдохнул. Похоже, он и правда не подозревал ничего насчет вервантов. Он похлопал Шпатца по плечу, улыбнулся и направился к выходу, распрямив плечи. Все испытания были закончены, оставались только бюрократические формальности выдачи документов. Фактически, его работа была закончена – Шпатц официально получил статус фрайхера, подданного Шварцланда. И с этого момента они могут просто общаться как знакомые. Разумеется, им еще предстоит множество встреч – мягкий контроль над новыми гражданами не снимался сразу же за порогом карантинной зоны. Им ведь требуется помочь адаптироваться в обществе, найти работу и устроить свою жизнь здесь. И убедиться, что под личиной добропорядочного подданного в страну не просочился опасный враг.

– …когда я пришел домой в день смерти матери, я почувствовал себя чужим, – Шпатц отставил опустошенный стакан и слегка стукнул им по столу, показывая, что не против повторного наполнения. Он рассказал про отца и Джерд, про свои подозрения о смерти дяди, про то, что отец перестал обращать на мать внимания, еще когда он был совсем мелким. Про долгие разговоры, которые вела с ним Блум уже после того, как в доме появилась младшая жена. Она рассказывала про историю Вейсланда, про то, как строились исполинские невесомые люфтшиффы, про вагены, про идеальные мощеные дороги. Про то, как она любила свою родину. – Я собрал вещи и ушел, еще точно не зная, куда и что я буду потом делать. А потом меня накрыла тень – это снижался люфтшифф с восьмилучевым солнцем. Я понял, что надо делать. И вот я здесь.

– Если Блум была несчастна в Сеймсвилле, что мешало ей вернуться в Вейсланд? – Боденгаузен наполнил стаканы снова.

– Хотел бы я знать! – Шпатц сделал глоток и зажмурился. Жидкий огонь обжег пищевод и стал растекаться теплой волной по телу. – Может быть потому что…

На плацу ударил сигнальный колокол. Потом еще. И через короткий промежуток еще раз. Шпатц и Боденгаузен повернули головы к окну. Посреди плаца стоял инспектор Карденцанг, сопровождавший сразу двоих кандидатов – семейную пару откуда-то с юга. Мужчина и женщина стояли перед ними, а за каждым из них замерли четыре конвоира с невозмутимыми лицами.

– Шаур Фен-Фассель, Кара Фен-Фассель! – торжественно заговорил инспектор. – Вы презрели оказанное вам доверие, попытавшись проникнуть на территорию Шварцланда под видом обычных горожан. За вероломство вы приговариваетесь к смерти. Примите с честью вашу судьбу!

Женщина страшно закричала и рванулась в сторону. Мужчина побледнел и остался неподвижным, глядя как охранники схватили его жену. Она брыкалась как дикий зверь. Выла, рычала, срывалась на пронзительный визг. Рослым парням в форме приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удерживать хрупкую женщину на месте. Инспектор стал медленно поднимать руку с тяжелым армейским пистолетом. Охранник справа ухватил женщину за волосы и с силой дернул голову вниз. Та замерла на мгновение в нелепой позе, задрав подбородок вверх и не переставая кричать. Раздался громкий хлопок выстрела, и плац погрузился в звенящую тишину. Охранники разжали руки, и тело женщины опустилось на плац нелепым мешком. Инспектор медленно перевел оружие на мужчину, не встречаясь с ним взглядом. Белые губы приговоренного зашевелились, как будто он пытался что-то сказать, но слова утонули в грохоте нового выстрела. Мужчина, дернувшись, рухнул на спину, голова с мерзким глухим стуком ударилась о черную брусчатку плаца. Инспектор вернул оружие в поясную кобуру, что-то тихо сказал одному из охранников, тот хохотнул и махнул рукой. Со стороны медицинского сектора выдвинулась процессия служащих в темно-зеленой форме. Охранники столпились над телами, один из них закурил. Инспектор махнул рукой и направился к жилому сектору.

Шпатц сглотнул и облизал пересохшие губы. Потянулся за стаканом. На плацу зеленые санитары деловито схватили оба тела за ноги и поволокли момо медицинского сектора. Шпатц никогда не заходил на хозяйственную часть Гехольца. Обратил внимание на несколько кирпичных построек, но ни разу не задумался об их назначении. Прачечная, котельная, кухня, что в этом может быть интересного? Дверь столовой открылась, четверо охранников с плаца вошли внутрь и присоединились к своим коллегам за большим столом в центре. Как всегда. Шпатц отхлебнул шнапса и выдохнул. Руки не дрожали.

– Потому что? – переспросил Боденгаузен.

– Ах да! Простите, герр инспектор, – Шпатц вытер со лба выступившие капельки пота. – Мне кажется, она сама сбежала из Вейсланда. По очень личным причинам, говорить о которых отказывалась.

Шпатц с трудом разлепил глаза. Было темно, и он не сразу сообразил, что его разбудило. Взгляд сфоркусировался на темном силуэте перед кроватью. Чьи-то холодные пальцы закрыли Шпатцу рот, и одновременно зазвучал торопливый шепот:

– Тихо, Шпатц, пожалуйста, не шуми! – это Флинк. Они почти не общались в Гехольце, потому что основным и единственным собеседником у каждого был его инспектор. – Мне нужно с тобой поговорить.

Шпатц осторожно убрал руку Флинка от своего лица и, стараясь не шуметь, сел на кровати.

– Что случилось?

– Доктор. Этот длинный и жуткий. Он раздал всем склянки и сказал наполнить их кровью.

– Ну да. Это тест на грязную кровь.

– Он сказал. И еще на решительность. Что тот, кто хочет стать гражданином Шварцланда, не остановится перед такой мелочью, как порезать себе палец.

– У меня ничего такого не просили… Он сам и делал надрез, и проводил тесты.

– Как и всем, кто попал к нему вчера. Ты и те… двое. А остальным он раздал склянки после ужина и сказал…

– Я понял.

– Я не могу!

– Не можешь порезать палец? Тебе нужна помощь, наполнить склянку твоей кровью?

– Да. Только не моей. Твоей.

– Что?!

– Ты прошел тест, – глаза Флинка лихорадочно блестели в темноте. Холодные пальцы судорожно сжали руку Шпатца. – Я не знаю. Я боюсь. Я не хочу…

– Хорошо.

«Почему я согласился? Во что такое он меня впутывает?» – подумал Шпатц. Но Флинк выглядел таким жалким и испуганным, что он никак не мог поверить, что его приятель по пограничному бюро может оказаться кем-то из грозных виссенов. Можно и выручить парня, просто чтобы он успокоился.

– Только порезать палец тебе все-таки придется, – дверь скрипнула едва слышно,, так что никто не проснулся, когда Флинк и Шпатц выходили из общей спальни. – Иначе как ты объяснишь доктору, откуда взял кровь?

Чиркнула спичка. Прикрывавшие ее пальцы Флинка засветились красным. Пламя на мгновение выхватило из мрака его лицо и погасло. Флинк затянулся, кончик сигареты стал ярче, вокруг него заструились призрачные голубоватые струйки дыма.

– Моя мать принесла меня в подоле, когда ей было тринадцать, – голос его звучал негромко. После того, как склянка с кровью опустилась в его карман, Флинк успокоился. – Родители, мои дед с бабкой, отхлестали ее по щекам и приказали никогда и никому не говорить, откуда я взялся. Так у моей матери появился братец. Я. В шестнадцать она вышла замуж, сейчас у нее еще шестеро детей. Она мне сама рассказала, что это она меня родила. Не сказала только, от кого. Я пытался стребовать эту информацию, но она отмахивалась и говорила, что понятия не имеет, кто из тех пятерых скотов заделал ей ребенка. Как ты понимаешь, почему я не могу быть уверен в своей родословной?!

– Как же ты решился сюда приехать? Ты же знал о проверках на грязную кровь?

– Понадеялся, что повезет, – Флинк усмехнулся и передал Шпатцу сигарету. Тот затянулся кислящим дымом. – Говорили, что эти проклятые тесты проходят не каждый раз. Да что там, вообще почти никогда. Проверяют на здоровье, на знание истории… Легкота эти их тесты, правда же?

– Инспектор Боденгаузен сказал, что на самом деле это не экзамен на знания и не способ отсеять кого бы то ни было…

– Ну почему же? С их помощью вполне можно выпроводить вовсе уж клинических идиотов. И неграмотных.

– Пожалуй, – Шпатц издал тихий смешок. – Или тех, у кого хватит чувства юмора на вопрос про обязанности подданных выбрать вариант «красить половину лица в зеленый цвет на день труда».

– В этот раз все вообще пошло не так. Этот доктор… Он не должен был сюда приезжать вообще! Тест на грязную кровь – его изобретение. И доктрину о чистоте крови тоже он написал. Он не Камерад только потому что не вервант. Он врач кайзера Зогга!

Шпатц снова вдохнул в себя дым дешевой сигареты Флинка. Он не особенно любил курить, просто делал это изредка. Потому что так принято. Кроме того, врачи советовали курить табак для защиты от легочных инфекций в холодный сезон. Сами же ощущения ему не нравились.

– Откуда ты знаешь? – Шпатц вернул остаток дымящейся сигареты Флинку.

– Читал газеты, когда строил небоскреб в Билегебене. Карл пакт Готтесанбитерсдорф – настоящая знаменитость. Кроме стопроцентного теста на грязную кровь, он придумал три ядовитых газа и написал несколько справочных брошюр на тему, как выявить виссена в своем окружении. Только в газете не было видно, какой он на самом деле жуткий…

– Перестань, Флинк, все почти позади, – Шпатц хлопнул Флинка по субтильному плечу. – Уже завтра в обед нам выдадут аусвайсы и сопроводительные документы. А к вечеру будем в Билегебене. Можно будет искать работу и обустраиваться.

Флинк тщательно затушил окурок о подошву своего ботинка и спрятал в карман. Они сидели за своим жилым корпусом, в глубокой тени между глухой стеной и оплетенной колючим кустарником оградой. Шпатц поднялся, собираясь направиться обратно в спальню.

– Подожди, – Флинк потянул его за рукав и протянул фляжку. – Шерри. За будущее!

Шпатц сделал глоток. Его что-то смутно тревожило и хотелось поскорее закончить эту беседу. Они прошли вдоль стены, стараясь не хрустеть щебнем под ногами и повернули на свет, к входной двери.

– Хальт! – негромко произнес охранник. Он стоял, прислонившись к косяку и держал руку на открытой кобуре. – Представьтесь.

– Шпатц Грессель.

– Флинк Роблинген, герр фельдфебель.

– И что вас привело на улицу в столь поздний час? – голос его был спокойным и даже скучающим, но взгляд оставался внимательным.

– Не спалось, герр фельдфебель, – развел руками Флинк. – Волнительно. Вышли покурить, – он жестом фокусника извлек из кармана затушенный окурок, – и выпить глотку шерри. Не хотели никого будить. Не желаете?

– Благодарю, но нет, – охранник жестом отказался от протянутой фляжки. – Можете возвращаться в спальню. Приятных снов.

Громила отлип от стены, убрал руку с оружия и зашагал в сторону административного корпуса, насвистывая мотив модной песенки про белое платье Клотильды.

Не спалось. Шпатц отвернулся к стене, натянул одеяло до шеи и принялся изучать трещинки на краске. Глаза привыкли к темноте, так что пробивающегося сквозь шторы света фонарей, освещавших плац хватало, чтобы этот хаотичный узор можно было разглядеть. Все шло как-то странно. Как-то не так. Неслучайная встреча с торговцем зерном. Флинк. Доктор Готтесанбитерсдорф. Как будто он еще не успел пересечь границу Шварцланда, а уже оказался втянут в какие-то неведомые интриги. Шпатц провел пальцем вдоль длинной кривой трещины в краске. «Что же за наследство ты мне оставила, мама?» – подумал он. Боденгаузен сказал, что после получения документов они отправятся в Билегебен, самый крупный город Шварцланда, когда-то столицу Аанерсгросса. Правда от нее почти ничего не осталось, так, небольшой кусочек старого города, где до сих пор ютился всякий сброд, до которого у властей не доходили руки. А может их сознательно оставляли там. Как иллюстрацию, на какое дно можно упасть, если не принимать прогресс, технические достижения и превосходство стиля управления кайзера Зогга. Все остальное было снесено, перепланировано и перестроено. Улицы выпрямлены и замощены новенькой брусчаткой, построены новые жилые дома и общественные здания. Кварталы пронумерованы. Жителям выданы аусвайсы нового образца – с фотографиями в анфас и в профиль и идентификационными номерами.

На первое время он поселится в общежитии для новоприбывших и получит входное пособие. Дальше нужно было зарегистрироваться на бирже труда, чтобы найти работу. И можно было начать подыскивать свое жилье. Общежитие полагалось всего на месяц, считалось, что этого достаточно, чтобы освоиться. Дальше… «Думаю, у тебя не будет никаких проблем с поиском работы, – сказал тогда Боденгаузен. – Ты молодой, сильный и с идеальными внешними данными». «А что происходит, если не найти работу? Всякое же случается… не сложилось что-то…» «Случается, да. Заботу о таких людях берет на себя государство. Им предоставляют бессрочное жилье, еду и одежду в арбайтсхаузах».