Читать книгу Общество Жюльетты - Саша Грей - Страница 5

Я сижу на лекции и жду, когда появится Анна. Но она опаздывает.

Единственное, чего Маркус терпеть не может, это опаздывающих студентов. Если кто-то приходит на его лекцию с опозданием, он затевает изощренную процедуру, призванную унизить и запугать опоздавшего – с тем, что такое никогда больше не повторялось. Услышав, что кто-то приоткрыл дверь, он тотчас прекращает говорить. Умолкает даже не на конце предложения, а на середине фразы или даже слова. Смотрит на дверь и ждет, как несчастный шагнет через порог. Когда же он входит и направляется к своему месту, взгляд Маркуса следует за каждым шагом опоздавшего. В этом взгляде читается такая злость, что, кажется, из его ушей вот-вот пойдет пар. Однако при этом Маркус все такой же симпатичный брюнет; у него такие прелестные ямочки на щеках, что кажется, будто он всегда улыбается, даже если на самом деле кипит от ярости. Но даже после того как опоздавшие займут места, откроют блокноты и достанут ручки, спектакль еще не окончен. О нет.

Маркус молча стоит, согнувшись над столом, положив на него ладони, и мучительно долго глядит на свои записи. Он будто ждет, чтобы кто-нибудь издал звук и тем самым дал ему повод для вспышки гнева. Однако все в курсе и потому молчат.

Мы сидим в благоговейной тишине. Спустя некоторое время он решает, что достаточно помучил нас, и лишь затем – как бы долго ни длилась эта пытка презрением – продолжает лекцию. Начав точно с того слова, на котором ее оборвал.

Анна опаздывает всегда. Я не припомню, чтобы она пропустила хотя бы одно занятие, но ни на одно из них она не пришла вовремя. Она может прийти на начало лекции Маркуса или даже на ее середину. Иногда появляется за пять минут до конца. В любом случае, она делает это беззаботно и грациозно. Маркус поднимает голову, видит ее, затем продолжает, как будто ничего не произошло. Мне всегда хотелось знать, за что ей положены такие привилегии. В один прекрасный день я не удержалась и спросила ее.

– У нас с ним договоренность, – отвечает Анна. – Я кое-что делаю для него, он – кое-что для меня.

Так благодаря Маркусу между мной и Анной возникает тайная связь. Наша взаимная одержимость. Мой секрет. Ее любовник.

– И какая же? – спрашиваю я.

– Скажем так, – отвечает она. – У Маркуса есть специфические потребности…

Интересно, что это за специфические потребности?

Неужели Маркус просит Анну облизывать его мошонку, а сам при этом пересказывает ей содержание «Четырехсот ударов» Трюффо? Или трахает ее в коленно-локтевой позиции, цитируя книгу Андре Базена «Что такое кино?». Или ему нравится, когда Анна засовывает язычок в его анус, пока он философствует о теории унижения?

Не могу дождаться, когда она посвятит меня в свои тайны. Мне хочется узнать все до мельчайших подробностей, чтобы затем сопоставить узнанное с моими фантазиями о том, что заводит Маркуса и как он трахается. И мне почему-то кажется, что реальность превосходит мои самые смелые предположения.

Поэтому после занятий мы берем себе по стакану кофе и, выйдя на улицу, садимся на скамейку и наблюдаем за студентами, спешащими на следующие лекции. Мы сидим под деревом, надежно укрытые от лучей утреннего солнца, уже поднявшегося довольно высоко. У Анны нежная кожа, и она предпочитает тень.

– Я быстро обгораю, – поясняет она.

– Ну давай, рассказывай, – говорю я. – Честное слово, сейчас умру от нетерпения. Говори, в чем же заключается его главный бзик? Что его больше всего заводит? С чего он ловит кайф?

– Он любит заниматься этим в темноте.

У меня внутри все скисло. Похоже, Маркус удручающе нормален.

– Мне казалось, ты назвала его ненормальным. То, что ты говоришь, – вовсе не признак ненормальности.

– Дай мне договорить до конца, – перебивает меня Анна. – В шкафу. Он любит заниматься этим делом в шкафу, в темном шкафу.

Я все еще не верю и слегка хмурю брови.

– Просто он очень застенчивый, – замечает Анна, уловив мое разочарование. – У него в квартире есть огромный шкаф. Старый деревянный шкаф, можно сказать, антикварный. В его доме не очень уютно. Никаких тебе диванов, подушек или ковров. На окнах нет даже приличных штор.

– И кровати тоже? – уточняю я.

– Он спит на матрасе, который лежит прямо на полу, но на нем мы с ним никогда не трахались, – признается Анна. – Я как-то раз открыла его холодильник, – продолжает она. – Он оказался практически пуст. Единственное, что там было, это чай. Не листовой, а чайные пакетики. Коробка с чайными пакетиками. Даже молока не было.

Хотя в квартире Маркуса почти нет мебели, по словам Анны, в книгах и бумагах там недостатка нет.

– Книги занимают каждый квадратный дюйм свободного пространства. Вдоль стен, от пола и до потолка, тянутся бесконечные ряды книжных полок, – сообщает она. – Все книги тщательно расставлены по темам: кино и секс, искусство и религия, психология и медицина. Когда не хватает места на полках, он складывает книги стопками на полу, на столах, стульях. Совсем как какой-нибудь скопидом, он использует любой клочок пустого места для своих целей. На стенах, – там, где нет полок, – висят произведения искусства. Эротического искусства. Впрочем, никакой порнографии, – добавляет Анна. – Просто странные похабные картинки.

Она рассказывает мне про фотографии с размытым изображением, на которых запечатлены совокупляющиеся парочки, похожие на картины Фрэнсиса Бэкона. Уличные сценки проституток за работой. Вульгарные карикатуры. Картины, совсем не похожие на эротику, – неаккуратно склеенные коллажи, наспех составленные из газетных и журнальных вырезок, изображающих лица, тела и предметы, однако служащие Маркусу для неких эротических целей. А также вещи, которые ни с чем нельзя спутать.

Анна описывает две картины, вызвавшие у нее больший интерес, чем остальные. Они висят рядом в небольшом алькове в прихожей, как раз напротив двери, и это первое, что вы видите, переступая порог квартиры. Вот и она тоже, всякий раз, когда приходит к Маркусу, останавливается и какое-то время их разглядывает.

На первой изображены две женщины, лежащие рядом так, что их тела образуют подобие пухлых губ. На обеих – чулки с подвязками. И у той, и у другой – большие груди с красно-розовыми сосками.

– Одна из них похожа на тебя, – заявляет Анна. – Брюнетка с нежной сексуальной улыбкой. На голове у нее кружевная фата, как у невесты. Лица второй не видно вообще. Там, где должна быть голова, находятся руки. Они, словно клешни краба, возникают прямо из чернильного фона картины и сжимают ей соски.

По словам Анны, вторая картина настолько странная, что ее невозможно описать. Сначала кажется, что видишь три женских тела в чулках-сетках, переплетенных в позиции «любовь втроем». Но если как следует приглядеться, видишь мужское тело, сплетенное с женским. Половые органы и конечности торчат там, где, по логике, их не должно быть. Руки, словно живущие собственной жизнью, что-то толкают, тянут, ощупывают. Все перемешано, все свалено в кучу. От этого слегка не по себе.

Для себя Анна решила, что на картине изображено тело, составленное из нескольких, создание неопределенного пола.

По ходу рассказа я понимаю, что хотя сексуальность Маркуса и представляла для меня загадку, я никогда не задумывалась над его ориентацией. Такая мысль мне даже не приходила в голову.

– Маркус гей или бисексуал? – неожиданно вырывается у меня.

– Да нет, – отвечает Анна. – Я так не думаю. Он просто очень, очень странный человек.

– Пожалуй, ты права, – отвечаю я.

Дом без мебели и еды, но под завязку забитый книгами, бумагами и произведениями эротического искусства. Судя по всему, Маркусу вполне комфортно в его аскетичном жилище. Видимо, его мозг настолько занят, что у него просто нет времени заботиться о собственном теле. Я воспринимаю это совершенно спокойно. Мне не нужно, чтобы меня трахал его мозг. Анна говорит, что каждый раз, когда они встречаются, пару раз в месяц, Маркус заранее все планирует, все до последней мелочи: встреча должна произойти строго по сценарию, словно ритуал. И так каждый раз.

Ей сказано приходить в строго определенное время.

– Я не могу опаздывать, – признается она. – Ни на минуту, даже на тридцать секунд. Это на лекции я опаздываю, но на приватные встречи прихожу вовремя. У меня есть ключи от квартиры, и я сама открываю себе дверь.

Теперь я понимаю, почему она всегда опаздывает на лекции Маркуса. Чтобы с ним потрахаться.

– Когда я прихожу, Маркус уже ждет меня, – продолжает она. – В дальней комнате. В шкафу. За закрытой дверью.

Он сидит тихо, так тихо, что не поймешь, там ли он. Шторы задернуты, свет в комнате выключен. Впрочем, что-то разглядеть можно.

Анна рассказывает, что в дверях шкафа есть две дырочки, как будто из них выпали два сучка. Одна маленькая, вторая побольше. Одна на уровне головы, другая ниже.

– Маркус клянется, что так и было, когда он купил шкаф, – добавляет она. – Но я ему не верю.

Анна в одежде, которую велел надеть Маркус. Каждый раз это один и тот же наряд.

– И что же это за прикид? – уточню я.

– Угадай, – просит она.

Это наша с Анной любимая игра.

– Ты наряжаешься медсестрой? – пытаюсь угадать я.

– Нет, – отвечает она.

– Школьницей?

– Тоже нет, – качает головой Анна.

– Проституткой?

– Ничего подобного.

– Сдаюсь. Говори.

– Я должна одеться, как его мать, – прыскает Анна.

Я, вытаращив глаза, смотрю на нее. Анне не терпится сделать новые признания, и она рассказывает, во что ей приходится облачаться. А облачаться приходится в мешковатое платье в цветочек, туфли на плоской подошве, телесного цвета чулки и огромные панталоны, похожие на пояс верности, только из полиэстера. Она одевается, как мать Маркуса, в одежду, которая и вправду когда-то той принадлежала. Одежду, которая была куплена матерью Маркуса в пятидесятые и которую она носила до самой смерти. Тем не менее, вещи до сих пор как новенькие, будто куплены несколько дней назад.

– Ну как, соответствует это твоему представлению о бзиках? Или уже перебор? – спрашивает она с улыбкой.

– Соответствует… – говорю я.

Потому что теперь в моем сознании Маркус больше не похож на Джейсона Борна, что даже к лучшему. Я бы не хотела, чтобы он трахался как Джейсон Борн[3]. С выключенным светом, не сняв носки. В миссионерской позе. Как и подобает настоящему мужчине. Но это скорее в духе Нормана Бейтса, что даже еще лучше, потому что по уши я влюбилась в Энтони Перкинса, когда увидела «Психо» в первый раз. Да и как не влюбиться в аккуратного, щеголеватого красавчика из хорошей семьи. Похоже, у Маркуса фиксация на образе матери, как у Нормана Бейтса или Чарльза Фостера Кейна.

– Короче, – заявляю я Анне. – Ты стоишь посреди комнаты, одетая в типичную домохозяйку пятидесятых, как из эпизода «Сумеречной зоны», а Маркус сидит в закрытом шкафу и, прильнув глазом к дырочке, за тобой наблюдает.

– Верно, – подтверждает она. – И я все делаю точно так, как он мне велел. Поворачиваюсь к нему спиной и начинаю раздеваться. Одну за другой снимаю все одежки в последовательности, в которой ему нужно.

– Каждый раз одинаково? – уточняю я.

– Так надо, – отвечает Анна. – Все движения отработаны с точностью до секунды. Я как стюардесса, которая показывает пассажирам, как пользоваться спасательными средствами. Я проделывала это столько раз, что теперь, кажется, я делаю это добровольно. Иногда я добавляю к движениям маленькие штришки, которые, мне кажется, должны ему нравиться.

Анна не стесняется подробностей, и я живо представляю их эротические игры. Сначала она снимает мешковатое платье, которое сама расстегивает на спине. Платье соскальзывает на пол. Она перешагивает через него, смотрит через плечо. Смотрит на ноги, чтобы убедиться, что не зацепилась за платье каблуками. Затем расстегивает бюстгальтер и поднимает его, чтобы грудь, слегка при этом качнувшись, заняла естественное положение. После этого наклоняет плечи вперед, чтобы соскользнули бретельки.

– Ему нравится наблюдать за тем, как лифчик сползает вниз по моим рукам, – откровенничает Анна. – Я быстро подхватываю его и снимаю.

В этот момент она оказывается по пояс голой. На ней теперь лишь панталоны, чулки с подвязками и поясом и туфли на низком каблуке. Я представляю себе полуобнаженное тело Анны. Ее круглую попку и пышную грудь, слишком большую для тела.

В этой фантазии, фантазии Маркуса, меня не устраивает только одно: Анне приходится напяливать на себя старомодный пояс, скрывающий от взгляда четыре пятых ее попки, из-за которого виден лишь край огромных полиэстеровых панталон с широкой плоской резинкой, которые плотно обтягивают ее ягодицы. Пусть это и нравится Маркусу, но для рядового любителя мастурбации явно не прокатит.

– Ему нравится, когда я вытягиваю одну ногу и, наклонившись, расстегиваю подвязку, – продолжает Анна. – Я делаю это медленно, чтобы он видел, как свисают мои груди. Я даю подвязкам поболтаться вокруг ног, а потом, покрутив задом, стаскиваю пояс и, когда тот падает на пол, вышагиваю из него.

После этого она стягивает огромные, абсолютно не изящные панталоны, но делает это медленно, потому что «Маркус обожает женский зад», и Анна нарочно дразнит его, растягивает удовольствие.

При этом Маркус требует, чтобы она оставалась в чулках и туфлях. И чтобы между ее грудей свисала длинная нитка жемчуга, на которой чередуются черные и белые жемчужины.

– Это жемчуг его матери, – поясняет Анна.

Пока она раздевается, ей не разрешается смотреть в сторону шкафа.

– Маркус на этом категорически настаивает, – говорит Анна. – Как-то раз я не удержалась и краем глаза посмотрела на шкаф. Я увидела его огромный зрачок, прижатый прямо к дырке в дверце. Мне кажется, он это заметил, потому что его зрачок как будто растерялся. Он быстро задвигался из стороны в сторону, разглядывая комнату, как будто искал, где бы ему спрятаться. И это был не Маркус. То есть для меня это не был Маркус, а лишь зрачок в щели. Я так испугалась, что больше не стала оглядываться. Но для него это единственный способ получить полноценную эрекцию, – добавляет она.

Я думаю о докторе Альфреде Кинси – насколько мне известно, он тоже ловил кайф весьма специфическим образом. Правда, эту деталь исключили из фильма. Кинси нравилось засовывать себе в член разные штуки. То, что туда обычно не суют. То, что там не совсем уместно. То, чего вам никогда не найти среди информации, которую Кинси скрупулезно собирал, приводил в порядок, сводил в таблицы и анализировал.

Травинки, соломинки, волоски, щетина. Любые длинные и гибкие вещи, от которых щекотно. Я слушаю рассказ Анны и понимаю, что мои фантазии, в которых мы с Джеком трахаемся в кабинете его босса, жутко скучны. Если бы только они! Скучны и все мои прочие фантазии. Анна сообщает, что, когда она наклоняется за нижним бельем, ей разрешено обернуться и посмотреть назад. Она поднимает одежду, кучей валяющуюся на полу, и складывает ее на деревянном стуле в другом конце комнаты, возле шкафа. Перебрасывает через спинку стула платье, вешает за бретельку лифчик, аккуратно сворачивает пояс, подвязки и панталоны и кладет их поверх платья. Только после этого ей можно посмотреть на шкаф.

– Тут я должна ахнуть. По словам Маркуса, это должно быть идеальное сочетание – в равных пропорциях – страха, удивления и восторга.

Предмет внимания – эрегированный член Маркуса, который на ее глазах медленно появляется из нижней дыры в дверце шкафа подобно улитке, выползающей из раковины.

Анне следует, не шелохнувшись, оставаться на месте и, разинув рот, наблюдать за тем, пока член с мошонкой полностью не высунется из дыры.

– Его член покачивается, как будто подманивает меня к себе, – рассказывает дальше Анна. – Поэтому я опускаюсь перед ним на колени и облизываю его, как облизывают подтаявшее мороженое в вафельном рожке. Я внушаю себе, будто лижу вишневое мороженое.

– И это и есть предварительные ласки? – спрашиваю я.

Я просто хочу уточнить, потому что ее рассказ меня ошарашил.

– Да, – отвечает Анна, – это всего лишь предварительные ласки.

Потом она говорит, что хотя и находится прямо перед шкафом, Маркус не произносит ни звука.

Она даже не слышит его дыхания. Не слышит даже возбужденного аханья в подтверждение, что она все делает правильно. Лишь легкое покачивание члена, когда тот невольно отстраняется от движений ее языка. Незначительные рефлекторные движения, подобно тому, как колено дергается, если ударить по нему маленьким серебряным молоточком.

– А как тогда понять, когда следует остановиться, – говорю я, – чтобы он не кончил?

– Когда ему становится достаточно, когда он готов к большему, дверца открывается, – говорит Анна. – Это немного жутковато.

Представляю, как дверца шкафа со скрипом открывается, совсем как в старом черно-белом фильме про дом с привидениями (такие обычно показывают по телевизору глубокой ночью), а за дверцей никого и ничего нет. Лишь чернильно-черная темнота.

– Для меня это сигнал. Я должна шагнуть в шкаф, – говорит Анна. – Всякий раз я чувствую, как бьется сердце, хотя точно знаю, что произойдет дальше и кто за дверью.

Она заходит в шкаф и закрывает за собой дверь. Теперь Анна ничего не видит, потому что Маркус залепил все щели бумагой, чтобы внутрь не проникал ни единый лучик.

– Требуется какое-то время, чтобы глаза привыкли к темноте. Даже после этого я вижу лишь тени, похожие на струйки пара, как будто у меня галлюцинации.

– А каких размеров шкаф? В нем не возникает клаустрофобия?

– Он довольно большой. По крайней мере, стенок касаются только мои ноги, – отвечает она. – Страшно другое: как быстро я теряю ощущение окружающего пространства. Кроме того, внутри ужасно жарко, как в турецкой бане, потому что Маркус уже использовал почти весь воздух, и я начинаю потеть сразу, с первой же секунды.

– И что дальше? – нетерпеливо спрашиваю я.

– После этого я чувствую на своей груди его липкую руку. Кстати, это совсем не страшно, – добавляет она. – Наоборот, здорово заводит. Я чувствую прикосновения человека, которого не вижу, хотя он здесь, совсем рядом. Это стоит того, что будет дальше, вся эта дурацкая преамбула, на буквальном соблюдении которой настаивает Маркус, – добавляет она. – Оно того стоит.

В любом случае, как только мы оба в шкафу, – признается Анна, – в темноте, за закрытыми дверями, между нами возникает физический контакт, и дальше уже нет никаких правил. От робости не остается и следа. Он долбится, как ненормальный, как животное. Это совершенно другой человек. Шкаф ходит ходуном, кажется, будто он вот-вот рухнет.

– И какими способами можно трахаться в шкафу? – не могу я удержаться от вопроса.

– Ты удивишься, – отвечает Анна. – За это время мы с ним пять или шесть раз перепробовали все позы из Камасутры. Однажды он трахал меня так, что шкаф все-таки повалился. Рухнул на ту сторону, где дверь. Мы оказались в ловушке. Маркус даже бровью не повел. Это его еще больше завело. Мы трахались несколько часов. Затем он выбил заднюю стенку, потому что она была наверху. Мы выбрались наружу, голые и все в синяках.

После того, как они вылезли из упавшего шкафа, Анне пришлось выполнить последнюю, заключительную обязанность – вымыть Маркуса. С этой целью они переместились в ванную. По ее словам, это старая-престарая ванная, с кафельным полом и клочьями облупившейся от сырости краски. Кроме того, у Маркуса допотопная керамическая ванна, похожая на лодку, с душем, который свисает с длинного металлического шеста.

– Маркус принимает душ и никогда – ванну, – говорит Анна.

– Почему?

– Он сказал мне, что были случаи, когда люди тонули в ванне.

Эту фразу я комментирую так: понимает ли она, что Маркус цитирует Кассаветиса?

Когда они становятся под душ, Анна намыливает его, энергично трет губкой грудь, бедра, проводит ею под мышками и под мошонкой. После того, как она полотенцем вытирает его насухо, Маркус выходит из ванной, так и не сказав ни слова. Оставляет, чтобы она оделась и накрасилась. Когда Анна готова, она выходит из ванной.

– Вот так у нас все происходит, независимо от обстоятельств. Именно так и никак иначе. А ты когда-нибудь трахалась в шкафу? – буднично интересуется Анна.

Вынуждена признаться, что нет, не приходилось. Услышав рассказ подруги, я чувствую себя удручающе обыкновенной.

Мы несколько минут молча сидим под деревом. В моей голове возникает строчка из диалога, которую герой Марлона Брандо произносит в «Последнем танго в Париже», моя любимая фраза из его монолога, обращенного к мертвой жене, лежащей перед ним в гробу: «Короткое материнское прикосновение в ночи».

Если Маркусу она тоже нравится, я не имею ничего против. Потому что многие великие люди страдали эдиповым комплексом.

Перебираю сведения, рассказанные Анной. Затем делаю глоток из стаканчика и удивленно моргаю. Оказывается, кофе давно остыл.

– Неужели я разрушила твои фантазии? – спрашивает Анна. – Извини, я не хотела. Потому что, несмотря ни на что, Маркус такой милый.

– Нет-нет, – я спешу успокоить ее. – Абсолютно нет.

Теперь мне хочется знать еще больше. Отныне мне кажется, что я могу читать Маркуса как книгу, и с каждой страницей узнавать о нем что-то новое. И я хочу, чтобы Маркус научил меня, как стать ненормальной. Но затем понимаю, что этому меня может научить и Анна.

Чем ближе я ее узнаю, тем больше воспринимаю как лучшую подругу, которая понимает меня и все, что происходит в моей голове. Я могу рассказать ей все. Она же может точно определить, что я чувствую и почему. Это как если бы в одном мозгу параллельно существовали два сознания. Иногда она даже может договорить фразу, которую я начала. Нас водой не разольешь. И еще мы идеально дополняем друг друга. Можно сказать, мы созданы друг для друга.

Мы стали так близки, что люди порой принимают нас за сестер. Правда, я сама этого не ощущаю. Мне до Анны далеко. Она – не я. Она красивая. Я умная. Я девушка сообразительная. Она всеобщая любимица. Она вечно меня смешит. У нее нет фильтра между мозгом и ртом, как у большинства людей. Она может посмотреть на любого парня из нашей группы и сказать совершенно неожиданную вещь: «Интересно, у него обрезанный член или нет?» Или: «Мне кажется, что у него член торчит немного влево». Или: «Готова спорить, сперма у него с привкусом лимонного желе».

Но она не считает, что говорит неприличные вещи, уверенная, что в эту секунду необходимо сказать именно эти слова. Она совершенно непосредственна и свободна. Для нее секс столь же естествен, как дыхание.

Я настолько очарована Анной и всем, что ей присуще, что придумываю поводы для того, чтобы Джек забрал меня с занятий и мы могли бы вместе где-нибудь перекусить. Я хочу, чтобы он познакомился с моей лучшей подругой. После этого я начинаю игру.

– Как тебе Анна? – спрашиваю я.

– Симпатичная, – отвечает Джек.

– Как ты считаешь, она красивая? – задаю я новый вопрос.

– Пожалуй, – говорит он.

– Если бы у тебя не было меня, ты стал бы ухаживать за ней? – спрашиваю я.

– Я не из тех парней, что ей нравятся, – признается он.

– Ты не ответил.

– Да, стал бы, – отвечает он.

– Тебе нравятся такие, как она? – следует очередной вопрос.

– Вполне, – говорит Джек.

– Как ты думаешь, у нее красивые сиськи? – спрашиваю я.

– Очень, – признается он.

– А ее попка тебе нравится?

– Почему ты спрашиваешь? – теряется он.

– Ты хотел бы ее трахнуть? – не отстаю я.

– Кэтрин, давай поговорим о чем-нибудь другом, – решительно заявляет Джек, и это не тот ответ, который бы мне хотелось услышать.