Читать книгу Общество Жюльетты - Саша Грей - Страница 6

Маркус велел нам в качестве домашнего задания посмотреть фильм Луиса Бунюэля «Дневная красавица», главную роль в котором исполняет Катрин Денёв. Я никогда не видела его раньше. Я понятия не имею, чего от этой картины можно ожидать.

Прихожу в кинотеатр нашего кампуса. Я в зале не одна, но, когда гаснет свет и вокруг возникает темнота, мне бы хотелось остаться в одиночестве. Вот так я люблю экспериментальное кино. В кинотеатре, в темноте, на прямой связи «я и экран». Это примерно то же самое, когда молча стоишь перед великим живописным полотном, внушающим благоговейный трепет.

Сажусь и жду, когда на крыльях воображения перенесусь из реальности в вымышленный мир. Я готова к тому, что меня будут развлекать, очаровывать, даже ужасать. Последнее, чего я ожидаю, – это увидеть на экране себя любимую.

Только не перебивайте, я отдаю отчет сказанному. Я знаю, что я не звезда этого фильма, даже если меня зовут точно так же, как исполнительницу главной роли. Я даже не второстепенный персонаж. Но каким-то образом, нечто – не могу сказать что – глубоко связывает эту картину со мной. Даже если у меня лишь одна-единственная общая черта с героиней, фригидной домохозяйкой-француженкой, в душе которой живут тайные мазохистские желания.

Ее зовут Северина. Латинский корень этого имени означает «строгая». Представьте себе, что такое жить и всю свою жизнь чувствовать, что вы вызываете у людей неприязнь еще до того, как они толком с вами познакомятся. Им достаточно услышать ваше имя. Северина. Суровая, как сам север. Ну что, каково с детства жить с таким именем? Это все равно что зваться «Тоска зеленая».

Ни улыбки, не веселья.

И дело не в том, что имя не подходит героине Катрин Денёв. Наоборот, трудно представить себе более подходящее имя, потому что, честно говоря, она и впрямь навевает тоску. Она холодна, как лед, и ничто не способно вызвать к ней симпатию. Она лишена почти всего, что делало бы ее человечной. За исключением ее нездоровых мазохистских фантазий. Потому что никто не обязан любить ее или отождествлять себя с ней.

Как ни странно, я делаю и то, и другое.

Северина. Суровая, как север. Замужем больше года, она ни разу не позволила мужу себя поиметь. Замужем больше года, даже ни разу не спала с ним в одной постели. Замужем больше года, а муж ни разу не видел ее голой. Муж такой преданный, заботливый, надежный, он так хорошо ее понимает.

Северина. В жизни она девственница, зато в фантазиях – шлюха. Именно они, эти фантазии, вводят Северину в искус. Помните, что сюжет всегда зависит от персонажа? И Северина, вечно в плену собственных желаний, не способная их контролировать, движется по фильму в некоем трансе. Плывет по жизни, как будто это не жизнь, а кино. Пока друг ее мужа, немолодой, подлый и развратный, который, похоже, видит ее насквозь, не внедряет в сознание героини мысль, что есть место, где такие женщины, как она, – духовно изломанные, порочные, ненасытные, – могут тайно воплощать фантазии в жизнь, не рискуя своей безупречной репутацией.

В борделе.

Он даже дает адрес. И она идет в бордель, где получает новое имя, чтобы никто не узнал настоящее. Имя, которое звучит экзотично. Не Северина. Нечто такое, что служило бы приманкой для клиентов.

Belle de jour.

Чудесная французская фраза, которая на других языках теряет свою прелесть. Наверное, поэтому никто даже не взялся перевести название для иностранных кинорынков.

Belle de jour.

Буквально это означает «дневная красавица». Или красотка дня.

Согласитесь, ужасно похоже на «дежурное блюдо», «блюдо дня».

Возможно, именно это Бунюэль и имел в виду.

Женщина, у которой есть все – муж, дом, деньги, – низводится до уровня меню дня в публичном доме. Маленькая шутка Бунюэля. Его маленькое унижение. Она всегда остается блюдом дня, каждого дня без исключения. Особым блюдом, которое всегда одно и то же, а значит, никакое не особое.

Единственное особое, что в ней есть, это красота, да и та, несмотря на всю свою неземную, божественную утонченность, в итоге обесценивается, поскольку единственная цель, которой она служит, заключена в том, чтобы облегчить Северине приход в мир продажной любви, превратить в ходовой товар.

Она – печенка с картофельным пюре. Каждый божий день. И верно, вскоре в борделе, обесчещенная и обесцененная, Северина отдается во власть своим желаниям, всем до единого, и ее фантазии накладываются на реальность.

Вытесняют ее.

И вот тут появляюсь я.

Я сижу в кинозале, смотрю фильм и узнаю в героине себя. У меня нет желания стать проституткой. Даже тайной. Я не это хотела сказать.

Я имела в виду, что узнаю в Северине – каким бы невероятным это ни казалось – нечто такое, что также таится во мне: темперамент и характер. Нечто такое, что, несмотря на наши различия, нас сближает.

Я не ханжа. И не мазохистка – во всяком случае, я не думаю, что я такая, – но фантазии Северины действуют мне на нервы.

Ее реальность – в меньшей степени. Я сижу в кинозале, и воображение берет верх. Я смотрю фильм, мысленно заполняю лакуны – и очень скоро теряю ту грань, где заканчивается фильм и где начинается фантазия.

Когда фильм заканчивается и я выхожу из темноты на дневной свет, у меня возникает ощущение, будто я, словно канатоходец, иду по натянутой проволоке.

Покачиваюсь над бездной, пытаюсь сохранить равновесие. Меня трясет. Я не знаю, что со мной происходит. Я не узнаю саму себя. Не могу понять, что со мной, – я брежу или поддалась какой-то мании. Знаю лишь, что не желаю, чтобы фантазия окончилась.

Никогда не думала, что получу от кино такое удовольствие, но теперь, когда я его получила, мне хочется большего.

Домой отправляюсь в состоянии транса. Иду на автопилоте, прокручивая в голове эпизоды фильма. Я забываю, где нахожусь, ловлю себя на том, что снова и снова возвращаюсь в кино.

Вот я под кроной сосны, удерживаемая против воли человеком, которого обожаю. По его приказу меня грубо схватили и избивают двое головорезов, а он при этом безучастно наблюдает за происходящим, безразличный к моим страданиям.

Мои руки связаны грубой веревкой и вздернуты над моей головой; мышцы растянуты и как будто горят. Пальцы ног цепляются за землю, которая словно покачивается подо мной. Платье разорвано по швам и свисает с талии, подобно лепесткам увядшего цветка. Лифчик сорван и болтается с плеч, проволока больно давит на соски.

Кожаные хлысты бьют меня по спине, врезаются в плоть. Быстро, почти без остановок, выбивают жестокий ритм, который держит меня в плену. Я слышу щелканье хлыста, а затем… чувствую удар. Хлопок. Удар. Хлопок. Удар. И как за вспышкой молнии следует раскат грома, так и за болью неизбежно следует удовольствие. Оно стремительно возрастает с каждым ударом. Так продолжается до тех пор, пока и боль и наслаждение не становятся невыносимыми. Адреналин вскипает в крови.

Я сворачиваю за угол. Я пока еще на полпути к дому, а уже чертовски возбудилась. Сворачиваю за следующий угол и снова мысленно переношусь в кинозал. На этот раз я в борделе, готовлюсь отдаться во власть извращенных прихотей негодяя с золотыми зубами и тростью, который держит себя развязно и нагло. Если по одежде можно судить о человеке, то перед вами ходячий клубок противоречий.

На ногах у него – лакированные туфли, модные и дорогие, и в то же время – носки с дырками на пятках. В дешевый перстень вставлен огромный прекрасный бриллиант.

А эти его золотые зубы, которые видны, когда он оскаливается в презрительной улыбке! Его волосы, его кожаное пальто, его туфли – все это черное, как ночь. Все остальное – пестрое и не гармонирует друг с другом. Фиолетовый жилет, кричащий галстук.

Когда он снимает рубашку, белую рубашку – единственное, что есть в нем чистого и незапятнанного, – мы видим худой безволосый торс, чем-то напоминающий мраморную статую. Бледная чистая кожа. Однако стоит ему повернуться спиной, как взгляду предстает длинный шрам под лопаткой. Зазубренный полумесяц зарубцевавшейся кожи, бледный-бледный, как будто в нем ни кровинки. Обескровленный след кровавой раны.

Он смотрит на меня с наигранным аристократическим равнодушием. Я, в свою очередь, смотрю на него и думаю о Маркусе, но этот человек моложе его, грубее и примитивнее. Он куда более опасен и непредсказуем, нежели мягкий и воспитанный профессор. Я смотрю на него и думаю, каким бы я хотела видеть Маркуса. Как он должен обращаться со мной.

С презрением.

Я начинаю снимать нижнее белье. Он смотрит мне прямо в глаза и произносит:

– Чулки не снимай.

Это приказ, а не просьба.

Не сводя с меня глаз, он расстегивает «молнию» на брюках и добавляет:

– Одна девушка пыталась как-то раз меня задушить.

Интересно, что это, неужели предостережение? Или то, что меня ждет? По спине пробегает холодок. Увы, слишком поздно для раздумий – он уже снимает трусы. Белые, такие же, как его рубашка и обнаженный торс.

Я лежу на кровати на животе. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него через плечо.

Думаю о Маркусе и его члене, как тот свисает рядом с ногой, туго обтянутой штаниной коричневых костюмных брюк. Но в следующий миг мне уже не нужно о нем думать. Потому что вот он, здесь, прямо передо мной, длинный тонкий и волшебный, полумесяцем изгибающийся вверх, словно шрам у него на спине или лезвие ножа, нанесшее этот шрам.

Он забирается на кровать, и надо мной высятся его длинные конечности; он похож на паука, надвигающегося на муху. Он толчком раздвигает мне ноги и опускается на меня между ними. Я чувствую, как его разбухший член упирается в расщелину, разделяющую мои ягодицы. Затем Маркус приподнимается, кладет руку мне на шею и сгибает пальцы. Они такие длинные, что почти сомкнулись на ней. Он легонько сжимает их; прикосновение мне приятно. Я жду, когда его рука скользнет вниз и он нажмет на другие кнопочки удовольствия у меня на шее и на спине. Вместо этого он с силой сжимает мне горло и наваливается сверху, вдавливая мою голову в матрас.

Я вскрикиваю, причем скорее от неожиданности, чем от боли. Чувствую, что свободной рукой он раздвигает мои ягодицы, и готовлюсь снова вскрикнуть, на этот раз скорее от боли, чем от неожиданности. Потому что знаю, что произойдет дальше. И уже слишком поздно для раздумий.

Тут прямо мне в ухо ревет автомобильный клаксон. Я слышу скрежет тормозов. Это почти в шести дюймах от моего тела, которое находится не более чем в паре шагов от бордюра, где я на зеленый свет сошла с тротуара на проезжую часть, резко затормозило такси. Я вся дрожу. Меня выдернуло из ступора. Я выброшена из экранной жизни в реальность. И мне не нужно объяснять, в чем разница. Я знаю, что хуже и что способно причинить мне больший вред, – быть оттраханной в зад негодяем или быть оттраханной в зад желтым городским такси.

Я поворачиваю ключ в замочной скважине в двери моей квартиры и, не успев до конца открыть ее, кричу:

– Джек? Джек!

Он выходит в коридор. Нет, я не говорю ему «Я люблю тебя. Скучала по тебе. Как прошел день?» Я говорю «Мне жутко хочется тебя».

И вот я уже прижимаю его спиной к стене, прижимаю прежде, чем он понимает, какая сила налетела на него. Прежде чем он успевает сказать хотя бы слово или перевести дух, впиваюсь в его губы жадным глубоким поцелуем.

Мои руки уже под рубашкой и жадно шарят по его груди. Ногти впиваются в его торс. Пальцы сжимают его соски до тех пор, пока он не начинает стонать от удовольствия. Но я не слышу этого, а чувствую. Чувствую его стон, приглушенный нашим поцелуем. Я – одержимая страстью женщина. Я изнемогаю от желания ощущать в себе его член. Я хочу, чтобы его член властвовал надо мной. Раньше я никогда не испытывала ничего подобного, но могу сказать точно, раньше меня никогда ничто так не заводило. Я опускаю руку и щупаю его пах. В Джеке мне это нравится больше всего. Мне никогда не нужно ждать, когда у него встанет. Не нужно долго приводить его вялый член в состояние боеготовности. Всего одно движение – как он уже готов, он ждет, он желает меня. Он как будто находится на самовзводе и мгновенно отвердевает. Я одним яростным движением сдергиваю с Джека брюки и трусы. Теперь его член в моей руке. Я отрываю губы от его губ, но пока только для того, чтобы заглянуть Джеку в глаза и сказать: «Я хочу твой член. Хочу, чтобы ты поимел меня в рот». И я не прошу у него разрешения. Я не прошу, а говорю. Я не умоляю его. Я его беру.

И выбора у него нет.

Я опускаю Джека вниз, все еще прижимая к стене, и не выпускаю на свободу. Опускаюсь перед ним на колени и крепко берусь за член, как за рычаг. Теперь тот находится под прямым углом относительно тела, как раз на уровне моего рта. Я медленно-медленно беру в рот головку. Смыкаю вокруг нее губы. Затем отпускаю и дразнящими движениями провожу по ней кончиком языка. После этого снова беру в рот, на этот раз глубже, и сразу же отпускаю его, стараясь раздразнить Джека. Я говорю ему то, что он хочет слышать.

– Мне так приятно чувствовать в моем маленьком тугом рту твой твердый, как камень, член. У него восхитительный вкус. Он ведь такой приятный, верно? – говорю я.

Я не жду от Джека ответа. Я прижимаю член к его животу и, удерживая в таком положении, облизываю мошонку, нежно проводя языком по яичкам, сначала так, затем этак. Затем мой язык скользит выше, по стволу члена, словно кисть по холсту, и вскоре я снова добираюсь до головки и лижу ее. Смачиваю слюной и, глядя Джеку прямо в глаза, энергично работаю рукой. Я вижу, что ему приятно, и понимаю, что теперь он в полной моей власти. Я широко открываю рот, как будто собралась проглотить его целиком, а не только его член, и, словно ныряльщик, набираю полные легкие воздуха. Медленно забираю в рот на всю длину, ласкаю языком головку и поглаживаю мошонку. Чувствую, что возбудилась сама и стала мокрая. Я держу его член во рту тех пор, пока он не начинает дрожать от желания, и после этого отодвигаюсь. Теперь нас связывает лишь тоненькая ниточка его смазки, покрывающей кончик головки, как снег вершину горы. Я смотрю на нее и представляю себе, как моя «штучка» раскрывается, словно цветок, а на ее лепестки налипли липкие белые соки.

Я жадно хватаю ртом воздух и крепко и быстро вожу рукой взад-вперед по члену. Восстанавливаю дыхание и готовлюсь совершить очередное погружение. Затем быстро подаюсь вперед и, широко открыв рот, заглатываю.

Чувствую, как набухшая головка упирается мне в глотку. Теперь он полностью заполнил мой рот. Я представляю себе, будто Джек вонзает его в мою горячую мокрую щелку, и чувствую, как намокают трусики.

Джек тем времени запускает пальцы мне в волосы, и жду, когда он, крепко придерживая мне затылок и толчком – одним-единственным энергичным толчком, – проникнет в меня еще глубже. Этого я и хочу. Это я заранее и предвкушаю. Я слышу, как он стонет, когда изливается в глубины моего горла. В такие мгновения у него не находится никаких слов, кроме «трахать» и «да».

Я принимаю выброс за выбросом, чувствую, как густое, сладкое семя проскальзывает мне в горло. Мне кажется, что этому не будет конца, что я утону. Именно так я заранее себе это и представляла. Впрочем, на самом деле все происходит несколько иначе.

Джек запускает руки в мои волосы, но не подталкивает мою голову к себе. Он поступает с точностью до наоборот. Меня как будто внезапно разбудили. Я смотрю на него и спрашиваю:

– Что-то не так?

Я растеряна. Мне чертовски обидно, и я даже не пытаюсь это скрыть. Он слышит и отвечает:

– Что со мной не так? Что не так с тобой?

Он бросает это мне прямо в лицо, чем еще больше все портит.

– Какая муха тебя укусила, Кэтрин?

Он называет меня «Кэтрин», только когда сильно на меня злится.

Со мной ничего такого. Вообще ничего. В том-то и дело. Неужели он не видит, что мне просто его хочется? Из-за этого я теперь чувствую себя глупой дешевкой.

– Я работаю, – с умоляющей интонацией говорит он. – У меня нет для этого времени. Может быть, потом.

Он произносит последнюю фразу, и я понимаю, что никакого «потом» не будет. Я знаю, что он будет работать допоздна, и мне придется его ждать. Именно так и происходит. Я лежу в постели, я готова и полна желания. И мне слышно, как он в другой комнате, но он не приходит ко мне. И я остаюсь одна, в обществе собственной руки, наедине с фантазиями и странными кинокадрами, теснящимися в голове.

Я вижу себя. Я привязана к дереву, оплетенному лианами. Мои руки заведены за спину и связаны позади ствола толстой грубой веревкой, которой также перехвачено крест-накрест мое тело. Веревка затянута крепким узлом. Я посреди лесной чащи, но в голове звучит рокот прибоя. Ясный день. Мое тело омыто теплом солнечных лучей. Я слышу лишь стрекот сверчков, что поют в ночи. На моем виске – кровь, но никакой раны нет. Кровь стекает по щеке, подобно струйке краски, густой и маслянистой. Она похожа на слезу, окрашенную болью слезу.

Но мне не страшно, потому что мой возлюбленный со мной. Он стоит напротив меня. Он кладет руки мне на плечи, и я успокаиваюсь. Он взглядом ласкает мое тело, и я чувствую, что он хочет меня. Он не произносит ни единого слова, ни единого звука. Я купаюсь в нежности его любви. Он ласково целует меня, и я чувствую, какие у него мягкие губы. Он смотрит на кровь у меня на виске. Проводит по ней пальцем и снова целует меня. И его поцелуи сладки, но только и всего.