Читать книгу Огни чужой деревни - Саша Ханин - Страница 3

Еще было время до рассвета. Ночное небо только начинало выцветать. По обеим сторонам разбитого шоссе за штакетниками заборов, за кустами сирени, за старыми вишневыми деревьями прятались в серых сумерках деревенские избы. Дорога шла под горку, потом на мост, за мостом бригадир съехал с шоссе, остановил «газик» у неказистого здания сельмага, заглушил мотор и спрыгнул на рассыпанный по обочине гравий. Хрустя камешками, подошел к крыльцу магазина. Из кармана пиджака бригадир достал тюбик с клеем. Свернув крышку и выдавив из тюбика прозрачную соплю, нарисовал на двери косой крест. Из другого кармана бригадир достал сложенный вчетверо листок с приказом по району. Развернул приказ, налепил на дверь сельмага и разгладил ладонью. Уже вернувшись к «газику» и сев за руль, бригадир бросил взгляд сквозь пыльное ветровое стекло, и тогда ему показалось, что листок на двери висит немного криво.

Приказ №…

На период уборочной страды запрещается розничная продажа алкогольной и спиртосодержащей продукции и пива.

Приказ был отпечатан на машинке. Заверен круглой печатью, и подписан мэром…

А мимо сельмага по шоссе уже катила хлебоуборочная бригада «Василек». Выкрашенные красной краской комбайны «Нива» проплывали мимо, качая в сиреневом воздухе трубами для сброса зерна, заслоняя бункерами, стоящие на другой стороне избы. Ровно и низко урчали моторы. На головной машине ехал звеньевой – Валера Борисенко, по кличке Бара. Веселый недалекий увалень, правая рука бригадира. Вторым шел Игорь Сковорода, малопьющий, тихий человек. Про себя Игорь говорил, что он агностик – рецидивист, но что это такое, так никому толком и не объяснил. В нерабочее время Сковорода копался на огороде или сидел в горнице и читал мудреные книжки… За Игоряшей через мост прошли машины Юрки Шолохова и Мишки Нагибина. Нормальные мужики, правда, какие-то серенькие и неприметные. Бригадир никак не мог запомнить, кто из них кто и вечно их путал… На пятом, последнем комбайне ехал Серега Белов. Высоченный белобрысый детина с улыбкой до ушей. Заядлый охотник. Рыбак. Рубаха-парень и не трус. С ним бригадир, не раздумывая, пошел бы в разведку. Словом, всем был хорош Серега, одна беда – не дурак выпить… Следом за комбайнами мимо бригадира прошли три полуторки с наращенными бортами и громыхающая «буханка» с ремонтниками. Ремонтников в бригаде было двое. Вовка Отрощенко рационализатор-самоучка, со сволочным характером и покалеченный дед Селивантий с бельмом на левом глазу. Про Вовку бригадир знал, что тот никогда не снимает кирзовых сапог и слушает музыку «техно». А с дедом Селивантием приключилась вот какая беда. Лет c десяток назад, во время уборочной, когда Селивантий работал еще на зерновом току, его затянуло в молотилку и там немного покалечило.

Да-а-а, с большим прибабахом дед, раздумывал бригадир, откинувшись на дерматиновое сиденье «газика». Хотя, что стало бы со мной, побывай я в утробе молотилки, тоже еще вопрос. Как жить потом, если взглянул в лицо механической смерти? И каким вышел дед Селивантий обратно в наш полуденный мир? Физически покалеченный, да, но что стало с его сущностью, сознанием или, скажем, душой? К какому потаенному знанию приобщился он там, в лязгающей тьме?

Бригадир стоял на краю Поповского поля у скошенной полосы, привалившись спиной к теплому капоту «газика», и смотрел, как божия коровка переползает с голенища кирзового сапога на галифе.

– Божия коровка, полети на небо, принеси мне хлеба.

Черного и белого, только не горелого,

– негромко напевал бригадир, разминая в пальцах сигаретку без фильтра.

Тревожно загудел комбайн. Бригадир стряхнул с галифе жучка и посмотрел на поле. Плыли по волнам пшеницы красные корабли хлебоуборочных машин, оставляя на жнивье золотые стожки. Вращалось мотовило, ерзали шнеки, тряслись соломотрясы, летела по ветру труха. Страда шла своим чередом, но гудок все не смолкал. И тут бригадир заметил, что машина звеньевого остановилась на той стороне поля, возле деревенских огородов. А Валера, наверное, сидел в кабине и без перекура лупил по клаксону… Вот, комбайн Игоря Сковороды поравнялся со звеньевым и тоже встал. Прищуря глаза, бригадир разглядел, как сверкнуло розовым блеском стекло в распахнувшейся дверце кабины и, как Игорь стал быстро спускаться вниз по лесенке. Бригадир сунул так и не раскуренную сигарету в пачку, забрался в «газик» и погнал по полю. Когда он приехал, все звено, все пять комбайнов уже стояли рядком. И «буханка» ремонтников была тут как тут. Мужики толпились возле машины Валеры Борисенко, вдумчиво курили и слушали, как пророчествует дед Селивантий.

– Чего стряслось, мужики? – спросил бригадир подходя.

– Да вот, Афанасич, сам погляди, – сказал Борисенко, отодвигаясь в сторонку.

– И увидел я, как Агнец сломал печать, – вещал между тем дед, потрясая скрюченным желтоватым пальцем. – И огромная звезда упала на треть рек и источников. Имя звезды было полынь.

– Давай, дед, жги! – подначивали покалеченного деда комбайнеры.

Бригадир стоял и смотрел. На поле, перед самой жаткой комбайна звеньевого была странная плешь. Пшеница там не росла, и ромашки тоже не росли, и ничего не росло. Посреди это плеши на черной земле лежал скелет человека в полуистлевшей фашисткой форме. Рядом стоял сильно ржавый пулемет, а от пулемета к запястью мертвеца шла покрытая ржавчиной цепь наручников.

– Почернело солнце и стало, словно власяница, и вся луна стала кровавой. Звезды небесные попадали на землю, как крыжовник…

– Ты, дед, меня не зли, – посоветовал бригадир Селивантию.

Откуда-то появился Вовка Отрощенко, ухватил деда за ворот пиджака и увел от греха подальше. Дед почти исчез на горизонте, но вывернулся-таки из стальных рук ремонтника и погрозил комбайнерам своим искривленным пожелтевшим пальцем.

– Неразумные, попомните еще слова мои! – пообещал Селивантий. – Говорю вам, грядет час Черной Страды!

Отрощенко не стал долго терпеть это безобразие и дернул деда за ворот со всей силы. Селивантий охнул и куда-то пропал.

Бригадир стоял возле скелета фашистского пулеметчика, широко расставив ноги в пыльных кирзовых сапогах и скрестив на лобке руки. На лацкане его пиджака словно капля застывшей крови горела рубиновым светом звезда Великой Отечественной Войны. За его спиной по нескошенной пшенице легкий ветерок гнал волну. Из-за березовой посадки выглядывало веселое солнышко. Небосвод был безоблачен и хрупок.

– Вы чего тут столпились, мужики? – с укоризной спросил бригадир. – У нас же вроде страда? Прямо, как дети малые. Скелетов не видали что ли? А сколько их еще лежит в полях нашей Родины: своих и врагов. Всё, хлопцы, хорош баклуши бить. Давай, по машинам!

Механизаторы тихо разошлись, возле страшной находки остались только Валера Борисенко и бригадир.

– Афанасич, а как с фашистом быть? – спросил звеньевой.

– А что фашист? – бригадир задумался. – А ведь верно, не дело его так оставлять. Похоронить, наверное, надо.

– А пускай его школьники в краеведческий музей заберут, – предложил Борисенко. – А то у нас, скажем прямо, экспонатов не густо. Какая-то граната и кусок гусеницы от Т 34. А тут целый фашист, да еще с пулеметом.

– Дельно, – похвалил бригадир. – Надо, чтобы «полуторка», когда обратно, пустая идет, в Синьково заскочила. Или нет, я лучше сам съезжу.

Дорога в поселок шла через деревню Савельево. Белый утренний свет бил в кабину сквозь ветви яблонь и вишневых деревьев. В глазах рябило. Узнав дом Валеры Борисенко, бригадир заглушил мотор и покатил на холостом ходу. Ладный был домик у звеньевого. В три окошка. Крытая жестью крыша горела на солнце. Из трубы поднимался в высокое небо сизый прозрачный дымок. Вдоль забора росли кусты шиповника в розовых и белых цветах. На кольях ограды весело поблескивали отмытые стеклянные бутылки. Анастасия, супружница звеньевого, деловито копошилась в корыте, стоящем на скамье, возле крыльца.

Повезло Баре с женой, подумал бригадир. Как пчелка спозаранку по хозяйству хлопочет. Работящая, да и женщина из себя видная. Растрепанная, в старой линялой кофточке, а все равно желанная и вся к себе располагающая.

Бригадир не удержался и бибикнул жене звеньевого. Анастасия обернулась, заслонив от солнца глаза мокрою рукой. Пройдет несколько часов и бригадир вспомнит это мгновение, вспомнит каждую мелочь. Бездонный купол ясного неба над избой в три окна. Утренний ветерок в листве молодой яблони. Встревоженное лицо Анастасии, глядящей на него из-под ладони. И медленную каплю воды цвета ртути, упавшую с ее руки в темное корыто.

Бригадир выехал на «газике» на треугольную поселковую площадь и заметил мэра. Мэр только вышел из здания администрации поселка и шел куда-то через площадь. Мэр был не один. Его спутник, по виду приезжий, решил про себя бригадир, был одет в шорты, гавайскую рубашку и панамку. Из-под панамки поблескивали большие очки-хамелеоны, в оскаленных зубах торчал длинный мундштук со сломанной сигаретой, а к груди этот странный человечек прижимал старую печатную машинку. Странность спутника мэра была не в одежде и не в дерганной мультипликационной походке, а в том, что время от времени он куда-то пропадал, и бригадир его нигде не видел. Тогда бригадиру казалось, что мэр идет совсем один по пустой залитой солнечным светом площади и сам с собой разговаривает и размахивает руками.

 Бригадир остановил машину. Посидел немного за рулем, протирая кулаками глаза. Открыл дверцу и вылез из «газика». Было только начало десятого, а уже вовсю припекало. Он подошел к мэру. Мужчины сдержанно поздоровались. Оглянувшись по сторонам, бригадир решительно никого не увидел.

– Сводку по погоде смотрел? – спросил мэр.

Бригадир кивнул и сплюнул на асфальт.

– Успеешь до дождя?

– Поповское поле к обеду уберем. Нестеровское – до темна. А вот, на Болдырево придется ночью ехать.

– Ну-ну. Ты уж меня не подведи! А чего в поселок прикатил?

– Да вот, хотел в краеведческий музей новый экспонат завести…

И бригадир в двух словах рассказал о скелете фашиста, прикованного к пулемету посреди пшеничного поля.

– Это дело, – оживился мэр. – А то у нас там какая-то куцая композиция. Ржавый штык и тележное колесо от тачанки. А теперь будет целый фриц с пулеметом. Детвора сразу повалит.

– Ну, я поеду, – сказал бригадир.

– Ты, Афанасич, погоди. Как уберешь Поповское поле… Тебе все равно потом через Арбузиху ехать, загляни в чайную на полчаса. Кстати, я тебя не познакомил. Мой хороший приятель Рауль Дюк. Журналист.

И тут бригадир снова увидел этого нелепого человечка. Он стоял рядом с мэром со своим мундштуком и печатной машинкой. Бригадир испытал короткий приступ головокружения.

– Рауль про тебя очерк в газету напишет. О героических буднях наших хлеборобов. Ну, типа, интервью возьмет.

– Сейчас страда, каждая минута на счету, – сказал бригадир, расстегивая рубашку на груди.

– Знаю – знаю, – сказал мэр, опуская свою короткопалую пухлую руку на плечо бригадира. – Но очень тебя попрошу, Афанасич. Нам сейчас как никогда нужная поддержка прессы.

Тут с крыши стоящего неподалеку пятиэтажного дома стали падать телевизионные антенны. В прозрачном утреннем воздухе повис металлический звон. Бригадир взглянул на крышу и увидал, как двое полицейских корчуют очередную антенну. На полицейских была черно-зеленая униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы, со встроенным противогазом, прибором ночного видения и системой связи.

– Я решил на корню извести телевидение в поселке, – объяснил мэр. – И это только начало. Я тут кругом насадю духовность…

Через чердачное окно на крышку выбралась какая-то тетка в лиловом халате и с воплями бросилась на полицейских. Копы оставили антенну в покое и, треща скремблерами раций, стали отступать. Один полицейский зацепился ногой за проволоку, кубарем скатился по скату и грохнулся с пятого этажа на асфальтовую дорожку под окнами. Рация в его шлеме издала протяжный писк – сигнал системы контроля жизнедеятельности.

– Вот и первые потери, – заметил на это мэр. – У нас тут как на войне. Ростки новой жизни с трудом прибивают себе дорогу.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – сказал бригадир, отступая к машине.

– Не забудь! – погрозил ему пальцем мэр.

– Я заеду, – пообещал бригадир. – Как уберем Поповское поле, так и заеду.

На току бригадир пробыл недолго. Машины с Поповского поля шли одна за другой, страда была в самом разгаре. Бригадир поглядел, как взвешивают на автомобильных весах еще одну груженую зерном «полуторку». Выкурил сигаретку, стоя в тени элеватора, послушал ровный гул зерноочистительного агрегата и поехал восвояси… Он ехал в пыли, следом за порожней машиной идущей за зерном. Возле Синьковского кладбища, где дорога была пошире, он обогнал грузовик, с разгону залетел в Арбузовскую горку и, уже подъезжая к полю, приметил, стоящего возле нескошенной полосы деревенского мальчишку. Своим зорким глазом бригадир увидал в руке мальчишки, сорванные на поле пшеничные колосья. Бригадир подъехал к пацаненку и, не глуша мотор, вылез из «газика».

– Ты чего творишь, малец? – спросил он грозно.

– А у нас волнистый попугайчик дома живет, – сказал мальчишка. – Я ему тут три колоска сорвал.

У бригадира перехватило дыхание.

– Это ж хлеб! – просипел бригадир. – Ты ж у государства воруешь! А ну, отдай!

И бригадир выхватил из детского кулачка пшеничные колоски и бережно убрал в карман.

– Пшел отсюда! Пока я руки тебе не повыдергивал!

Багровая пелена гнева заволокла синие колхозные дали. День сделался страшен, как видение Апокалипсиса. Пацан перелез дренажную канаву и, оглянувшись, крикнул стоящему возле «газика» бригадиру.

– А я вечером приду, когда вы уедете. Все равно все не скосите. Я тогда целую сумку наберу. Вот!

Бригадир глядел, как из-под ног припустившего к деревне пацана летела пыль, и боролся с сильным желанием перепрыгнуть дренажную канаву, догнать шалопая и научить любить Родину. Взяв себя в руки, бригадир обернулся к полю. День был погожим, небо высоким и синим, и не верилось, что уже завтра зарядят дожди.

Бригадир крякнул и подошел к машине. Он сел на горячее дерматиновое сиденье и хотел уже захлопнуть дверцу, когда приметил в стерне стеклянный блеск. Бригадир снова вылез из «газика», подошел и присел на корточки. В стерне лежала пустая стеклянная бутылка без этикетки. Бригадир поднял ее и понюхал горлышко. Из бутылки сильно пахло самогоном.

Сергей Белов еще разок накатил самогона. Надо было торопиться, пока солнце не раскалило кабину. Он спрятал бутылку среди ветоши на полу. Каждый раз, доезжая до края поля, Сергей делал хороший глоток из горлышка. Самогон был заборист и душист. Он сильно пах сивухой, от него делалось горячо во рту, и рвотный спазм скручивал глотку.

– Хорошо, – шептал Белов, утирая со лба крупные капли пота.

Его лицо сделалось красным. Ему было весело. Тяжелая машина легко слушалась руля. Сергей знал, что бригадир ни за что его не выкупит. Он мог выпить литр, а после сесть за руль. Другое дело запах. Надо будет пожевать полыни, а уж после идти на обед, решил Белов.

Бутылка была чистенька, с отмытой этикеткой. Прикладываясь к горлышку, Сергей видел белый солнечный блеск в бутылочном донце и радужные разводы на поверхности самогона… Неожиданно бутылка опустела. Как же так? недоумевал Сергей. Он развернул комбайн уверенной рукой, начал новую полосу, а пустую тару беззаботно пульнул за окно. Белов сидел, пригорюнившись, на тряском горячем сиденье, и мучительно думал, брать или не брать вторую. Решил брать, но только после обеда. Страда шла своим чередом, и ничего не предвещало беды, когда из пшеницы, прямо из-под жатки комбайна выбежал вдруг матерый бурый медведь. Белов с перепуга тормознул, да так, что машину повело. Он сидел и глядел на бегущего по пшенице медведя, а после стал искать в ветоши на полу бутылку с самогоном, пока не вспомнил, что весь самогон он уже выпил, а бутылку выкинул.

– Да, что же я за раздолбай такой! – крикнул сам себе Белов и, подняв жатку, пустил комбайн полным ходом, вдогонку за медведем-шатуном.

Сергей Белов был заядлым охотником. В кабине его комбайна, к задней стенке были прикручены небольшие оленьи рожки, а на рожках, на ремне висела охотничья двустволка. Поднять посредине лета, в пшеничным поле медведя-шатуна случай небывалый, исключительный и упустить такой шанс Сергей не мог… Нагнав понемногу медведя, Белов с винтовкой в руке высунулся в окно. Другой рукой Белов держался за «баранку», а ногой выжимал педаль газа. Медведь, словно, почуяв неладное, припустил к березовым посадкам, туда, где дренажная канава сама собой уширялась, заболачивалась и становилась подозрительно похожей на овраг. Медлить было нельзя. Сергей кое-как поймал на мушку, скачущую медвежью задницу, и нажал на курок. Грянул выстрел. В ту же секунду медведь пропал в канаве. Ружейной отдачей Белова отбросило назад, и он обо что-то крепко приложился затылком. Из глаз посыпались искры. Комбайн с разгону въехал в канаву. Для начала, ткнувшись носом в землю, машина поломала жатку, да так, что мотовило отлетело в кусты! После комбайн развернуло и покорежило. Все стекла в кабине к люлям повываливались из окон! И, наконец, со страшным скрежетом покосилась и оторвалась большая красная труба для сброса зерна. Фаллический символ комбайна и гордость любого хлебороба.

Когда Сергей Белов очнулся, в голове у него сильно звенело. На лбу лежала какая-то мокрая тряпка, а сам он валялся на травке возле дренажной канавы. Заслоняя собой, небо и солнце над Беловым нависал бригадир, размахивая у комбайнера перед носом пустой стеклянной бутылкой. У бригадира было страшное лицо свекольного цвета. Он что-то все время кричал, широко раззявя рот и плюясь. Юрка Шолохов и Мишка Нагибин удерживали бригадира, чтобы он не навалился сверху на Сергея, и его не покалечил. Когда Шолохов и Нагибин оттащили бригадира в сторону, Сергей попробовал сесть. Голова сильно кружилась. Еще Сергей заметил, что глядит на мир одним глазом. Он провел рукой по лицу и обнаружил, что левый глаз у него совсем заплыл и сильно болит.

– Чудно, – поделился своими наблюдениями Белов с Игорем Сковородой, оставшимся подле него. – Я вроде затылком долбанулся. А отчего у меня глаз заплыл?

– Это уже после, – сказал Игорь Сковорода, разглядывая божью коровку, ползущую по травинке. – Это, когда…

– Да, понял я, понял, – сказал Сергей, глядя вслед матерящемуся бригадиру, которого уводили вдаль комбайнеры. – Хорошо он меня приложил, от души!

– Петруша, когда увидел, что ты комбайном сделал, он тебя вообще застрелить хотел, – сказал Сковорода. – Уже и наган достал. Мы его еле оттащили… А какого лешего, тебя в овраг понесло, Серый? Нажрался?

– Чего значит, нажрался? – начал заводится Белов. – Ну, нажрался! Да не в этом, мля, дело! Я медведя-шатуна в поле поднял!

– Не может быть!

– Да, чтоб я сдох. Он у меня из-под колес выпрыгнул и, как почешет к кустам. Ну, я, понятно, за ним. Двустволку взял, думал, подстрелю!

– И сломал Агнец вторую печать и вышел из хлебов зверь резвый, как паводок и беспощадный, как суховей! – сказал покалеченный дед, выходя из-за комбайна.

Селивантий воспользовался моментом и снова достал из кармана свой скрюченный желтоватый палец и принялся трясти им у Игоря Сковороды перед носом.

– Неразумные, попомните еще слова мои! – пообещал дед. – Говорю вам, грядет час Черной Страды!

– Слышишь, Селивантий, я тебе как-нибудь этот палец отломаю, – пообещал Игорь беззлобно.

Незаметно появился Вовка Отрощенко и обнял покалеченного деда за плечи.

– Дед, у нас делов туева куча, а ты тут пророчествуешь, – сказал Вовка. – Иди вон, мотовило в кустах ищи.

И говоря так, Отрощенко увел покалеченного деда за кулисы.

К трем часам, когда убрали Поповское поле, из поселка прикатила полевая кухня. Комбайнеры уселись харчеваться на травке в подвижной тени берез. Сергей Белов тоже пришел, взял тарелку борща, но есть не стал, прилег возле тарелки и уснул. Вокруг Белова вились и жужжали мухи, и сильно пахло сивухой. Комбайнеры обедали не спеша, а отобедав и испив компота, дружно закурили. Это было простое и надежное счастье, отпахать полдня на комбайне, после плотно покушать и сидеть в тенечке, привалившись спиной к березе, курить сигаретку и смотреть сквозь завитки табачного дыма на скошенное поле.

Бригадир отозвал Валеру в сторонку.

– Похоже, у нас в бригаде завелся бутлегер, – поделился своей тревогой бригадир.

– Ну? – не понял сперва звеньевой. – А, барыга, что ли?

Бригадир сунул ему под нос бутылку из-под самогонки. Борисенко потянул носом и зажмурился.

– Ух! – выдохнул звеньевой. – Ядреный был первачок.

– Все сельмаги закрыты, в чайной водку тоже не продают, а эта скотина умудрилась нажраться, – сказал бригадир, глядя на сопящего в теньке Сергея Белова.

В борще у Белова было уже черно от нападавших туда мух.

– Свинья грязи найдет, – заметил на это Барисенко.

– Я бы щас его этим борщом накормил, – сказал бригадир.

– А кто барыжит, как думаешь, Афанасич? – спросил звеньевой с тревогой.

– А леший его знает!

Помолчали.

– Может, это Юрик или Мишка? Какие-то они не нашенские. Темные лошадки.

– Может, и они, – вяло согласился бригадир.

– Но это точно не Игорек, – сказал Борисенко. – Он положительный.

 Бригадир сплюнул на землю.

– А может, это кто из ремонтников? Может, Вован? Я знаю, он раньше самогон гнал из старого варенья. А первач чистил фильтрами от противогазов. Ничего, кстати, самогон…

– Ты Вовку не тронь, – скрипнул зубами бригадир. – Он больше самогонку не гонит. Пол лета в больнице провалялся. Панкреатит у него.

Помолчали.

– А может, на току кто барыжит? – подкинул новую версию звеньевой.

– Ну, тогда нам вообще карачун, – сказал бригадир. – В жисть не найдем.

– А если так, – предложил Борисенко. – Заезжаю я на весы и говорю мужикам: мужики, трубы горят, невмоготу, где бы самогонкой затариться? В долгу не останусь.

Бригадир задумался.

– Нет, Бара, лучше не надо. Во-первых тебе могут хороших люлей прописать, как провокатору. А во-вторых, это уже детектив какой-то получается, а нам еще хлеб убрать нужно. Ты лучше людей тихонько поспрашай, а если чего узнаешь, сразу мне шепни.

– Понял, Афанасич.

Бригадир протер травой миску и ложку и подошел к сидящим кружком комбайнерам.

– Ну чего, пожрали, мужики? – спросил бригадир. – Тогда хорош медитировать, давай по машинам! Нам до темна еще Нестерово поле убрать надо.

В чайной было шумно. Раскрасневшиеся мужики хлестали чай из стаканов. На столах поблескивали медные самовары. Золотой солнечный свет валил в окна.

– Я суровый человек, – рассказывал о себе бригадир. – Жизнь меня таким делала. Жизнь меня гнула, но не сломала. Я рос беспризорником, а когда подрос немного, стал промышлять разбоем и грабежом. Ну, понятно, чем дело кончилось… А тут война. Из тюряги я, значит, прямиком на фронт. Ну, дальше, тоже понятно, воевал, был ранен, попал в окружение, и потом опять-таки на зону. И вот, откинулся. И тут, братуха, потянуло меня в родные края, компас в груди как у перелетной птицы развернулся и указывает стрелкой прямиком на Клинско-Дмитровскую гряду. И я на товарняках, на попутках, на телегах, пешком, через овраги и балки, через картофельные поля и березовые перелески полетел в отчий дом, яки выпавший птенец обратно в родимое гнездо… Да, жизнь меня покорежила! Но, знаешь, братуха, когда я выхожу за околицу и гляжу на фиолетовые вечерние дали, мое сердце оттаивает понемногу. Люблю я эти овражки, бочажки, перелески, старые коряжистые дубы, одиноко стоящие среди закатных полей и увешанные шишками, разлапистые ели, хранящие тишину там, в густой лесистой чащобе. Еще я люблю шевеление трав на косогорах ленивым синим полднем… – тут взгляд бригадира упал на Олесю Кукуеву подавальщицу в чайной.

В простом коротком платьице с кружевным передником и с кокошником на голове Олеся несла куда-то вязанку баранок с маком.

– И это… – сбился бригадир, – округлости Лешенинских холмов… Словом, я люблю всю Средне-Русскую возвышенность и Клинско-Дмитровскую гряду в частности.

Бригадир и журналист сидели за маленьким столом возле самых дверей. А ремонтники и проштрафившийся комбайнер Сергей Белов, расположились поодаль под задернутыми белыми ситцевыми занавесками окошками. Белов лечился понемногу чаем и слушал краем уха, как брешет бригадир. Отрощенко с тоской и злобой глядел за окно, где качались на ветру верхушки берез, стоявших в карауле вдоль кромки поля. Покалеченный дед шепелявым беззубым ртом пытался разгрызть баранку.

В переднем углу чайной на табурете, в косом пыльном луче сидел еще один персонаж. В кепке, в джинсовке с подвернутыми рукавами, в синих спортивных штанах и кедах. Персонаж этот бренчал на гитаре и напевал не то блюз, не то частушку,

– Утро наступило, солнышко взошло.

Пьяной рожей влезло мне в окно оно.

Встал я потянулся, щец себе налил.

В ванной ты плескалась точно крокодил.

Публика в чайной в тот вечер собралась на редкость мирная. Барда пока не трогали.

– Вот тебе бабушка и юрьев день! – удивился Белов. – Это же Егор Панфилов!

– Кто? – с кислой гримасой на лице спросил Отрощенко.

– Панфилов, рок-бард из Москвы. Ну, как-то прошлой зимой я поехал в столицу за колбасой. Колбасу я, правда, не купил, зато познакомился в рюмочной у вокзала с нормальными пацанами. Пацаны позвали меня на квартирник Егора Панфилова. В Москве Егора все знают!

Вовка тяжело вздохнул и снова отвернулся к окну.

– Я не пойму только, чего он у нас в чайной забыл? – спросил Белов покалеченного деда с обслюнявленной баранкой во рту.

– Помню, мальцом, с другими пацанятами я бегал за околицу встречать хлебоуборочные комбайны, – делился с журналистом воспоминаниями детства бригадир. – Помню, как преображалось в одночасье, скошенное пшеничное поле…

Рауль Дюк сидел за столиком против него и лихо выстукивал на печатной машинке. В зубах журналиста торчал длинный мундштук с дымящейся сигаретой.

– Помню ряд золотых стожков, уходящих на самый край поля, в тень лесополосы, куда я не добегал никогда и уже не добегу. А ведь будто вчера это было! – бригадир отхлебнул еще чаю и улыбнулся доброй улыбкой.

Олеся Кукуева, сверкая коленками, подошла к столику. Она была невысокого росточка, зато вся ее маленькая ладная фигурка состояла из волнующих округлостей и выпуклостей.

– Еще чаю, мальчики? Морковного сока?

– Мне – капустного, – сразу взялся хамить Отрощенко.

Дед отложил в сторону обкусанную баранку.

– Дочурка, – попросил он. – Уважь старика, нацеди рюмку горькой.

– Не могу, дедушка. Пока страда спиртное не продают. Даже в Синьковском сельпо не купить.

Дед крякнул и снова взялся за баранку.

– Где тебя нашел я? В поле иль в лесу?

Сердце ты мне сушишь, больше не могу!

– зажигал в своем углу Егор Панфилов. Это был припев, что требовало от барда дополнительных вокальных усилий.

– Олеся, – сказал негромко Серега, в который раз уже падая в васильковую бездну ее глаз. Рука хлебороба теребила скатерть. – Какая ты сегодня…

– Какая? – тоже в полголоса, наклоняясь к Сереге, спросила Олеся.

Над ними точно раскрылся невидимый купол. Звуки чайной – звон ложек о стекло стаканов, гудение голосов, скрип половиц, бряканье гитары – все это отодвинулось куда-то далеко и сделалось совсем тихо.

– Ну, такая, – пробормотал Серега, теребя скатерть.

– Три минутки подожди, – сказала Олеся. – Я только Гальке скажу, чтобы меня подменила.

– В своих отроческих мечтах я поднимался по лесенке в кабину хлебоуборочного комбайна «Нива» и вел его по просторам бескрайних пшеничных полей. Еще меня сильно волновала большая красная труба для сброса зерна, – рассказывал между тем бригадир. – И вот, детская мечта сменилась буднями взрослой жизни. Труд хлебороба тяжел и почетен. И пусть я ношу в кармане галифе наган со спиленным серийным номером, но я не разочаровался в своем выборе… Не, мля, это ты лучше вычеркни! А то не так поймут…

Пока Рауль забивал последнюю строчку иксами, бригадир задумчиво грыз баранку и смотрел в потолок.

– Готово? – спросил он. – Тогда так. Труд хлебороба тяжел и почетен. И пусть я уже не тот малец, что выбегал когда-то за околицу встречать корабли полей, но и сегодня у меня захватывает дух, когда я гляжу из прокаленной солнцем кабины своего комбайна на плещущееся внизу бескрайнее пшеничное поле. Успеваешь?

Закругляя интервью, Рауль спросил у бригадира, как тот относится к новому мэру.

– Круто берет, – ответил бригадир.

– Солнышко ложится, вечер наступил.

Спать пора ложиться, я сходил отлил…

– наяривал рок-бард, сидя на табуретке в косом солнечном луче.

Через заднюю дверь Сергей вышел из чайной. Он стоял на крылечке, жевал травинку и глядел на березовую посадку вдоль поля. Тут из-за угла чайной выдвинулась хорошо известная Белову личность. Это был Ванька Кукуев, брательник Олеси. В руках у Ваньки был изрядного размера дрын.

– Ты чего тут трешься? – спросил Иван, чтобы завязать разговор.

У Белова сразу зачесались кулаки, и он стал придумывать, как бы обиднее Ивану ответить. Тем временем, из-за угла вышло еще двое обормотов и тоже с колами. Одного, щербатого Белов раньше не видел. А другого, мелкого, как пацан, с длинной фамилией Метрущенков, знал очень даже хорошо и помнил, что тот по-подлому дерется.

Задняя дверь чайной открылась и на пороге показалась Олеся Кукуева во всей своей красе.

– Ну, ладно, Олеська, я потом как-нибудь загляну, – сказал Белов бодро и завернул за угол.

За углом возле «буханки» стоял Вовка Отрощенко и оглядывался по сторонам.

– Серый, ты куда пропал? – спросил он Белова.

Сергей забрался в «буханку» к ремонтникам. Прежде чем хлопнуть дверью, оглянулся назад и увидал стоящую возле чайной троицу с дрынами.

Комбайн Игоря Сковороды неожиданно свернул с полосы и, заложив по полю широкую дугу, на крейсерской скорости устремился к Арбузовским кустам. Бригадир испугался, что машина со всего хода вломится в чащу, открыл рот и запихнул в него свой соленый от пота кулак, ободрав костяшки о зубы. Но Игорь резко тормознул возле молодого дубка. Машина качнулась и встала.

Что за чертовщина сегодня творится? думал бригадир, прыгая на «газике» по жнивью. А может, не врал покалеченный дед? Его сердце пропустило удар и в желудке похолодело, словно он проглотил ведерко пломбира. Что там Селивантий бормотал? Вышел из хлебов зверь, и звезды небесные попадали на землю, точно крыжовник… Да, нет, это чухня какая-то…

Возле комбайна Сковороды бригадир остановил машину. Здесь была тень, золотое вечернее солнышко скрылось за деревьями. Через пыльное стекло кабины бригадиру было видно, как Игорь Сковорода сидит, упершись подбородком в «баранку» и смотрит исподлобья на лесополосу. Арбузовские кусты только назывались кустами. Раньше между деревнями стоял глухой лес. Этот лес свели, чтобы было, где сеять хлеб, и теперь от леса осталась узкая полоска деревьев вдоль оврага.

– Эй, Сковорода! – почему-то шепотом позвал его бригадир.

Игорь не шелохнулся.

Может, помер? подумал тогда бригадир и полез в кабину по лесенке. Залез, распахнул дверцу.

– Игоряша, ты, живой?

Сковорода медленно обернулся к бригадиру и, улыбаясь расползшейся на все лицо улыбкой, сказал,

– А это ты, Афанасич? Заходи!

И гостеприимно махнул мягкой рукой. В ту же секунду бригадир почувствовал густой запах первача. На полу поблескивала пустая бутылка. Бригадир не стал забираться в кабину, а оперся рукой о крышу и с отчаянием посмотрел на нескошенное поле.

– Где-то здесь тропинка была, – заговорил Игорь Сковорода спокойным пьяным голосом. – Через кусты и дальше на Савелевскую горку. Я тогда еще мальцом был. Помню, там две старые ели стояли. Помню потеки засохшей смолы на толстых серых стволах. Эти старые ели были, как ворота в сказочный мир… Только не видать чего-то ту тропинку. Заросла, наверное.

– Сходи, поищи, – посоветовал бригадир.

Он говорил сквозь зубы, барабаня пальцами по крыше кабины. Багровые волны гнева захлестывали его сознание.

– И то верно, – обрадовался Игорек.

Он выбрался из кабины и спрыгнул в золотые волны пшеницы. Побрел вброд к кустам. Уже заходя, словно под кровлю, под ветвь векового дуба, наполовину пропав в густой зеленой тени, Игорь обернулся и виновато поглядел на бригадира добрыми пьяными глазами.

– Ты меня извини, Петруша, я тут забухал малек.

Бригадир стиснул рукоять нагана в кармане галифе. Сосчитал до десяти. Багровая муть перед глазами немного рассеялась. Спросил сипло,

– Кто тебе самогонку продал, не скажешь?

– Петруша, я бы сказал, – Игорь Сковорода развел руками. – Да только он просил не говорить. Сказал, ты шибко обидишься.

– А ну, давай, дуй в кусты своего детства! – заорал на него бригадир. – Иди там, с елками обнимайся!

– Не ругайся, Петруша, не надо, – сказал ему ласково Игорь Сковорода и пропал в Арбузовских кустах.

Сергей Белов кемарил в ромашках, на склоне дренажной канавы. Бригадир подошел и не сильно пнул его пыльным кирзовым сапогом в бок. Белов сел, хлопая спросонья глазами.

– Проспался, скотина? – спросил его бригадир.

– Афанасич, да я не в жисть! Черт попутал! Ты же меня знаешь…

– Знаю, – веско сказал бригадир и Белов затих.

Бригадир стоял на краю дренажной канавы, широко расставив ноги и скрестив на лобке руки. За его спиной было фиалковое вечернее небо с расплывшимся реверсионным следом самолета и рыжими кольцами рефракции от садящегося солнца. К его поношенным галифе налипла пшеничная труха, на лацкане его пиджака горела рубиновым светом звезда Великой Отечественной Войны. Его худое обветренное лицо было суровым и недобрым.

Сергей хрюкнул и вылез из канавы. Бригадир повернулся к Сергею спиной и пошел к своему «газику». Белов бежал следом.

– Второй шанс, тебе, сукиному сыну, даю, – говорил бригадир на ходу. – Молчи! За пьянку во время уборочной тебя под суд отдать мало. Но тут такая подлянка вышла. Сковорода забухал малек. Короче, сядешь на его машину. Проявишь себя на страде, и мы забудем о твоем позорном поступке.

– Афанасич, родной, – Белов обогнал бригадира и побежал спереди, по-собачьи заглядывая ему в глаза.

– Молчи! – сказал бригадир. – Я это не по доброте душевной. Ты меня знаешь, нет у меня душевной доброты.

– Знаю, Афанасич!

– Я человек суровый. Жизнь меня покорежила. Если бы Сковорода не забухал… Короче, свезло тебе, Серый!

Бригадир сел за руль «газика», Сергей Белов – позади. На пустом сиденье лежали две пустые бутылки из-под самогона. Одну бригадир подобрал в поле, на скошенной полосе. Другую нашел на полу кабины в комбайне Игоря Сковороды. Бригадир взял одну бутылку в руки, потом другую. И задумчиво их повертел. На обоих не было ни следов клея, ни кусочков бумаги от этикетки. Бутылки, наверное, сперва положили в таз с водой, чтобы отмокли, прикинул бригадир, а потом аккуратно отлепили этикетки. Спрашивается, на кой ляд?

– Слышь, Серый? – спросил он комбайнера. – Тебе кто первача продал?

– Мля, я ему пообещал, что не скажу. Типа, слово дал.

Бригадир вцепился руками в «баранку» и сидел так минуту-другую, осторожно дыша и пережидая, пока багровая пелена гнева перестанет застилать глаза.

– Не ешь сердце, Афанасич, – сказал ему Белов. – Ты гляди, к Баре супружница на велике прикатила. Любопытный факт.

Сквозь пыльное ветровое стекло бригадир увидел, как комбайн звеньевого остановился в начале новой полосы. К комбайну на велосипеде подъехала жена Валеры Борисенко, Анастасия. Валерка бодро спустился по лесенке. Удерживая велосипед за руль, Анастасия пообнималась немного с мужем. К багажнику велосипеда была прикручена корзинка. Из корзинки Анастасия достала газетный сверток и еще один и еще. Барисенко бережно принял у жены свертки и по лесенке забрался в кабину.

– Ну, и фигле? – спросил бригадир, – пожрать привезла…

И тут бригадир вспомнил, что уже видел Анастасию сегодня утром. Воспоминание обрушилось на него, как ушат ледяной воды. И он припомнил теперь каждую мелочь. Бездонный купол ясного неба над избой в три окна. Дрожание листьев яблоньки на утреннем ветерке. Встревоженное лицо Анастасии, глядящей на него из-под руки. И веселый блеск стеклянных бутылок, сохнувших на кольях забора…

 Бригадир покосился в зеркальце заднего вида и увидал, как Белов подмигивает ему целым, еще не подбитым глазом.

– Я сейчас на кого-то шибко обиделся, – сказал бригадир.

В поздних сумерках хлебоуборочная бригада «Василек» снялась со скошенного поля. Машины шли с зажженными фарами, в слепящих электрических лучах клубилась пыль. Бригадир стоял возле старого «газика» на обочине и смотрел на проходящие мимо машины. Приметив нужную, бригадир на ходу ухватился за лесенку и залез в кабину. Распахнул дверцу.

– Подвинься-ка, – сказал он звеньевому.

Борисенко подвинулся, и бригадир присел на край обитого дерматином сиденья. Какое-то время ехали молча. Дорога шла по задам деревни, и в окошко были видны силуэты крыш и яблоневых деревьев.

– Не узнал, кто самогонкой в бригаде барижит? – спросил бригадир.

– Глухо, как в танке, – ответил Валера.

– Редкостная сволочь, наверное, – сказал сквозь зубы бригадир.

– Не то слово, – оживился звеньевой. – Если бы я его поймал, то сразу, без разговоров сунул бы в ухо.

– На! – сказал бригадир и залепил Борисенко в ухо.

Голова звеньевого со звоном ударилась о стекло кабины. Осколки стекла посыпались на пол, полетели в темноту, на дорогу.

– Афанасич?! – закричал Борисенко, выпучив глаза, – ты чего дерешься?

– А того, – ответил бригадир. – Чего же тебе не хватало, Валера? Справный дом, жена – красавица, всё у тебя было. И зарабатывал ты, грех жаловаться… Нет, не пойму, как же ты барыгой заделался? Да в военное время я бы тебя, как вредителя к стенке поставил!

– Афанасич, ты чего на меня напраслину гонишь? Ты же меня не первый год знаешь? – спросил звеньевой, опасливо косясь на бригадира.

Одной рукой он держался за «баранку», а другой за ушибленное ухо. Бригадир долго ему не отвечал, а только молча глядел за окно. Деревня кончилась, вдоль дороги в сиреневых сумерках стояли одинокие березки.

– Это вы ловко придумали, – сказал он, наконец. – Жена дома самогонку гонит, а муж на работе барыжит. А супруга у тебя славная: домовитая, хозяюшка. Прежде чем первач разливать, все бутылочки помоет, этикетки отпарит, на забор повесит. Что же вы за люди такие? А может, вы и не люди вовсе? Может, вы со своей Анастасией только снаружи люди, а внутри у вас какие-то твари живут. Вроде как пришельцы из других миров. Я такое кино в видеосалоне смотрел. Этих тварей потом еще из огнемета всех сожгли.

Теперь долго молчал звеньевой. За пыльным окном кабины высвеченная лучами фар моталась разбитая проселочная дорога.

– Я завтра уволюсь. Из района уеду, – сказал, подумав, Борисенко.

– Ты у меня из страны уедешь, – пообещал бригадир. – А ну, стой! Что там еще такое?

Шедшая впереди машина резко остановилась. Звеньевой тоже тормознул.

– Сиди пока здесь, – сказал бригадир. – А я пойду, погляжу.

На дороге, возле головной машины толпились комбайнеры, ремонтники и водители грузовиков. Трещали моторы, пахло соляркой и бензином. В контрастном свете фар покалеченный дед Селивантий с бельмом на глазу был особенно страшен. Бригадир, наверное, содрогнулся бы от ужаса, если бы не был так взбешен.

– Чего стоим, мужики? – спросил, чуя недоброе, бригадир.

– А ты погляди сам, Петруша, – сказал появившийся, шут его знает, откуда, Игорь Сковорода.

– Куда глядеть-то?

– Они здесь, – сказал тихо Игорь и ткнул указательным пальцем вверх.

Осторожно, одним глазом бригадир покосился на темное, ночное уже небо. Небо, как небо. Звезд до черта, а луны не видно.

– Над дорогой, – подсказал Игорь. – Прямо в зените.

Переборов смутную тревогу бригадир задрал голову вверх, так, что хрустнула шея, и со всей силой уперся взглядом в ночной небосвод. И он увидел. В полночном зените, над проселочной дорогой, над комбайнами и грузовиками, над горсткой людей, высоко в черной пустоте, среди млечного блеска звезд.

– Ёхарный бабай! – прошептал бригадир.

– Это пришельцы, Петруша, – так же шепотом сказал Игорь Сковорода. – Это НЛО.

– Сам вижу, – сказал бригадир.

Он уже пришел в себя. Закурил сигаретку, затянулся.

– И я увидел звезду, упавшую с неба на землю, – молвил дед Селивантий, тыкая в небо своим скрюченным пальцем. – И был ей дан ключ к проходу, ведущему к бездне.

Стоящие поодаль, комбайнеры молча внимали.

– Нельзя нам на Болдырево, – сказал тихо Игорь. – А то, как бы беде не быть. Эти вон, тоже на Болдырево летят.

Бригадир проводил взглядом косяк НЛО. И верно, тарелки шли на Болдырево.

– Да шут бы с ними, пускай летят, – отмахнулся бригадир. – Там щас много всякого летает. Там и наши летают. Орбитальная станция «МИР» называется. Не слыхал?

– И тогда я увидал могучего Ангела, спускавшегося с небес. Он был облачен в облако, вокруг головы у него была радуга, – сказал дед Селивантий и задумался.

– Ты лучше послушай Вещего Деда, – зашептал Сковорода. – Было два знака. Это когда Бара в пшенице фашиста нашел и еще, когда Серый медведя-шатуна в поле поднял. Две печати сломаны… Вещий Дед говорил нам тогда, да только мы, маловеры, не слушали. А теперь, нате вам! Сломана третья печать!

Игорь Сковорода говорил все тише и тише. Бригадир отчего-то решил заглянуть ему в глаза. Глаза у Игоря были нехорошие. Круглые, как пуговицы, черные и блестящие. Потом бригадир заметил, что колхозники, стоявшие на дороге поодаль, вдруг придвинулись и обступили его со всех сторон. Все они были люди проверенные, можно сказать, родные. Не первый год бригадир работал с ними рука об руку. Но что-то неуловимо переменилось в этих людях. Будто он оказался вдруг на дне какого-то нехорошего сна. И колхозники, стоявшие вокруг бригадира, теперь казались ему чужаками.

Может, это фары так светят, думал бригадир с тоской, вглядываясь в молчаливые неприветливые лица. А может, это я замотался сегодня до чертиков.

– Попомните еще слова мои, – пошел дед Селивантий по второму кругу. – Никто не выйдет живым нынче ночью с Болдырева поля! Спасайтесь, неразумные! Близок уже час Черной Страды! Бегите отседова в ваши города и станицы!

– Тикай, мужики! – заорал кто-то дурным голосом, то ли Юрка Шолохов, то ли Мишка Нагибин, бригадир не разобрал. – Разворачивай машины! Гоним в Синьково пока живые еще! Там на улицах горят фонари! Там нет страха!

– Да вы что тут, с ума, что ли все посходили! – заорал бригадир, силясь своим криком разорвать эту обморочную пелену сна.

Выхватив из кармана галифе наган, бригадир пальнул в воздух. В ушах зазвенело.

– А ну, окаменели все!

И с дымящимся наганом в руке бригадир пошел через пахнущую пороховым дымом ночь. Подойдя поближе к Селивантию, он сильно ударил покалеченного деда рукоятью пистолета в висок. Селивантий, как куль повалился в дорожную пыль.

– Провокатор, – коротко объяснил бригадир и, помолчав немного, спросил комбайнеров, – Что же вы, мужики, контуженного слушаете? Да его из бригады гнать надо было к чертовой бабушке! А теперь и вовсе старый хрен под суд пойдет.

Из кармана пиджака бригадир выхватил порванный конверт с печатями и помахал им в воздухе.

– Это вот сводка по погоде. Из Дмитрова телеграфом передали. Завтра к вечеру начнутся обложные дожди. А это значит, что жать будет нельзя. Это и идиоту, мля, понятно. У нас времени на все – сегодняшняя ночь и завтра полдня. Вот и считайте сами – Болдырево не скошено и Лешенинские поля стоят. Если завтра к обеду не успеем – погубим хлеб.

Бригадир развел руки в стороны.

– Такие дела, мужики.

Комбайнеры стояли, потупясь, на дороге в лучах фар головной машины. Потом Юрка Шолохов, а может это был Мишка Нагибин, сказал,

– Чего ждем, хлопцы, ехать надо!

И все ушли, разбрелись по машинам. Головной комбайн бибикнул, бригадир отошел в сторону, пропуская машину.

– Ты прости, Афанасич, что я сдрейфил, – сказал Сергей Белов. – Уж больно жутко было Селивантия слушать, да еще «тарелки» эти.

– Ты лучше меня бойся, – посоветовал ему бригадир. – От этих летунов чего угодно ждать можно, глядишь, и обойдется еще. А я, если чего не так, точно шлепну. Уразумел?

– Уразумел, – кивнул Серега.

На той стороне Болдырева поля, над покойными волнами пшеницы стояли на тонких паучьих ногах три НЛО. От внеземных объектов шел мертвенный зеленоватый свет. Он заливал хлеба точно светящийся туман. Еще был слышен низкий тревожный гул. Пришельцев пока никто не видел.

– Так, – сказал бригадир.

Он еще раз жадно затянулся и бросил окурок на землю. Тщательно затушил сапогом.

– Вован, дуй в Синьково, к мэру. Пусть телеграфирует в Дмитров.

– Ага, – сказал Вовка Отрощенко и, сунув руки в карманы, вразвалочку пошел к машинам. Остановился.

– Афанасич? – спросил ремонтник. – А чего телеграфировать-то?

– Вот это, мля! – сказал бригадир и показал рукой на поле. – Пришельцы зпт жители инопланетных миров совершили посадку на Болдыревом поле тчк Принял решение вступить в контакт с внеземным разумом тчк Бригадир хлебоуборочного звена «Василек» Петр Афанасьевич Покрышкин.

– Ага, – кивнул Отрощенко и, сунув руки в карманы, вразвалочку пошел к машинам.

Бригадир проводил его сутулую спину недобрым взглядом, а после, прищурясь, стал смотреть на призрачные силуэты НЛО. Колосья пшеницы на фоне зеленоватого зарева казались черными и если вычесть тревожный непонятный гул, то на Болдыревом поле стояла мертвая тишина.

– Жуть какая, – сказал один колхозник. – Как у Феллини.

– Чего?

– Я, говорю, кино такое видел. Там все было прямо как здесь. Тоже все будто ненастоящее.

– А про что кино?

– Да шут его знает. Я заснул потом…

– Надо идти, хоть и боязно, – сказал бригадир, обводя взглядом притихших людей.

Он невесело усмехнулся.

– Ну что мужики, мне кто-нибудь составит компанию?

Повисла неловкая пауза.

– У меня сынок младшенький скарлитинкой болеет, – сказал почему-то Юрка Шолохов.

– А может, Афанасич, не стоит нам особо геройствовать? – спросил осторожно Мишка Нагибин, – вот, пущай, приедут из района спезназовцы в противогазах. Они-то специально обученные, пускай разбираются.

– Пойдем, Афанасич, прошвырнемся, – предложил Сергей Белов.

– Молодца, Серый, – обрадовался бригадир. – Так держать… Эй, барыга? Ты где там? Не свинтил еще?

Из темноты, на свет фар вышел Валера Борисенко. Одно ухо у него было заметно больше другого и казалось, что оно само собой светится тусклым лиловым светом. В глаза комбайнерам бывший звеньевой старался не смотреть.

– Ну-ка, неси живо банку с отравой, вредитель, – распорядился бригадир.

– Какую банку, товарищ бригадир? – деланно удивился Борисенко. – Была у меня где-то баночка с солидолом, щас пойду, поищу.

– Ну, поищи, – с угрозой сказал бригадир. – А я тебе этим солидолом потом всю рожу вымажу. Самогон тащи, скотина! Мне твоя отрава для дела нужна. В контакт иду вступать с инопланетной жизнью. Тут без пол-литры никак нельзя.

– А мне на суде зачтется? – спросил Валера.

– Еще как зачтется, – пообещал бригадир.

Борисенко ушел назад во тьму, но скоро вернулся и принес бутылку с первачом. Бригадир отобрал у него бутылку и сунул в карман пиджака.

– Еще одна просьба, мужики. Стаканы одолжите, у кого есть.

– У меня нету, – честно признался Белов. – А ее так потребляю, из горла.

Один стакан нашелся у Шолохова, второй одолжил Нагибин.

– Спасибо, мужики, – сказал бригадир и спрятал стаканы в другой карман пиджака.

– Ну, Серый, пошли, что ли?

Белов молча кивнул и они вошли в пшеницу. Пройдя с десяток шагов, бригадир остановился и обернулся к оставшимся у дороги машинам и людям. Стоя, там, среди черных колосьев он долго вглядывался эти родные лица, силясь запомнить каждую черточку, словно прощался, словно уходил навсегда.

Игорь Сковорода, глядя на силуэт бригадира, подсвеченный мертвенным зеленоватым светом, не сдержался и заплакал.

– Не плачь, Игоряша, – сказал тогда бригадир и всем, кто остался возле машин, показалось, что его голос доносится до них издалека, будто бригадир ушел уже за пару верст.

– Не плач, Игоряша, – сказал бригадир. – Я скоро. Мы еще успеем все поле убрать до дождя.

Он резко отвернулся и зашагал по пшенице к стоящим вдалеке силуэтам НЛО.

Бригадир и Сергей Белов шли по пшеничному полю к кораблям пришельцев. Они вошли в светящийся туман, и свет поглотил их. Кругом не было видно не зги, как если бы они шли в кромешной тьме. Со всех сторон их окружало зеленоватое мертвенное сияние. Качались потревоженные шагами людей пшеничные колосья. И что-то тревожно и низко гудело вдалеке.

– Постой, – сказал хриплым голосом бригадир.

– Стою, – отозвался Белов.

– Давай жахнем! – предложил бригадир. – А то у меня чего-то поджилки трясутся.

– Можно, – согласился Белов.

Бригадир достал из кармана стаканы и сунул их в руки комбайнера.

– На, вон, держи, а я самогонки налью.

Бригадир вытащил из горлышка газетную затычку и налил в стаканы, где-то, ну примерно, на треть.

– Хорош, – сказал он, пряча бутылку в карман. – Ну, чтобы не болеть!

– И вам того же.

Выпили.

– Ядреная, – пожаловался Белов, – закусить бы.

Бригадир похлопал себя по карманам.

– А вот, – сказал он, показывая Сергею три пшеничных колоска.

Ловко потер колосья в ладонях, сдул труху.

– Держи!

Сергей протянул руку и бригадир насыпал ему пшеничных зернышек, а, что осталось, кинул себе в рот и стал старательно пережевывать.

– Как в детстве, – поделился мыслями бригадир.

Белов согласно кивнул.

– Слышь, Афанаcич, – спросил он немного погодя, – а может, еще махнем?

Было видно, что бригадир колеблется. Он снова достал из кармана бутылку и критически оценил объем алкоголя.

– Нет, Серый, – сказал он с сожалением. – Нам еще контакт устанавливать. Может не хватить. Давай-ка, лучше шевели помидорами, а то до утра провозимся.

– Ну, тогда ладно, – согласился Сергей Белов.

И они пошли дальше по пшеничному полю, к мерцающим силуэтам НЛО.