Читать книгу Мои мужчины - Саша Канес - Страница 3

Несколько дней и ночей я провела в полузабытьи, ощущая сквозь проблески сознания дикую головную боль, причем казалось, что голову мою с силой сжимают железным обручем. Тошнота тоже никуда не делась. Меня неоднократно пытались напоить то водой, то чаем, но мой организм отторгал поступавшую в него жидкость. Окончательно я пришла в себя уже в палате, точнее, в тесном двухместном боксе в главном здании Центральной московской инфекционной больницы. Но тогда я сама не знала, где нахожусь. Из небытия меня опять-таки вырвала боль, только уже не в голове, она, слава богу, уже чуть-чуть успокоилась. Больно было в локтевом сгибе правой руки, куда пожилая полная медсестра с проклятиями заталкивала тупую иглу.

– Что же это за безобразие такое? – причитала дама в белом халате. – Это ж не иглы! Это же крючки какие-то! Как, скажите на милость, такой иглой в вену попадать?! Я здесь все изорвала, к чертовой бабушке!

– Вы не волнуйтесь, пожалуйста, – попыталась я ее успокоить. – Я потерплю.

– А ты, милая, уж лучше помолчала бы! – резко ответила она мне, будто не мою руку вовсе терзала варварским инструментом. – Тебя покамест не спрашивают.

Наконец вена была поймана, и моя кровь узкой темно-вишневой лентой устремилась по изогнутой пластиковой трубке.

Я вновь закрыла глаза, как мне показалось, на секунду, но, когда открыла их, передо мной сидела мама и внимательно смотрела на меня красными воспаленными глазами. В помещении мы были не одни. Скосив глаза, я увидела, что два санитара стаскивают с соседней кровати чье-то совсем маленькое тельце, прикрытое простыней. Я никогда не видела свою соседку по больничному боксу. Это могла быть школьница, или высохшая старушка, или миниатюрная женщина средних лет, но я четко поняла одно: охотившаяся за мной смерть ошиблась койкой и ушла с другой добычей.

Мама заметила, что глаза мои открыты, и на лице ее отразились надежда и волнение. Я вытащила из-под одеяла руку, помахала ею в воздухе, а потом положила ладонь на мамино колено. Мама тихонько заплакала.

– Мама, это часто так бывает? – с усилием разлепив губы, спросила я.

– Что так бывает, девочка моя? – Мама не поняла моего вопроса.

– Ну, когда… становишься женщиной, у многих это так проходит?

Мама всхлипнула:

– У тебя еще бред! О чем ты говоришь?! Ты в инфекционной больнице!

– Почему в инфекционной?

– Тебя, наверное, укусило какое-то насекомое и занесло инфекцию. Боялись, что это энцефалит. Но, слава богу, нет. Но все равно это опасное воспаление коры головного мозга. Врачи не понимают, кто тебя покусал и чем заразил. Но ты умница, выкарабкалась. Спасибо тебе, моя девочка! – Мама сжала в своих ладонях мою руку, а потом поцеловала ее.

Сознание мое уплыло, но на сей раз я просто уплыла в блаженный сон, без боли и тошноты.

Судя по всему, я начинала выздоравливать. Несколько дней я еще пробыла как в тумане, но все же сама ходила в туалет, держась за стены и спинку кровати. Приятный пожилой еврей в белом халате, видимо, мой лечащий врач, часто осматривал меня и беседовал с мамой. Постоянно звучало словосочетание «менингиальный синдром». Иногда ко мне в палату заходил насупленный очкастый заведующий отделением и, не обращая внимания на мое присутствие, втолковывал маме, что не следует рассчитывать, что в дальнейшем я смогу учиться столь же легко, как до болезни, и необходимо на ближайшее после выписки время обеспечить мне щадящий режим. Мамино лицо я видела все время заплаканным, но сама по мере утихания головной боли испытывала только покой.

Я находилась в дремотном забытьи, и меня часто посещали сны. Однажды мне приснился Леня, его спокойная и ласковая улыбка, его руки, теплые и нежные. Словно наяву мы гуляли с ним, взявшись за руки, по роскошному тропическому парку. Я прекрасно понимала, что это сон и мне никогда больше не увидеть Леню, равно как и не вырваться из навязчивых объятий своей горячо любимой родины. Я осознавала, что разноцветных тропических птиц, изумрудных игуан и наглых мартышек я могу увидеть только в кино или в зоопарке.

– Ты мой сон, правда ведь? – все же спрашивала в надежде на чудо.

Он смеялся мне в ответ и обещал, что я увижу весь этот мир своими глазами, что не только тропический рай, но Лондон, Париж и Рим станут частью моей новой жизни.

– А ты? Где я найду тебя? Ты даже не поинтересовался номером моего телефона, ты не спросил моего адреса, когда мы прощались!

– Не волнуйся! Ведь я с тобой. Я уже здесь… – ответил он мне спокойно и ласково.

На этих словах я открыла глаза и… увидела его лицо! Леня сидел возле моей кровати на облупленном больничном стуле. На нем было уже не выцветшее солдатское хэбэ, а обычный гражданский костюм, на шее даже красовался галстук.

– Где мама? – почему-то ничего другого я не могла сказать.

– Сейчас ночь, а посещения разрешены только с пяти до восьми вечера. Ей нельзя здесь было больше находиться и пришлось уйти.

– А тебе можно?

– Мне можно.

– Почему?

– Главврач этой больницы мечтал, чтобы его дочь с женой съездили на недельку в Сочи. Места в санатории для него не проблема, но с билетами оказалось намного сложнее, чем он рассчитывал. Ему нужно было двухместное купе в спальном вагоне.

– И что, ты ему помог?

Он посмотрел на свои наручные часы:

– Они сейчас уже в Туле.

– А почему ты в галстуке?

– У меня сегодня планировалось торжественное событие.

– Какое?

– Я сегодня приехал к вам домой просить твоей руки. Приехал без предупреждения. Сюрприз хотел сделать. Ну мне и рассказали, что с тобой стряслось. Несколько часов ушло на решение проблемы с главврачом. И вот я тут.

– А как ты узнал, где мы живем? Ты же у меня не спросил ни адреса, ни телефона даже…

– Я же с отцом твоим башкирский мед своим родным передал! И взял у него ваш телефон и адрес, чтобы мои родители смогли позвонить и забрать передачу.

Тут я вспомнила про сверток, который папа держал в руках, когда мы влезали в вагон. Дура я была, какая дура! Все могло быть совсем по-другому! Почему же я не спросила папу, что у него в руках?!

Я отвернулась к обшарпанной, покрытой мерзкой голубой водоэмульсионной краской стене, чтобы Леня не видел, что творится с моим лицом.

– Ну и что они тебе ответили?

– Твой отец, шутя, я надеюсь, обозвал меня педофилом и сказал, что ты сама будешь решать, когда вырастешь. Так что расти поскорей… – Помолчав, он добавил виновато: – Я не знал, кстати, что тебе только шестнадцать.

– Я буду быстро расти, – хлюпнула я носом. – И непременно приму твое приглашение, то есть, прости, предложение.

Леня поставил на тумбочку поднос с моими любимыми абрикосами и грушами. Несколько фруктов было уже очищено от косточек, порезано на кусочки и выложено на отдельную тарелку. На подносе лежали вилка, нож и стопка салфеток. Он еще раз нагнулся к своей сумке и вытащил из нее две бутылки минеральной воды «Боржоми», стакан и открывалку.

– Мне сказали, что это все тебе уже можно, – сказал он. – Ты поешь? Тебе помочь приподняться?

Я резко повернулась к нему и сквозь слезы увидела лицо человека, которого видела в четвертый раз, а знала и любила, как мне казалось, с глубокого детства. Я слышала его спокойный голос, и было такое ощущение, что он говорил со мной всегда. Мне страшно хотелось приподняться и поцеловать его в губы, но я не могла этого сделать. Я не помнила, когда в последний раз чистила зубы и умывалась ли вообще с начала своей болезни. Образ девушки из инфекционной больницы, бросающейся в объятия к молодому человеку, шокировал меня саму. Я вновь вспомнила, что произошло в поезде, и меня охватило незнакомое до того часа ощущение непоправимой беды. Тем не менее я чувствовала голод и, приподнявшись на постели, подцепила вилкой половинку абрикоса, прожевала и, не без напряжения, проглотила. Больше я съесть не могла и попросила Леню оставить меня и идти домой. Была уже ночь, и мне было очень стыдно, что дорогой мой спаситель дежурит у моей кровати, а не спит дома. Он кивнул, погладил меня по голове и скрылся за дверью бокса.

Сделав над собой усилие, я спустила ноги с постели и, держась за спинку стула, поднялась. Вторая кровать все еще пустовала, и, хотя свою умершую соседку я не помнила, мне все равно было страшно. В боксе, в отличие от обычных многоместных палат, был свой туалет. Там же находился умывальник с маленьким зеркальцем над ним, и я смогла на себя полюбоваться. Зрелище, прямо скажем, было жалкое – слипшиеся волосы, желтая кожа, потрескавшиеся губы и огромные синяки под глазами. На пластмассовом крючке слева от зеркала висел предназначенный мне выцветший больничный халат, а одета я была в принесенную мамой из дома старую ночную рубашку.

Задрав ночнушку до подбородка, я увидела, что похудела, тело мое, как мне показалось, даже одрябло. Сдувшиеся груди в неверном свете флуоресцентной лампы походили на слепые и грустные мышиные мордочки. Я заметила, что в стакане с зубными щетками на умывальнике торчит невесть откуда взявшаяся там простенькая шариковая ручка. Сама не знаю, что на меня нашло, но я взяла эту ручку и нарисовала на каждой провисшей сиське по два широко распахнутых глаза с длинными ресницами. «Мышки» в зеркале, излечившись от «слепоты», сразу повеселели и вызывающе «выпучились» на окружающий мир.

Я услышала торопливые шаги за дверью бокса и быстро опустила ночную рубашку. Выглянув из уборной, я увидела, что он вернулся. Он тихо вошел, по-видимому, опасаясь меня разбудить, и вздрогнул, когда я, словно привидение, возникла в дверях туалета.

– Ты что-то забыл? – спросила я с нескрываемой радостью.

– Извини, входные двери закрыли на замок, и я не смог никого найти, чтобы меня выпустили. Я вспомнил, что у тебя вторая кровать пустует, и решил попроситься на ночлег.

Это была вторая ночь, которую мы проводили вместе. Если, разумеется, первой считать веселую пьянку в уфимском депутатском зале. Сняв только ботинки, пиджак и галстук, Леня лег на кровать моей усопшей соседки. Он рассказывал мне про себя, про свое детство, про родителей, про младшую сестру Олю и про только что прошедшие военные сборы. Он был потрясающим рассказчиком, и я прохохотала половину ночи. Умирая от смеха, я вдруг почувствовала, что проклятый менингиальный синдром больше не имеет ко мне никакого отношения.

Я сама не заметила, как меня сморил сон, и проснулась, ощущая себя здоровой и счастливой. Его рядом уже не было, осталась только записка, которую я храню долгие годы: «Ты самая замечательная девочка в мире! Выздоравливай и расти скорей!» И приписка внизу: «Кстати, родственники привезли мне из-за границы видеомагнитофон и кучу классных фильмов! Кое-что я с друзьями уже посмотрел, но с удовольствием посмотрю с тобой еще раз!» Излишне говорить, что к тому моменту ни одного видеомагнитофона я еще не видела и все, что Леня рассказал, показалось мне ужасно интересным.

На следующий день в пять вечера одновременно с папой ко мне непонятно зачем пришел Славик. Я сама от себя не ожидала, что смогу с ним общаться, но почему-то неприязни к нему не испытывала. Я приняла цветы и тортик «Ленинградский», который потом с успехом скормила дежурным медсестрам. Меня неимоверно потрясло то, что Славик с папой умудрились найти общий язык: оба наперебой рассказывали о своих планах покупать и продавать отцовскому институту какие-то персональные компьютеры через какой-то Центр научно-технического творчества молодежи – НТТМ, новоявленное детище перестройки и комсомола. Надо сказать, что у папы в первый раз появился интерес к зарабатыванию денег. До сих пор не могу понять, как Славику удалось подействовать на него таким образом.

Я слушала их и не переставала думать о нем – о Лене. Я очень ждала его прихода и при этом не хотела, чтобы они со Славиком пересеклись даже на миг. Это при том, что я совершенно не ощущала Славика человеком, с которым меня хоть что-нибудь связывает. Я не испытывала к нему ничего, кроме, может быть, легкой досады. И то направленной скорее на себя. Славик был никто, просто прохожий идиот, наступивший мне на ногу, и то только потому, что я сдуру подставила ее сама. Когда отец на минуту вышел в туалет, Славик повернулся ко мне и, покраснев до корней волос, пробормотал какие-то нелепые извинения, а также выразил готовность на мне жениться, когда я достигну брачного возраста. Я расхохоталась ему в лицо. Славик стал и впрямь по-настоящему первым – первым мужчиной в моей жизни, которого я открыто послала на х..! С годами их стало можно комплектовать в колонны!

Вернувшийся к моей кровати отец не понял, что между нами произошло, и посетители довольно быстро покинули меня, чтобы продолжить свои новые коммерческие занятия. А я осталась ждать Леню. Кто-то принес мне книгу Рыбакова «Дети Арбата», но чтение никак не шло. Мысли галопом скакали в выздоравливающей голове, и я, нацепив больничный халат, вышла пройтись по отделению. Пошатавшись туда-сюда по пахшему дезинфекцией коридору, я села в старое облупленное кресло возле входа в отделение, чтобы не пропустить, когда придет Леня.

Рядом был сестринский пост, и две медсестры свистящим шепотом делились друг с другом больничными новостями. Одна из них, та самая говорливая толстуха, что разворотила мне руку тупой крючковатой иглой, рассказывала другой, молчаливой худощавой тетке, о случившейся аварии:

– Из всей больницы только у нас одних горячая вода есть. У нас да в морге! Из бойлерной в морг кипяток бьет, прорвало, и остановить не могут. Просто потоп! Ниагара какая-то! На моем последнем дежурстве началось, так за ночь стену корпуса подмыло. Это с той стороны, где стройка идет. Двух старух унесло куда-то, покойниц, и санитар пьяный ошпарился. Старух до сих пор отыскать не могут. Родня к каждой понаехала, хоронить их хотят, а где их теперь найти? Их, может, на стройку в котлован унесло, а там ночью-то в темноте или щебнем закидали, или бетоном залили. А родичи-то, что те, что другие, упились, безобразят. Говорят, мы, дескать, за кладбищенские места денег заплатили, могилы выкопали, а в ЖЭКе ключей от комнат без справок о погребении не дают. Говорят, пообещали, если старух так и не найдут, им того санитара, если он помрет, конечно, хоронить отдать. Он одинокий, санитар-то. Да что с людей-то взять?! Они вместо благодарности – в драку! А он, санитар, в смысле, все равно не помер и с каждым часом все живее становится – чего ему, пьяному, с кипятку-то будет?!

Услышав все это, я едва не расхохоталась вслух, но потом подумала, что, может быть, одна из этих несчастных старух, унесенных горячей «Ниагарой», и была моей соседкой по боксу. Я было загрустила, но в этот момент появился Леня, и я, забыв обо всем, бросилась навстречу.