Читать книгу Мои мужчины - Саша Канес - Страница 4

На следующий день меня неожиданно выписали. Была пятница, и мне удалось уговорить врачей не оставлять меня на выходные. Мама в очередной раз отпросилась с работы и приехала меня забирать. Я бы предпочла, чтобы тащить сумку мне помог папа, но он был, как раздраженно заметила мама, очень занят.

Дом я не узнала. Вся квартира была завалена коробками и коробочками из серого и белого гофрокартона. На упаковках были отпечатаны английские слова и какие-то иероглифы. Надо сказать, что до этого дня у нас дома не было практически никаких импортных вещей, кроме, может быть, польской туристической палатки и маминых финских сапог, купленных случайно в ГУМе три года назад. Черно-белый телевизор «Восход» с диагональю пятьдесят один сантиметр, радиоприемник «Дзинтарас» и бобинный магнитофон «Маяк» – это была вся техника в нашей семье. А теперь я увидела, что двухкомнатная квартира битком забита самыми настоящими персональными компьютерами, каждый из которых в моем представлении стоил больше, чем вся наша пятиэтажная хрущевка.

Папа был дома и в крайнем возбуждении говорил с разными людьми по телефону. Моего появления в квартире он почти не заметил. Я, честно говоря, немного обиделась, хотя виду не подала – распаковывала сумку и вновь осваивалась в родительском доме, где отсутствовала около полутора месяцев после отъезда в поход. Противная слабость не покидала меня до сих пор, я устала даже от дороги из больницы и решила ненадолго прилечь. Но это оказалось практически неосуществимо – на моей кровати лежали два разобранных системных блока. Я была потрясена, увидев, как мой всегда такой невозмутимый и спокойный папа буквально затрясся от негодования, когда я попыталась переложить электронные платы с моей кровати в уголок на газету. Под нажимом мамы он все же согласился переместить свои электронные сокровища на большой обеденный стол, который пришлось дополнительно раздвинуть, так как на нем к тому моменту уже лежало немало железок и бумажек с инструкциями на китайском и корейском языках.

Жизнь в нашем доме и лично у меня резко переменилась. Словно по мановению волшебной палочки, у нас появились деньги, причем, по прошлым понятиям, совершенно немыслимые. Папа со Славиком открыли кооператив и вели бойкую торговлю компьютерами. Поначалу, пока не была снята комната в особняке роно на проспекте Мира, весь бизнес велся прямо у нас дома. Компьютеры привозили к нам домой, как правило, иностранные студенты: индийцы, арабы или африканцы. Отец рассчитывался с ними наличными, которые получал в Промстройбанке – там кооператив открыл счет. Клиентами были самые разные нуждавшиеся в современных компьютерах государственные организации. Они переводили безналичные средства, а отец со Славиком, щедро раздавая взятки руководству этих учреждений, покупали за нал столь нужную предприятиям вычислительную технику.

Впоследствии мне казалось, что это было так давно, что уже не относится впрямую к моей жизни. Этот период жизни выпал из моей памяти, сознание его отторгло. Папа тогда изменился до неузнаваемости. Он стал другим – напыщенным и нервным одновременно, чужим и скучным. Он перестал вообще быть «папой», а как-то вдруг превратился в чужеватого «отца» и уже не брал в руки гитару.

Изменился не только он. Вся наша компания из веселой полудиссидентской стала нудноватой и сугубо коммерческой. Даже пахнуть наши друзья и приятели стали по-другому. Вместо «Явы» все окутались дорогим заграничным дымом. Только мать Славика продолжала вонять «Беломором», материться точно так же, как раньше, и вызывала у меня все ту же брезгливую жалость.

У нас, как и у большинства новоявленных предпринимателей, появилась машина. Отец купил у директора собственного института «Волгу», которую тому «выделили» еще в середине семидесятых годов по особой разнарядке министерства. Проехал бывший владелец на ней совсем немного, так как имел возможность без ограничений пользоваться служебной машиной с водителем. Тогда наша «Волга», жалкий убогий рыдван, немедленно явилась предметом неистовой зависти всех окружающих владельцев «Жигулей» и «Москвичей». И даже нам самим она казалась тогда просто волшебной колесницей.

Но не это было главным в моей жизни. У меня случилась беда. Я была влюблена и явно брошена. Леня исчез. Он ни разу не появился и после моей выписки даже не позвонил. У отца не сохранилось никаких его координат. Я по десять раз на дню перечитывала его единственную записку, написанную в моей больничной палате. Я выздоравливала и, наверное, даже росла, как он и просил, но понимала, что почему-то вдруг стала ему не нужна. У нас дома появился огромный цветной телевизор, но мне не хотелось ничего смотреть. Я не усердствовала в школе, да от меня после менингиального синдрома особых достижений никто и не ждал. После занятий я обычно делала уроки с кем-нибудь из одноклассниц, так как квартира наша, как я уже сказала, стала абсолютно непригодна для жизни и учебы. Иногда я днем просто шлялась, стараясь ни о чем не думать и убеждая себя, что ничего такого не произошло и что он мне ничем не обязан. Он взрослый человек и, наверное, понял, что я просто маленькая девочка, и я не для него.

Я наступила на горло собственной гордости и нашла тот самый вагонный НИИ, в который, как Леня рассказывал нам еще в Уфе, его распределили после окончания института. Но крайне нелюбезная дама из отдела кадров ответила мне, что никакого Леню Ильина она не знает и что девочка моего возраста должна ходить в школу, а не морочить голову занятым людям.

Я звонила в милицию и ходила в наше районное отделение МВД, умоляя сообщить мне, не происходило ли каких-нибудь несчастных случаев с молодым человеком по имени Леонид Ильин. Меня повсюду просто посылали, причем глядели как на какую-нибудь шалаву. В конце концов один вежливый лейтенантик, дежуривший в паспортном столе, пообещал мне узнать про все возможные происшествия в Москве и области. Он сказал, что проверит, не попал ли мой любимый в какую-нибудь беду. Я дала ему свой номер телефона и попросила звонить в любое время дня или ночи, если он что-то узнает. Через два дня мама сказала, что мне звонили из милиции и велели передать, что мой знакомый в аварии не попадал и жертвой преступления не становился. При этом мама была очень раздражена и попросила меня больше ни о каком Лене с ней не заговаривать.

Я твердо решила на следующий день все-таки поговорить с мамой о причинах такого настроения. Но разговор этот не состоялся. На следующий день от нас ушел папа.