Читать книгу Собственность босса - Саша Вуже - Страница 2

Если бы мне нужно было описать себя в двух словах, я бы сказал: «Не самый умный». Хотя это три слова. Ну вот, говорил же.

Начать стоит с того, что я почти ничего не помню из своей жизни. Врачи говорят, это какой-то хитрый вид амнезии, забыл название, надо посмотреть в карточке. Конечно, амнезия – это не значит, что я совсем дурачок. Я знаю, как пользоваться ножом и вилкой, знаю с десяток слов на английском. Я даже закончил универ, правда, заочно, а еще я работаю в кофейне, могу наливать кофе и выдавать посетителям булочки, рисовать красивые листики на пенке капучино.

В общем, я справляюсь.

Амнезия означает, что из своей жизни я помню очень мало. Например, не помню, как учился в универе, как сдавал экзамены, но помню, что аттестат лежит на верхней полке шкафа под простынями.

Не помню своего детства, но знаю, что сестра всегда для меня была самым близким человеком, а родители ушли рано – то ли бросили нас, то ли умерли. Сестра не любит про это вспомнить, а я все время забываю. Она злится, когда я расспрашиваю, это я тоже помню, так что не лезу. Да и не люблю лишний раз даже сам себя тыкать носом в то, какой я неполноценный.

В конце концов, в амнезии есть свои плюсы. Миллионы людей мечтают жить сегодняшним днем и не думать о прошлом, а моя болезнь фактически преподнесла мне подарок.

Впрочем, кое-что важное я помню.

Я помню, что мне двадцать пять и полгода назад я впервые по-настоящему влюбился в мужчину, чьего имени даже не знал. И помню, что этот мудак меня бросил, хотя пообещал всегда быть рядом.

До того, как он появился, я уже думал, что ту ночь могу и не пережить. Наверное, я сам виноват: то, что я делал, называется «виктимным поведением», то есть, поведением, которое провоцирует нападение. Идти дворами в гей-клуб, будучи одетым в прозрачную сетчатую майку и кожаные обтягивающие брюки, сверкая рассыпанным по щекам глиттером и радуя глаз всех прохожих обручем с кошачьими ушками – это, однозначно, виктимное поведение.

Тогда я думал, что у меня просто нет выхода: до зарплаты оставалась неделя, денег на такси не было. Это потом мне пришло в голову, что стоило одеться как-то посдержаннее.

Но я уже говорил о том, что не самый умный, так что все закономерно.

В целом, не было ничего неожиданного в том, что в какой-то момент ко мне прицепилась компания в спортивках. Их было девять, кто-то нес в руках бутылки с пивом (пластиковые), кто-то в темноте светил огоньками сигарет. «Смотри какая краля!», «А ну стой! Рожей для тебя не вышли?», «А за шмот не пояснишь?» – до какого-то момента я надеялся, что мы разойдемся миром, только ускорял шаг. До клуба оставалась всего пара сотен метров.

А потом кто-то дернул меня за воротник, я ударил этого кого-то ногой в живот, разворачиваясь, врезал в кадык второму, который зашел сбоку.

Почему они такие слабые? Больше меня раза в два, а дерутся, как детсадовцы: вон один уже слег, а второй стоит и подвывает, держась за шею. Ну и зачем приставать тогда?

– Ты где так научился, чтоб тебя?..

Я замер. О чем он? Чему научился? Я же просто ударил, все так умеют. Это инстинкт. Где я научился драться?.. А когда я в последний раз дрался? В голове разлилось слабое противное чувство. Только не это! Не вспоминать, не вспоминать! Но было слишком поздно. Про себя это ощущение я называл туманом. Оно вязкое, неприятное, в нем тонут мысли, а перед глазами появляются какие-то странные картинки, вот как сейчас: коридоры с зелеными стенами, решетки, запах озона, пота, скрип пружин. Что?

– А мы сейчас его тоже научим.

Вскрикнув, я выгнул спину, пытаясь уменьшить боль в заломанной руке. В горло ткнулось лезвие ножа, меня окатило страхом. Пахнущий перегаром и несвежей одеждой человек, который прижимался к моей спине (рост – около двух метров, вес – меньше ста килограммов… Откуда я это знаю? От тумана, застилающего все вокруг, хотелось заплакать), толкнул меня на асфальт.

Я не успел выставить вперед ладони, больно ударился носом, из которого тут же пошла кровь. Кто-то дернул меня за волосы, поставил на колени и ткнул лицом в чей-то пах.

– Ща мы ему покажем. Расстегивай.

– Себе покажите.

Этот голос был совсем не похож на голоса окруживших гопников. Он звучал абсолютно трезво, уверенно и холодно.

– Двигай отсюда, батя.

А вот это он зря. Я до последнего не мог видеть, что там «батя» вытворяет, но звуки за моей спиной раздавались весьма красноречивые: удары, мат, вскрики. Вслед за туманом в голове пришла привычная уже знакомая слабость, и я не удержался на ногах, когда схвативший меня за волосы человек вдруг разжал кулак. Тот гопник, в пах которого меня утыкали лицом, давно уже исчез.

Удар об асфальт был болезненным и я, должно быть, потерял на некоторое время сознание, потому что очнулся от того, что аккуратные крупные руки переворачивают меня на спину. Некоторое время ничего не происходило, а потом тихий голос позвал:

– Котенок, ты как?

Пальцы надавили на шею, чтобы пощупать пульс.

– Мня… з-т Ан.. рей.

Говорить из-за разбитого носа было сложно, да и язык казался тяжелым, неповоротливым после недавнего приступа. Так работает моя амнезия: иногда все заволакивает туманом, по телу разливается слабость, и я становлюсь дезориентированным, когда на несколько минут, иногда почти на целый день. В такие моменты только сестра может помочь.

Вспомнить, что происходило до приступа или после, обычно очень сложно. Как тогда, когда нашу кофейню попытались ограбить: после этого я несколько часов приходил в себя. Вряд ли бы я вообще запомнил этот день, если бы Раф, мой коллега, не напоминал мне постоянно о том, как я его спас, и не начал бы называть меня своим другом. Он даже на память о том случае повесил на стену кофейни фотографию с камер видеонаблюдения: выглядит все так, как будто я выбиваю нож у неудачливого воришки, хотя я уверен, что просто поднимал руки и случайно его толкнул. Раф смешной, вбил себе в голову ерунду. Зато после этого у меня появился друг.

– Ничего не поделаешь, – успокаивающе говорила сестра. – Кто-то рождается с пороком сердца, кто-то становится по жизни мудаком, а тебя подводит мозг. Смирись и живи, в конце концов, у тебя есть я.

В такие моменты я обычно возражал и говорил, что это я должен о ней заботиться, а не наоборот. Я же мужчина.

– Андрей? – спаситель, лица которого в темноте я не видел, порылся в карманах, вложил в мою руку платок и заставил меня прижать его к носу. – Встать сможешь?

Я кивнул, поднял голову и тут же откинулся на асфальт. Коротко охнул.

Он подхватил меня на руки, прижал к груди. Стало тепло, уютно и до безумия безопасно.

Как же не хотелось ничего из этого забывать!

Мужчина донес меня до лавочки у подъезда, усадил рядом с собой, но тяжелую руку с плеч не убрал. Я уткнулся носом ему в шею и глубоко вдохнул: пахло выделанной кожей от воротничка мотокуртки, который упирался мне в щеку, парфюмированным гелем для бритья, и больше ничем. Никакого телесного запаха, как будто я обнимал робота.

– Андрей? – мужчина слегка потряс меня. – Андрей! Да что ж тебя так растащило? Они тебе как-то навредили?

Издалека раздался недовольный стон. Если тут кому и навредили, так явно не мне. Судя по всему, те гопники-активисты пока не оклемались настолько, чтобы встать. Так им и надо.

Я вдохнул еще раз, ожидая, пока туман в голове рассеется.

– По голове. Ударили, – выдавил я из себя раз-два-три слова.

Признаваться своему спасителю в том, что я больной, не хотелось. В конце концов, на мне кошачьи ушки, штаны в облипку из кожзама и прозрачная майка.

Я надеялся, что выгляжу при-вле-ка-тель-но. Хотя бы внешне.

– Посмотри сюда. Посмотри-посмотри.

Стоило мне поднять голову, как в глаза тут же ударил свет фонарика.

– Ай! – Я зажмурился и потер веки кулаками.

Мужчина засмеялся.

– Жить будешь, сотрясения нет. И ты себе тушь размазал, – на последней фразе голос мужчины стал странным, и я все-таки отодвинулся. Потер глаза рукавом, пытаясь на ощупь убрать разводы.

– Ты меня спас, – сказал я и наконец выдохнул. Туман в голове рассеялся, мир снова обрел верные очертания.

Я увидел, что мы сидим на лавочке возле подъезда, рядом с которой припаркован темно-синий спортивный мотоцикл: маленький, с обтекаемыми формами, как капля.

– Да.

– Не люблю быть должным.

– Хочешь предложить мне денег? – судя по голосу, мужчину мое предложение позабавило.

Я покачал головой и бросил на него косой взгляд.

– Денег у меня нет.

Потянувшись вперед, я его поцеловал. Конечно, вероятность остаться с разбитым лицом после такого трюка была намного выше вероятности того, что мне ответят. Но умным я никогда не был, так что ничего не собирался оценивать.

Вопреки моим ожиданиям, мужчина ответил, да так, что у меня мгновенно в штанах все задымилось. Сжал в кулак волосы на затылке, толкнулся в рот языком, второй рукой обнял меня за талию. У меня чуть плюшевые ушки не отвалились от восторга.

– Если захочешь, то я дам тебе прямо тут, – прошептал я, когда мы друг от друга оторвались. – Серьезно.

Некоторое время мужчина молчал, удерживая в кулаке мои волосы, а потом бросил:

– Поехали. На мотоцикле сможешь усидеть?

Да я себя к нему скотчем примотаю, если надо будет.

– Да, босс, – ухмыльнулся я, хотя от его тона захотелось вытянуться в струнку и козырнуть, как будто командир отдал мне приказ.

Откуда такие мысли? Какой командир? И какой приказ? Почувствовав подступающую слабость, я тряхнул головой. Не вспоминать. Не время!

Из той ночи у меня в мозгу осталось очень многое. Я помнил, как мы мчались по дорогам, лавируя между рядами машин и время от времени заезжая на тротуары, помнил, как остановились рядом с круглосуточной аптекой и мужчина выдал мне несколько крупных купюр, приказав купить «все, что тебе надо».

Он потом долго смеялся, когда в номере отеля обнаружил в небольшом белом пакете не только смазку и презервативы, но и два гематогена. Сестра всегда их покупала, когда ходила за лекарствами, говоря, что «без гематогена детство – не детство, так что наверстывай». Я взял их, не задумываясь, и благодаря этому узнал, что мужчина, который меня спас и которого я мысленно называл боссом за командирские замашки, смеется низко и громко, мне показалось – нервно, как будто выпуская скопившееся напряжение.

Сексом он занимался так же: полностью отдаваясь процессу, как будто в первый или в последний раз. У него были большие сильные руки, тяжелый твердый член и привычка кусать меня за загривок, кончая. Я бы очень хотел забыть об этом, но не мог, как ни пытался. Даже бился головой об стену, чтобы вызвать приступ, пока сестра меня не поймала и не надавала по ушам.

Потому что после потрясающего секса и нескольких часов разговоров проснулся я в номере совершенно один. Рядом на подушке лежала стопка купюр общей суммой превышающая мою трехмесячную зарплату, и тот самый платок, которым я накануне вытирал кровь, аккуратно сложенный, как будто в насмешку.

Сначала я подумал, что это какая-то шутка, потом разбросал деньги по номеру, разбил от злости дверцу шкафа, зеркало, туалетный столик – весь их номер разнес по камушку, даже подушки распотрошил так, чтобы перья летали! И только потом позвонил сестре.

Она примчалась через час, быстрая, как метеор. Моя сестра – классная.

Едва влетев в номер, она огляделась и тут же бросилась ко мне.

Опустилась на колени, взяла мое лицо в руки.

– Что случилось? Энди? Кто тебя побил?

Энди – это я, сестра всю жизнь меня так называла. Как будто мы в американском сериале, ей-Богу. Ее саму звали Люба. Не Любовь, не Любушка, не Любка, а обязательно Люба, иначе она даже не откликалась, максимум могла показать средний палец.

Она трясла меня и кричала до тех пор, пока я не выдавил, что меня никто не побил и вообще – ничего необычного не произошло. Только после этого она посмотрела мне за спину (я помню, там оставались презервативы и смазка), наверное, что-то поняла и просто обняла меня.

Мы так сидели довольно долго, пока она мурлыкала под нос нашу старую колыбельную. В голове постепенно прояснялось, я успокаивался. Какая-то магия. Иногда сам себе я казался собакой, зацикленной на одного-единственного дрессировщика – сестру. Только она могла меня успокоить, вытащить из самого тяжелого приступа, когда мир превращался в туман, как сейчас, когда я… когда я…

Я досадливо сжал зубы. Иногда я ненавижу свою дырявую голову. Когда сестра меня так успокаивала в последний раз? Из-за чего?

Ненавижу.

– Ну что случилось?

Люба отстранилась и внимательно посмотрела на меня. Я против воли улыбнулся. Если бы мне пришло в голову описывать ее внешность подробно (откуда такие мысли?..), понадобилось бы несколько страниц, и не факт, что в этом был бы какой-то смысл: дело в том, что моя сестра меняла внешность так часто, как некоторые меняют одежду.

Сейчас она носила длинные дреды, выкрашенные в зеленый цвет, и ярко-желтые линзы, накладное колечко на правой ноздре. Она обожала временные татуировки: например, сейчас на ее щеке красовалась переводная бабочка, а на тыльной стороне ладони – цветок. Одежда была под стать: кислотно-розовая футболка с длинными рукавами, зеленые кеды, желтая куртка. В общем, моя сестра могла быть кем угодно, но не невидимкой.

А еще она была очень умной, не то, что я. Работала на какую-то зарубежную фармацевтическую компанию, а в свободное время развлекалась написанием диссертации, что-то об ультразвуке и его влиянии на животные организмы.

– Когда-нибудь, ты вырастешь и изменишь мир, – утверждал я, а сестра в такие моменты фыркала:

– Мать твою, надеюсь, нет. Постучи по дереву!

Я был рад, что помню это. Часто конкретные слова, разговоры и события ускользали из памяти, оставалась только какая-то общая информация, смазанные образы, чувства, ощущения, картинки. Со временем, наверное, исчезали и они, потому что из своего детства я не помнил ровным счетом ничего. Какие-то эпизоды терялись у меня в мозгу совершенно непредсказуемо.

Глядя в рысьи глаза сестры, я замер.

А что, если я и про прошлую ночь забуду?

Немедленно захотелось все записать! Запомнить каждую черточку, каждое слово, но… черт! Черт-черт-черт! Я зажмурился, замычал и потянул себя за волосы. Я не помнил лица того, с кем провел ночь.

Неужели я так быстро начал забывать?

Я четко помнил ощущения, всем телом: нацелованной кожей, потянутыми в самых неожиданных местах мышцами, ликующими от радости костями. Даже разговоры наши помнил, почти все.

Сказанное хриплым удивленным голосом «да» я вообще никогда не забуду, потому что оно прозвучало в ответ на мое глупое: «Я бы хотел с тобой еще как-нибудь встретиться. Хотя нет. Я вообще не хотел бы расставаться». Я, как всегда, не особо думал о том, что болтаю и что делаю. Но, как ни странно, неуместным я себя не чувствовал. Я успел узнать о том, что этот мужчина хотел бы состариться где-нибудь Латинской Америке, «как наркобарон». А вот имени его спросить не удосужился.

Он был старше меня лет на двадцать, наверное. Очень взрослый, очень красивый. Такой зрелой красотой, когда в чертах отражаются ум, выдержка, строгость. Когда по наметившимся морщинам можно понять, что смеяться этот человек не любит, по жилистому сильному телу и точным резким движениям – что регулярно тренируется, причем не таскает железо, а дерется. Осанка выдавала в нем если не военного, то кого-то, кто долгое время им был.

Что заставило такого человека спасать парня с кошачьими ушками на голове, гонять с ним на мотоцикле по ночному городу, а потом любиться всю ночь в отеле? С парнем! Может, он мне приснился?

Мы говорили почти до утра, а потом… потом я, кажется, уснул. Дурак. А что было до этого? Перед глазами повисла белесая дымка, виски сдавило так сильно, что я охнул от боли. Что-то… что-то было. Я говорил «бэк» – это «назад» по-английски. А еще я говорил «райт» – это «направо», тоже по-английски. Я смеялся, а мужчина… тоже смеялся, но как-то странно. Напряженно, неискренне.

Платок. Что-то было связано с платком.

Что-то… Как же больно! Нужно было вспомнить, но мысли как будто утонули в белом молоке, в тумане, к которому было страшно даже прикасаться. Там было больно. Очень-очень больно. Платок. Не платок, шарфик, белый. А еще…

– Энди! Энди, Энди!

Сестра успела привести меня в чувство, пока я не провалился в очередной приступ. Было обидно, мне казалось, я вот-вот могу что-то вспомнить. Но все, наверное, к лучшему. В конце концов, нам еще с администрацией отеля разбираться из-за того, что я тут устроил.

На удивление, договориться оказалось просто: денег, оставленных мне случайным любовником, вполне хватило.

Приехав домой, я записал в тетрадь все, что успел о нем узнать, – получилось не так уж много, всего одна страница досье. Обиднее всего было то, что я не помнил название компании, где он работает. Какое-то длинное, составное.

«А чем твоя компания занимается?»

«Она не моя. Я только директор».

«Тебе секретарь не нужен?» – попытался я ненавязчиво проникнуть в его жизнь и пустить там корни.

Он засмеялся. Хрипло, потому что, наверное, до сих пор не восстановил дыхание после секса.

«Не по делу болтаешь».

Заляпанный кровью платок я оставил. Сунул его тайком в карман, а потом запрятал в коробку из-под печенья, где хранил другие свои реликвии: фотографию с сестрой, мамино обручальное кольцо, небольшой запас денег на черный день.

Следующие месяцы оказались самыми сложными в моей жизни, и я бы многое отдал, чтобы этот мужчина стерся из моей памяти. Но дня не проходило, чтобы я о нем не вспоминал. Чтобы не чувствовал фантомные прикосновения его рук и губ, чтобы не слышал его смех, чтобы мне не чудился запах кожи его явно новой, с иголочки, мотокуртки и геля для бритья.

Я то тосковал, то злился и хотел крушить все вокруг, то открывал крышку ноутбука и принимался бестолково шерстить Интернет, чтобы его найти и… не знаю, что сделать. В глаза бесстыжие посмотреть, отомстить, спросить – какого черта?!

«Перевернись на спину», – звонкий шлепок по ягодице. Все тело мгновенно прострелило острой болью, возбуждение усилилось, и я едва смог послушаться. Обычно мне не нравились боль и грубость, но с ним было хорошо, надежно. Мне нравилось все, что он делал, нравилось, как он говорил, как смеялся, как целовал в губы и как трахал.

Какого черта?! Зачем было вот так вот меня бросать? Я бы все понял, если бы он со мной поговорил, правда.

– Кризис среднего возраста, – сказала Люба. – У мужиков такое бывает. Ты сказал, ему лет сорок. Наверняка там жена, трое детей и работа в каком-нибудь банке. А ты под руку подвернулся. – Она сочувственно потрепала меня по плечу. – Прости, братишка. Мужики иногда такие козлы.

– А ты откуда знаешь? – пробурчал я. – Ты же живешь как монашка, только работаешь и диссертацию свою пишешь. Такой генофонд пропадает, тебе замуж надо. И рожать.

– Дурища, – засмеялась Люба и отвесила мне подзатыльник.

Моя сестра была умной, я был глупым и всю жизнь жил с мозгами набекрень, поэтому ориентироваться привык на чувства, а не на память: все равно пользы от нее было не больше, чем от дырки от бублика.

Мои чувства буквально вопили о том, что я по уши влюбился в человека, который меня бросил. А еще о том, что произошедшее между нами не было просто сексом на одну ночь. Такое у меня тоже случалось, и ощущения были совсем другие. Дело не только в словах, дело в прикосновениях, во взглядах, в запахах – да черт его знает, в чем еще!

Это противоречие мешало жить так же сильно, как зудящая рана, которую просто нельзя день за днем не расчесывать, как мигрень, как разрастающаяся где-то внутри опухоль.