Читать книгу День цезарей - Саймон Скэрроу - Страница 9

Метелл указал на стопку вощеных дощечек у Катона на столе.

– Численный состав восполняется, господин префект. Имена убитых я указал, а завещания вон там, в сундучке возле стола. Подготовить их не успели всего несколько человек. Их имена на верхней дощечке.

Взгляд Катона переместился на лежащие в сундуке свитки с печатью сигнифера когорты[17], который также выполнял обязанности казначея и помогал в составлении завещаний, заверяя их и отвечая за надлежащее хранение.

– Хорошо, опцион. Сейчас отправляйся готовить к параду экипировку. Как управишься, займись моей. Достань лучшую из моих запасных туник. Посмотри, чтобы на ней не было дырок и пятен. Где нужно заштопай, где нужно почисть. Всё, ступай.

– Слушаюсь.

Метелл отсалютовал и вышел из таблинума, прикрыв за собой дверь. Прежде чем сесть за стол, Катон некоторое время стоял в нерешительности. Сколько же здесь завещаний… Сколько людей полегло в Испании… Их численность была несоразмерна с вражеской, и иногда казалось, что поражение и смерть неминуемы. Если правда то, что удача благоволит храбрым, то они с Макроном, должно быть, одни из самых храбрых во всем войске. Хотя особой отваги за собой Катон не подмечал. Видимо, это просто слепая удача в том, что он дожил и дослужился до своего нынешнего ранга. Один неверный шаг в ту или иную сторону – и его легко могли сразить брошенный дротик, стрела или пущенный из пращи камень. Или крушащий удар меча или палицы. Конечно, выходить из сражения невредимым получалось не всегда. Вон сколько ран на Макроне, а у него самого жесткий белый рубец вдоль лба, возле носа и через щеку. Хотя везение вечным не бывает. Настанет день, и он, или Макрон, или же они оба погибнут в битве. А может, их скосит еще один из всегдашних губителей солдат – хворь, голод или несчастный случай…

Катон подошел к жаровне и сунул в пламя еще два полена. Дневной свет еще продержится несколько часов, так что работать можно при свете из открытого окна, пускай даже в комнату проникает холодный воздух. Ну, а с сумерками окна нужно будет закрыть и продолжить работу при свете светильников, стоящих возле стола на ножке.

Со вздохом сев на стул, префект занялся подсчетом численного состава. В Испании когорта лишилась двоих центурионов, места которых пока занимали опционы. Из пятисот солдат, ординарцев и погонщиков мулов, вышедших в поход, две с лишним сотни полегли в боях, но этим дело не закончилось: дальше шла постепенная, день за днем, убыль из-за умирающих от ран на обратном пути. Полностью численность когорты восстановится не сразу. В желающих отбоя не будет, так как условия службы и оплата в преторианской гвардии несравнимы ни с кем. Но при отборе пойдет отсев по силе и росту, а за ними – по итогам личной беседы. Некоторое число поступит в гвардию из легионов, как награда за примерную службу.

Последние – ветераны с безупречными послужными списками – будут ценным приобретением для Второй когорты. Это так. Но получается, что в таком случае верных и ценных служак лишатся легионы, что тоже не очень хорошо. Забирать толковых людей из легионов, защищающих границы империи, и пополнять ими преторианскую гвардию, где им вряд ли доведется в полной мере проявить свои навыки и опыт, – разумно ли это? Но так уж устроена армия. Есть в ней вещи, не подвластные здравому рассудку, и бороться с этим бесполезно.

После ознакомления с численным составом Катон пометил несколько имен, вроде как подходящих для замены двух утраченных центурионов. В испанском походе отличились двое опционов, Игнаций и Николаос. Первый перед походом был только-только произведен в чин, но уже успел проявить себя прирожденным, любимым солдатами командиром, и Катон с удовольствием готов был снова его повысить. Кто-нибудь из бывалых, возможно, заворчит, но Игнаций быстро сообразит, как это ворчание унять. Второй опцион, Николаос, службу осваивал постепенно, обстоятельно, но оба, бесспорно, достойно пополнят ряды центурионов когорты. Что, стало быть, открывает два свободных места под новых опционов. А еще надо будет подумать, кого поставить сигнифером…

Эти размышления Катон до поры отложил и переключился на завещания. Снял со стопки верхнюю вощеную дощечку и сосчитал имена тех, кто погиб, не составив завещания. Всего двадцать шесть человек. По обычаю, их сбережения, личные вещи и прочее имущество делится между уцелевшими товарищами по центурии. За это из похоронной кассы когорты оплачивается надгробие и ставится рядом с другими вдоль военной дороги, идущей мимо лагеря. Катон вдавил в воск свою печать командира когорты, тем самым узаконивая раздел имущества погибших.

И вот настал черед для самой обременительной в плане времени задачи. Катон взял первое завещание и прочел первое имя. Надо сказать, не без неприязни. Центурион Гней Лукулл Пульхерий. Коренастый грузный угрюмец, склонный к рукоприкладству. Именно Пульхерию было дано тайное задание обеспечить, чтобы из испанского похода Катон уже не вернулся. И если б не Макрон, он со своим заданием, пожалуй, справился бы. Теперь-то он, слава богам, досаждать более не будет: обретя вечный покой в Испании, лежит в общей могиле с остальными погибшими преторианцами…

Катон сломал печать, развернул свиток и начал читать. Чего именно ждать, он не знал, а потому был удивлен и даже тронут тем нежным посланием, которое Пульхерий адресовал своим матери и старшей сестре, арендующей небольшой надел в Кампанье. Им центурион оставлял все свое лагерное имущество, а также немалые сбережения, которыми заведовал некий аргентарий на Форуме. Несомненно, сумма эта скопилась за счет его тайных, не вполне праведных трудов. Впрочем, те две женщины абсолютно в этом не виноваты и будут счастливы принять благополучие, которое им обеспечит наследство от Пульхерия. Так что его матери он коротко отписал, что ее сын-де погиб в бою, не упоминая при этом о неблаговидной стороне его состояния. Также префект сообщил, как ей разыскать аргентария, после чего написал указание Метеллу распродать вещи Пульхерия с молотка и вырученную сумму присовокупить к его деньгам. Покончив с этим, он взялся за следующее завещание.

На город опускался сумрак, когда с едой на подносе и кувшинчиком разбавленного вина возвратился Метелл. Все это он составил на угол стола, а сам, закрыв окно от вечернего холода, занялся разжиганием светильников.

– Господин, там к тебе женщина. Я сказал ей подождать снаружи твоего жилья.

Катон опустил стилус и поднял глаза.

– Кто она?

– Говорит, что звать ее Петронелла и что ее к тебе послал сенатор Семпроний.

– Хорошо, проведи ее сюда.

Метелл кивнул и вышел. Через минуту он вернулся и жестом указал няне войти в таблинум, а сам закрыл за ней дверь. Петронелла приблизилась к столу и смиренно опустила голову. Через плечо у нее была перекинута увесистая сума, которую она упихала себе за спину.

– Хозяин приветствует тебя и спрашивает, ждать ли ему и твоему сыну тебя к ужину.

– Сегодня никак, – Катон со вздохом указал на горку из свитков. – Много работы. Передай ему мои извинения и скажи, что я надеюсь быть у него в доме завтра вечером.

– Слушаю, господин.

– Это всё?

Она кивнула.

– Хорошо. Тогда можешь идти. Хотя постой. Уже темнеет. Я пошлю с тобой двоих, проводить до дома.

– Не надо, господин. Я справлюсь. Храбр должен быть разбойник, что решится на меня наброситься.

Петронелла и в самом деле была женщиной крепкой, а жизнь в Риме весьма умудрила ее. В том числе и как вести себя на улицах. Но в эти дни город напоминал буквально кипящий котел, и лучше было принять меры предосторожности, особенно после того, как стемнело.

– Ишь ты какая, – сказал Катон с улыбкой. – Тогда ты благополучно проводи моих людей до своего дома. А потом уж они сами, на свой страх и риск, вернутся в лагерь.

– Да не надо, господин. Я настаиваю. Не хочу быть никому обузой.

Утомленный этим препирательством, Катон просто махнул рукой.

– Делай как хочешь. Только уж иди, пожалуйста, пока небо не до конца стемнело.

Когда за Петронеллой закрылась дверь, он лишь пожал плечами на такое безрассудное упрямство и вновь возвратился к разбору завещаний.

* * *

Оставив жилье префекта, обратно в дом сенатора Петронелла, однако, не пошла, а вместо этого направилась к казарме, занятой Первой центурией, в нижнем этаже на отдалении. Жилье центуриона было куда скромней, чем у командира когорты: комнатка под спальню, каморка под кухню и кладовку, где под полками лежал тюфячок для раба, и таблинум, который центурион делил с единственным писарем. Последний как раз был на месте – и, оценив взглядом дородную фигуру, округлое лицо, смоляные волосы, черные глаза и полные губы, вмиг прикинул по простецкой одежде ее статус и двинулся на приступ.

– Чем могу служить, о звезда моих очей?

– Я вообще-то к центуриону Макрону.

– Правда? – Писарь был не в силах скрыть разочарования. – У себя он, в комнате. Вон туда.

Поднявшись с табурета, он жестом пригласил гостью следовать за собой по узкому короткому проходу между кухней и центурионовой комнаткой. В конце коридора писарь все-таки предпринял еще одну попытку.

– А может, выпьем потом винца?

– Не получится. Мне домой надо.

– Жаль… Тогда, может, в другой раз?

Гостья строптиво поджала губы, и писарь с унылым вздохом постучал в дверь.

– Ну, что там еще? – сердито гаркнул из своей комнаты Макрон.

Писарь отворил дверь и шагнул в сторону, приглашая гостью зайти. Макрон сидел на краю кровати, втирая воск в кожу с фалерами. При виде столь неожиданной визитерши брови у него изумленно поползли вверх. Петронелла зарделась и смущенно переступила через порог, передвинув между тем суму со спины на живот.

– Прошу прощения, господин. Я тут просто принесла кое-что… из дома сенатора.

Через ее плечо Макрон видел, как писарь оглядывает его гостью со спины и расплывается в завистливо-одобрительной улыбке.

– Ты чего там встал? – командно прикрикнул на него центурион. – А ну, иди свои дела делай!

Писарь улетучился, оставив Макрона и его гостью неловко смотреть друг на друга. Однако не прошло и минуты, как Петронелла подошла к столику, на котором стояла нехитрая столовая утварь, и начала выгружать содержимое своей сумы – колбасы, холодных жареных цыплят, три небольших, но затейливо плетенных хлеба и целый набор сладких пирожков. В глазах Макрона зажглись огоньки вожделения, а женщина все это время ворковала:

– Прошлой ночью ты, господин, казался таким оголодавшим… А у нас там уйма всего осталась, вот я и подумала: как же они там, на солдатских-то своих харчах? Ну и решила принести хоть что-нибудь… в смысле, подкрепиться.

Макрон поглядел на нее с лукавым любопытством.

– Ты пришла из дома сенатора только затем, чтобы принести мне все это?

– Да нет же, господин! Сюда я пришла передать сообщение для господина Катона, но подумала: захвачу-ка что-нибудь и его товарищу, а то он оголодал совсем. Вот так как-то… Не хотела, конечно, навязываться, – произнесла она озабоченно.

– Да что ты! Какая ж это навязчивость. – Макрон, встав и приблизившись, восхищенно озирал дары. – По мне, так если б ты приносила это почаще да побольше, я вообще был бы твой, весь как есть.

Петронелла улыбнулась, но вместо ответных слов прикусила губу. После секундной паузы она метнулась к прикроватной табуретке Макрона и поставила ее возле стола.

– Вот. Садись, господин, кушай. Может, где-нибудь есть вино? Скажи, я принесу.

Макрон, как мог, скрывал свое блаженство.

– Есть, на кухне. Принеси кувшин и две кружки.

Она с нарочитым испугом всплеснула руками:

– Две? Ой, мне никак нельзя…

– Это отчего же? Я настаиваю. Да и мне с такой едой одному не управиться, нужна помощь.

– Но ведь мне надо домой, приглядывать за сыном господина…

– Да, но не раньше, чем ты поешь. Давай-давай. Выполняй приказ.

Секунду-другую помешкав, Петронелла решительно кивнула и поспешила согласно приказу. Минуты не прошло, как она воротилась и поставила кувшин с кружками и снова замешкалась: до нее дошло, что ей некуда сесть.

Тут встал Макрон:

– Садись на мой стул.

– Да как же так? Разве я могу допустить, чтобы господин стоял, а я при этом сидела? Не подобает как-то…

– Равно как центуриону не подобает привечать женщин в казармах. Так что мы квиты. А ты садись, не стесняйся. Уж я-то о себе позабочусь: не хватало еще есть стоя…

Он решительно прошел в таблинум и завладел табуретом писаря, оставив того сидеть на полу.

– Ну вот. Теперь не будем терять времени. Давай, налетай.

Понимая, что Петронелле действительно пора домой, оба налегли на еду, сосредоточась больше на спешке, нежели на вкусе, – отчаянно работали челюсти, на стол и на пол сыпались крошки. Приостанавливались лишь затем, чтобы отхлебнуть вина. При этом оба то и дело игриво переглядывались, веселые и довольные. И вот наконец от пира на столе остались одни объедки, а Макрон, блаженно откинувшись, хлопнул себя по животу и нечаянно рыгнул.

– Да чтоб меня… Прошу простить: вылетело.

Петронелла прыснула от смеха, и тут, поперхнувшись последним глотком вина, закашлялась и принялась, как веером, отчаянно обмахиваться рукой.

Макрон обеспокоенно хлопнул ее растопыренной ручищей по спине.

– Осторожней!

Наконец прокашлявшись, разордевшаяся женщина смахнула выступившие на глазах слезы и лучезарно улыбнулась.

– Ой, я уж сколько лет так не смеялась…

– Правда? А мне кажется, ты не из таких.

Улыбка сошла у Петронеллы с лица.

– У рабынь принято сдерживать свои чувства. – Глаза ее тревожно расширились. – Это я, понятно, не о том. Со мной и госпожа Юлия была ласкова, да и сенатор тоже.

– Да будет тебе. Говори, что думаешь, от души. Я никому не скажу. Жизнь раба, понятное дело, несладка. Уж я-то этого, боги ведают, повидал…

Макрону вспомнился тот рудник в Испании. Угрюмые согбенные тени мужчин, женщин и детей. Они, как скот, урабатывались до смерти, заживо погибали под завалами шахтных катакомб. Малейшее нарушение каралось мучительным, как пытка, наказанием, чтобы другим рабам неповадно было. Не без труда стряхнув это воспоминание, Макрон улыбнулся Петронелле:

– Ну, а теперь идем с тобой домой.

– Господин, да я сама доберусь!

– Не сомневаюсь. Но перечить центуриону не положено никому. Так что в путь.

Макрон накинул свой армейский плащ, привычным движением застегнул застежку-фибулу.

– Давай-давай, красавица. Ты первая, а уж я за тобой.