Читать книгу Действующие лица - Саёшка Тихонов - Страница 18

Виталик очень трогательно дзекал – по-белорусски. «Гдзе Малая, не видзел?» – спрашивал он, заспанный, помятый, опухший, когда я будил его на подкове с целью получить ту же самую информацию.

Малая работала. Прибивалась то к одному музыканту, то к другому, меняя места – то арка на Дворцовой, то Малая Садовая напротив Катькиного садика, где вода крутит мраморный шар. Иногда аскала просто так, но попрошайничать легче с песенным сопровождением. Можно еще просить «на струны музыкантам».

Впрочем, и музыкант без аскера практически вхолостую обычно работает. За весь вечер всего несколько человек остановятся, чтобы выудить из кармана лишнюю десятку. Тут фокус в том как раз, чтобы тормознуть, улыбнуться, в глаза заглянуть.

«…до-о-обрым прохо-о-о-ожим, а-а-а-а-а-а!» – старательно тянул я.

То и дело тетки со злостью бросали во всеуслышание: работать идите! – на что Таня со смущенным достоинством говорила: я работаю. Да и он, кивала на меня, после офиса. И правда, пение у Казанского помогало не сойти с ума от трудовых будней канцелярской крысы. Ну и живые деньги, конечно. До зарплаты частенько нужно как-нибудь дотянуть.

Обычно так и делаешь, когда тебе нужен напарник: начинаешь петь – кто-нибудь обязательно прибьется. Малая появилась в первый же вечер, правда, не сразу – я к тому моменту уже успел утомиться безрезультатностью.

– Могу поаскать, – предложила. – Только аскерку у Малого нужно взять, а где он – я не знаю.

На голове у нее была замызганная некогда розовая кепка. Я вопросительно взглянул, сойдет, мол, за аскерку? – и Таня поспешила объяснить:

– Я с ней очень редко работаю. Она мне удачу приносит, когда на голове.

Кепка была украшена брошью в форме двуглавого орла.

Подождали. Малой не появлялся.

– Ладно, – сказала она, – поработаю с ней.

Сняла кепку и стала расчесывать немытые высветленные волосы.

Тане на вид было двадцать с лишним. Так и оказалось. Двадцать девять. И Виталику тоже двадцать с неопределенным лишним. Они ведь почти что без возраста.

«…все они в кожаных куртках, все небольшого роста».

Ладненько вместе смотрелись. Одинаково грязные, одинаково боевые, агрессивные, бесхитростные. Малой и Малая. Приехали из Минска компанией. Человек пять или шесть в общей сложности. Таня работала единственная. Остальные только стреляли у нее на пиво или на блейзер.

– Мы ж не бомжи какие-то, – говорила Таня. – Когда ночуешь в парадняке, картона не всегда хватает. А мне на картоне нужно – как я работать буду, если испачкаюсь? К людям подходить будет совестно.

Попрошайничала она и впрямь азартно. Был смысл обменяться телефонами. Но какие нафиг телефоны.

– Позвонить некуда, к сожалению, – говорила Малая. – Мы пока что вписываемся, но завтра съезжать, а где дальше будем – неизвестно.

– У тсебя нельзя? – спрашивал Виталик. – Можем и на полу.

Я представлял себе, как в мою квартиру вваливается толпа бродяг и отрицательно мотал головой.

Примечательно, что им, этим неформалам, как они с гордостью себя называли, было, в общем, до лампочки то, что я пою. Они из этого ничего не слушали, и только спустя какое-то время стали узнавать песни и радоваться им, одобрительно кивая. Хотя нет, одну песню Виталик просил, и я разучил ее заново.

«…мне не нравится город Москва, мне нравится Ленинград. Мы рано созревшие фрукты, а значит нас раньше съедят».

Чехол распухал – внутри была охапка мятых купюр. Таня прятала их внутрь, чтобы сверху много денег не лежало, только мелочь оставляла – и опять бегом к прохожим с пустой кепкой. Убедительно выглядело.

Малой слонялся без дела. Томился. Наконец не выдерживал и начинал канючить:

– Мала-а-а-ая, ну дай дзенег!

– Отвали, сказала! Одна за всех впахиваю. Дрыхнешь все время, к вечеру только встаешь, – и легким тычком в живот заводила его бесенка.

– А кто это тут на меня бочку катсит, а? а? – кричал он и грубо, по-мужски хватал ее за задницу, кусал за шею, целовал.

Она визжала, отбивалась, царапала. Смеялась. Задыхалась от нежности. И в итоге отпускала его с сорока рублями. Он моментально исчезал.

– Вот такого люблю, – отряхивалась растрепанная Таня. – И он знает. Подходит, глаза такие. И даю. Сначала пиздюлей, потом на блейзер. Ну нет, не алкоголик. Какой же это алкоголик.

Виталик возвращался с полторашкой химического пойла и первым делом предлагал мне. Видимо, считал, что я отказываюсь потому, что брезгую пить после них. Меня в первую очередь пугал сам напиток, хотя, по совести говоря, то, что я пил питерской зимой спустя всего полгода, не было сильно лучше. Но тогда я говорил, что не хочу, что надо работать, а пьяный в ноты не попадаю, но вечером – обязательно.

– Везет тсебе, – хрипел Малой. – Вечером, у себя, в одзиночку.

«…ты выходишь на кухню, но вода здесь горька».

Малая упомянула младшую дочку.

– Чья дочка? – изумился я.

– Моя. Не рассказывала? Да, у меня две девочки – одной восемь, другой четыре.

– А кто смотрит за ними?

– Отец смотрит. Ну мой бывший муж. Нет, они нормально, в Минске, одна в гимназии. Я ему, когда разводились, так и сказала: будешь зарабатывать, обеспечивать. А мне еще всю Россию объездить хочется. Я сразу говорила, что долго так не смогу, я же распиздяйка. А потом вот Малого встретила…

Я спросил, чем они питаются, втайне завидуя всей этой романтике. Странно, в тот момент мне казалось, что я всюду опоздал, и даже с гитарой на улицу выходить слишком поздно, а теперь мне кажется, что всё было вовремя, и сегодня тоже ничего не упущено – даже больше объективных возможностей делать то, что хочется.

– Не-е-ет, – бойко отвечала Таня, – с едой вопрос давно решен. Вообще не платим. Около полуночи в барах у служебного входа выставляют пакеты. Пицца там, все такое. Нет, ну чё, пицца – не говно же. Я вот сколько ем, ни разу ничем не болела. Зато какая вкусня-а-а-атина бывает, объедение просто. Мы панки, нам похуй. Мы еще года три будем в Питере тусоваться. Правда, на зиму уехать придется куда-нибудь. Здесь холодно, на улице не выжить.

Однажды место оказалось занято, а с другого нас согнали менты.

– Уходите, – говорят.

– Но ведь петь не запрещено, – пытаюсь возразить я. – Только попрошайничать запрещено. – Это я знаю из прошлогоднего арбатского опыта.

– А то мы не в курсе, что они будут делать, – говорят менты. – Зачехляй инструмент.

Что поделать, пошли искать дальше. Арка на Дворцовой занята всегда, можно было и не рассчитывать. Дотопали до стрелки Васильевского – туда, где спуск к невской воде и свадебные машины то и дело подъезжают-уезжают.

Было боязно и непривычно петь без ощущения стены за спиной, как это было возле Казанского. Было боязно и восхитительно. Свидетели загораживали от Тани женихов и невест, щедро давая крупные деньги. Виталику сунули в руки две бутылки шампанского, он просто обалдел. Слов не находил – такой напиток на халяву!

– Ну как тсебе, как? – спрашивал он меня. Специально отдельный стаканчик надыбал, не поленился. Уважает, надо же.

– Обычный шампунь, чё.

– Ну ты даешь – обычный! – заржал Виталик.

«…теперь я пью свой wine, я ем свой cheese, я качусь по наклонной – не знаю, вверх или вниз».

– Что Сергей – это я поняла, но погоняло есть у тебя?

Таня далеко не первая, кто задавал мне этот вопрос, и я неизменно отвечал, даже объяснить пытался:

– Просто Сергей. Не хочу тут светиться, запоминаться, вливаться в тусовку, – помню, что меня чуть позже больно уколола эта песня: «…еще не поздно сделать вид, что ты не с нами, еще не поздно отойти от нас подальше».

– Поняла. Тогда так и запишу: Сергей. В скобочках – музыкант. Может, удастся позвонить. Давай договоримся: если стрелку на пять забили, то обязательно ждем до шести. Сам понимаешь. Мне очень неудобно, что я тогда опоздала. Я пришла – а тебя уже нет, ты, наверное, не дождался. Так что ждем час, хорошо?

О том, что в тот день меня самого не было, я промолчал.

Ежедневно видел калек, копошащихся у Казанского. Безногий старик в бирюзовом берете воздушно-десантных войск то и дело проходил мимо нас на обмотанных тряпками и скотчем коленях. Таня наклонялась, обнимала его, приветливо улыбалась. Он поджимал губы, смущенно отводил глаза, пожимал плечами и полз дальше, оставляя за собой мокрые следы на асфальте.

– Обоссался, – задумчиво шептала вслед Таня. – Ненавижу этих цыган. Они инвалидов сюда привозят, береты им выдают, а вечером увозят.

Какая-то женщина догнала старика и сунула ему сторублевку. Дед спрятал ее в карман.

– Видишь, – говорила Таня, – эти деньги они у него отберут. Они в водку им что-то подмешивают, чтобы вырубить, ну и крышу над головой дают, вот и всё. Я ему всегда полчекушки оставляю. Это он заслужил. Однажды я с ним два часа разговаривала. С ним уже много лет никто не говорил.

Появившись в условленное время, Тани на месте я не нашел. Мне сказали, что она уехала на Богословское кладбище. Пятнадцатое, да, вспомнил я. Уважительная причина. В воздухе стояла морось, и я почувствовал, что сезон окончился.

Точное такое же чувство испытывал я годом раньше, двадцать девятого, когда мне сообщили о Пашкиной смерти и петь стало незачем. Я тогда нашел опустевший сквер около Баррикадной и почувствовал, что слишком легко оделся. Малая тоже говорила, что они могут в любой момент сорваться и уехать. «Только я обязательно позвоню!» – божилась она. Куда там. Дни стояли хмурые и холодные. Гитару брать больше не хотелось. Я был уверен, что они уже уехали.