Читать книгу П. А. Столыпин - Сборник - Страница 5

И. Л. Архипов
Реформатор между революцией и реакцией
Новое лицо власти

Оглавление

Назначение Столыпина министром внутренних дел в правительство под председательством И. Л. Горемыкина, состоявшееся 26 апреля 1906 года, накануне созыва Государственной думы, было неожиданным. Современники, а затем и историки затруднялись с объяснением стремительного выдвижения на один из ключевых постов в системе власти Российской империи не очень известного 44-летнего чиновника-губернатора, ставшего самым молодым руководителем Министерства внутренних дел, а вскоре возглавившего Совет министров. Петр Аркадьевич не относился к традиционному кругу высшей столичной бюрократии – в последние 17 лет вся его служба происходила в провинции. Не наблюдалось явных «протекций» и особо влиятельных покровителей при дворе. Да и сам Столыпин не рвался поменять службу в Саратовской губернии, в сложной и по-прежнему неспокойной ситуации, на какую-либо должность в Петербурге. Так, весной 1905 года он отказался от предложения министра финансов В. Н. Коковцова стать управляющим Крестьянским поземельным банком. А в конце октября 1905 года, когда в ходе переговоров С. Ю. Витте с видными либеральными деятелями о вступлении в правительство появились слухи, что Столыпин рассматривается среди кандидатов в министры внутренних дел (как альтернатива неприемлемому для общественности П. Н. Дурново), он успокаивал супругу: «Не верь газетной утке, что мне предложили пост министра внутр<енних> дел. Слава богу, ничего не предлагали, и я думаю о том, как бы с честью уйти, потушив с Божьей помощью пожар»18.

Очевидно, что назначение Столыпина главой Министерства внутренних дел было, главным образом, личным решением Николая II. Он знал Петра Аркадьевича, позитивно оценивал его губернаторскую работу, позволившую продемонстрировать качества энергичного администратора – решительного при наведении порядка и одновременно способного к диалогу с различными общественными кругами. Возможно, принималось в расчет и то, что Столыпин не принадлежал ни к каким группировкам в придворном окружении государя и не был чьим-либо «ставленником». Впрочем, на выбор царя не могли не влиять мнения людей, которых он ценил. Например, И. Л. Горемыкина, о чем свидетельствует письмо Николая II матери, императрице Марии Федоровне: «Я тебе не могу сказать, как я его (Столыпина. – И. А.) полюбил и уважаю. Старый Горемыкин дал мне добрый совет, указавши только на него! И за то спасибо ему»19. Он мог прислушаться и к суждениям дворцового коменданта Д. Ф. Трепова, который в январе – октябре 1905 года был товарищем министра внутренних дел с почти «диктаторскими» полномочиями и пользовался колоссальным доверием царя. Возможно, какую-то роль сыграли и родственные связи со Столыпиными представителей семейства Оболенских – управляющего кабинетом его величества князя Н. Д. Оболенского («Коти», как его называли близкие) и князя А. Д. Оболенского, обер-прокурора Синода. Последующее же назначение его премьер-министром предопределил, в первую очередь, сам Столыпин – выделяясь с лучшей стороны на фоне других членов правительства, и особенно Горемыкина.

Выбор 66-летнего Горемыкина на пост главы правительства в столь ответственный момент, накануне открытия Думы, вызвал недоумение и в общественных кругах, и в среде бюрократии. Иван Логгинович, не скрывавший неприятия любых идей «обновления России», отличался не только безнадежной консервативностью взглядов. Он как руководитель славился «олимпийским спокойствием» – пассивностью, безразличием к происходящему. Было понятно, что подобная фигура мало подходит для того, чтобы наладить диалог с народным представительством и достичь соглашения хотя бы с умеренной либеральной оппозицией. Однако Николай II исходил совсем из других критериев: ему хотелось, чтобы новый премьер, в отличие от С. Ю. Витте, был лично предан и полностью управляем. «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие соглашения и уступки во вред моей власти, и я могу ему вполне доверять, что не будет приготовлено каких-либо сюрпризов, и я не буду поставлен перед совершившимся фактом», – пояснял царь свое решение В. Н. Коковцову.

В итоге подтвердились опасения, откровенно высказанные Николаю II министром финансов, считавшим персону Горемыкина мало пригодной в нынешних условиях: «Личность Ивана Логгиновича, его величайшее безразличие ко всему, отсутствие всякой гибкости и прямое нежелание сблизиться с представителями новых элементов в нашей государственной жизни – все это не только не поможет сближению с ними, но послужит скорее лозунгом для усиления оппозиционного настроения»20.

Новый состав правительства во главе с Горемыкиным произвел крайне негативное впечатление на общественность, еще больше подрывая доверие к власти и повышая критичный, конфронтационный настрой оппозиции. Ситуацию усугубляли и такие знаковые шаги «исторической власти», как поспешное утверждение 23 апреля Основных законов Российской империи, внесение в Думу вместо ожидаемых законопроектов, обеспечивающих проведение важнейших реформ в духе Манифеста 17 октября, лишь предложения о кредите на строительство оранжереи и прачечной в Юрьевском университете. Как отмечал И. В. Гессен, один из лидеров кадетов, редактор газеты «Речь» и журнала «Право», действия власти омрачали «радостное бодрое настроение» по случаю созыва Думы: «…министерство Витте – Дурново хотя и уволено, как того требовало общество, но на его место подобрано было другое из заведомых реакционеров, под председательством едва ли не самого яркого бюрократа Горемыкина, принципиального противника Манифеста 17 Октября»21.

Фигура Горемыкина, дискредитируя правительство, усиливала раздражение и бескомпромиссный стиль поведения оппозиции. Лидер кадетов П. Н. Милюков за несколько дней до созыва Думы предрекал в газете «Речь»: «Роль „пустого места“, по-видимому, предназначается г. Горемыкину. Судьба этого политического деятеля очень оригинальна. Ему как-то удалось, при полной политической бесцветности, создать себе некоторую репутацию – по контрасту… И вот опять г. Горемыкину придется, кажется, занять чужое место, не благодаря собственным достоинствам, а благодаря чужим недостаткам…» Новым же министрам П. А. Столыпину и И. Г. Щегловитову, считавшимися более либеральными, предстоит быть «корректными исполнителями некорректных поручений»22. Символичным, порождающим ассоциации с отживающей свой век самодержавной «бюрократией» оказывался даже внешний облик Горемыкина, по соседству с которым выигрышно выделялся Столыпин. «Впереди, с краю, маленький сутулый старичок Горемыкин с невыразительным лицом и с длинными белыми бакенбардами – совершенный Фирс из „Вишневого сада“, рядом с ним – красивый и изящный Столыпин…» – вспоминал о присутствовавших в Таврическом дворце министрах депутат 1-й Думы кадет В. А. Оболенский23.

Столыпина в разнородном по составу правительстве сразу причислили к министрам-«либералам», считавшим себя сторонниками конституции и «правового порядка». Подобным образом воспринимались также министр финансов В. Н. Коковцов, министр иностранных дел А. П. Извольский, министр юстиции И. Г. Щегловитов (еще недавно близкий к среде либеральных правоведов и общественных деятелей). Либеральность представлений Петра Аркадьевича отмечал и товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский, оставшийся одним из ключевых сотрудников и при новом главе ведомства: «В Петербург Столыпин приехал без всякой программы, в настроении, приближавшемся к октябризму»24.

И действительно, Петр Аркадьевич тогда был убежден в необходимости перехода к «представительному строю», «правовому порядку» и проведению соответствующих реформ – ради спасения монархии и будущей «Великой России». Возврат верховной власти на позиции до Манифеста 17 октября, то есть отказ от сделанного исторического шага – превращения неограниченного самодержавия в конституционную монархию, представлялся Столыпину неприемлемым. «В понимании Столыпина переход самодержавия к „конституционному строю“ был направлен не против монарха, – характеризовал политический менталитет нового министра В. А. Маклаков, видный кадет, адвокат, депутат Думы всех четырех созывов. – Конституция для него была средством спасти то обаяние монархии, которое сам монарх убивал, пытаясь нести на своих слабых плечах непосильную для них тяжесть и обнажая те скрытые силы, которые за его спиной им самим управляли. „Конституционные“ министры могли бы оправдание его политики перед обществом взять на себя, сражаться со своими критиками равным оружием, защищаться от нападок не полицейскими мерами, а убеждением и публично сказанным словом. Для такого служения государству у Столыпина было более данных, чем у Витте; как политический оратор он был исключительной силы… Приняв конституцию, Столыпин хотел стать у нас проводником „правового порядка“… Правовой порядок для него означал не „объем“ прав человека, а их определенность и огражденность от нарушения… В неопределенности и незащищенности личных прав была одна из причин хронического раздражения и неудовольствия всего населения, превращавшего общество из опоры и сотрудника государственной власти в объект полицейских воздействий. Правовой порядок был поэтому для Столыпина не порождением „свободолюбия“, а потребностью самой здоровой, недеспотической „государственной власти“»25.

Столыпин поначалу всерьез рассчитывал на сотрудничество с левой, почти в полном составе оппозиционной Думой. Понимая в широком смысле свою роль как руководителя внутренней политики, он проявил себя энергичным сторонником соглашения с либеральной оппозицией – вплоть до включения их представителей в состав кабинета и создания «коалиционного» правительства. Петр Аркадьевич в 1906 году, как свидетельствовал В. Н. Коковцов, был поборником «идеи полной готовности правительства идти навстречу новым течениям, если только они не находятся в непримиримом несогласии с только что дарованными России основными законами и обеспеченными ими прерогативами верховной власти»26. Примечательно, что и к решению о необходимости роспуска 1-й Думы Столыпин придет позже многих других сановников – лишь убедившись окончательно в неудаче переговоров с общественными деятелями…

Открытый конфликт между властью и Думой разразился 13 мая, когда в Таврическом дворце с правительственной декларацией выступил Горемыкин. Декларация, прочитанная тихо и монотонно, с безразличным видом, вызвала почти единодушное негодование («Цусима нашей бюрократии»; «Исторический день», – объявляли итог думских речей газеты). Особое возмущение вызвали указания Горемыкина, что большинство нуждающихся в разрешении вопросов, обозначенных в думском адресе (это был ответ на тронную речь Николая II при открытии Думы 27 апреля), – вторжение в компетенцию правительства и государя. Огромный резонанс вызвало заранее запланированное выступление одного из лидеров партии кадетов, известного правоведа и общественного деятеля В. Д. Набокова. Под гром аплодисментов он завершил свою небольшую речь с эффектной политической риторикой финальным аккордом: «Раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, то с точки зрения принципа народного представительства мы можем сказать одно: исполнительная власть да покорится власти законодательной»27. В принятой резолюции – «формуле перехода к очередным делам» – объявлялось «полное недоверие к безответственному перед народным представительством министерству», которое должно немедленно выйти в отставку и быть заменено «министерством, пользующимся доверием Государственной думы».

Впрочем, и после 13 мая Столыпин не исключал возможности установить с Думой более или менее конструктивные отношения. Он считал целесообразным попытаться договориться с наиболее умеренной частью оппозиции и найти какие-то альтернативные решения, прежде чем безоговорочно пойти на роспуск представительства. Хотя в правительстве уже возобладало мнение, что совместная работа с Думой невозможна и пока стоит занять выжидательную позицию в расчете на решение Николая II. Подобная пассивность отвечала стилю Горемыкина. В свою очередь, Петр Аркадьевич склонен был действовать политическими методами, заявляя о себе как о публичном политике.

П. А. Столыпин

Подняться наверх