Читать книгу Зарубежная любовная лирика - Сборник - Страница 2

Был день, в который, по Творце вселенной

Скорбя, померкло Солнце… Луч огня

Из ваших глаз врасплох настиг меня:

О госпожа, я стал их узник пленный!

Гадал ли я, чтоб в оный день священный

Была потребна крепкая броня

От нежных стрел? что скорбь страстного дня

С тех пор в душе пребудет неизменной?

Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд

Як сердцу дверь – беспечен, безоружен…

Ах! ныне слезы лью из этих врат.

Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,

Когда, казалось, панцирь был ненужен? —

Вам – под фатой таить железо лат?

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край, и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз

Яощутил, когда и не приметил,

Как глубоко пронзен стрелой, что метил

Мне в сердце бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,

Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав

Стяжали ей, певучие канцоны, —

Дум золотых о ней, единой, сплав!

Я изнемог от безответных дум —

Про то, как мысль от дум не изнеможет

О вас одной; как сердце биться может

Для вас одной; коль день мой столь угрюм

И жребий пуст – как жив я; как мой ум

Пленительной привычки не отложит

Мечтать о вас, а лира зовы множит,

Что брег морской – прибоя праздный шум.

И как мои не утомились ноги

Разыскивать следы любимых ног,

За грезою скитаясь без дороги?

И как для вас я столько рифм сберег? —

Которые затем порой не строги,

Что был Амур к поэту слишком строг.

Язвительны прекрасных глаз лучи,

Пронзенному нет помощи целебной

Ни за морем, ни в силе трав волшебной.

Болящему от них – они ж врачи.

Кто скажет мне: «Довольно, замолчи!

Все об одной поет твой гимн хвалебный!» —

Пусть не меня винит, – их зной враждебный,

Что иссушил другой любви ключи.

Творите вы, глаза, непобедимым

Оружие, что точит мой тиран,

И стонут все под игом нестерпимым.

Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;

Что ж день и ночь лучом неотвратимым

Вы жжете грудь? И петь вас – я ж избран.

Та, чьей улыбкой жизнь моя светла,

Предстала мне, сидящему в соборе

Влюбленных дум, с самим собой в раздоре,

И по склоненью бледного чела —

Приветствие смиренному – прочла

Всю смуту чувств, и обняла все горе

Таким участьем, что при этом взоре

Потухли б стрелы Зевсова орла.

Я трепетал; не мог идущей мимо

Я благосклонных выслушать речей

И глаз поднять не смел. Но все палима

Душа той новой нежностью очей!

И болью давней сердце не томимо,

И неги новой в нем поет ручей.

Внезапную ту бледность, что за миг

Цветущие ланиты в снег одела,

Я уловил, и грудь похолодела,

И встречная покрыла бледность лик.

Иных любовь не требует улик.

Так жителям блаженного предела

Не нужно слов. Мир слеп; но без раздела

Я в духе с ней – и в мысль ее проник.

Вид ангела в очарованье томном —

Знак женственный любовного огня —

Напомню ли сравнением нескромным?

Молчанием сказала, взор склоня

(Иль то мечта?), – намеком сердца темным:

«Мой верный друг покинет ли меня?»

Коль не любовь сей жар, какой недуг

Меня знобит? Коль он – любовь, то что же

Любовь? Добро ль?.. Но эти муки, Боже!..

Так злой огонь?.. А сладость этих мук!..

На что ропщу, коль сам вступил в сей круг?

Коль им пленен, напрасны стоны. То же,

Что в жизни смерть, – любовь. На боль

похоже

Блаженство. «Страсть», «страданье» —

тот же звук.

Призвал ли я иль принял поневоле

Чужую власть?.. Блуждает разум мой.

Я – утлый челн в стихийном произволе,

И кормщика над праздной нет кормой.

Чего хочу – с самим собой в расколе, —

Не знаю. В зной – дрожу; горю зимой.

Сонм светлых звезд и всякое начало

Вселенского состава, соревнуя

В художестве и в силе торжествуя,

Творили в ней Души своей зерцало.

И новое нам солнце возблистало,

И каждый взор потупился, предчуя,

Что бог любви явил ее, ликуя,

Чтоб изощрить на дерзком злое жало.

Пронизанный очей ее лучами,

Течет эфир пылающей купиной,

И может в нем дышать лишь добродетель.

Но низкое желание мечами

Эдемскими гонимо. Мир свидетель,

Что красота и чистота – едино.

Тот жгучий день, в душе отпечатленный,

Сном явственным он сердцу предстоит.

Чье мастерство его изобразит?

Но мысль лелеет образ незабвенный.

Невинностью и прелестью смиренной

Пленителен красы унылой вид.

Богиня ль то, как смертная, скорбит?

Иль светит в скорби свет богоявленный?

Власы – как злато; брови – как эбен;

Чело – как снег. В звездах очей угрозы

Стрелка, чьим жалом тронутый – блажен.

Уст нежных жемчуг и живые розы —

Умильных, горьких жалоб сладкий плен…

Как пламя – вздохи; как алмазы – слезы.

Прекрасная рука! Разжалась ты

И держишь сердце на ладони тесной.

Я на тебя гляжу, дивясь небесной

Художнице столь строгой красоты.

Продолговато-нежные персты,

Прозрачней перлов Индии чудесной,

Вершители моей судьбины крестной,

Я вижу вас в сиянье наготы.

Я завладел ревнивою перчаткой!

Кто, победитель, лучший взял трофей?

Хвала, Амур! А ныне ты ж украдкой

Фату похить иль облаком развей!

Вотще! Настал конец услады краткой:

Вернуть добычу должен лиходей.

Ведет меня Амур, стремит Желанье,

Зовет Привычка, погоняет Младость,

И, сердцу обещая мир и сладость,

Протягивает руку Упованье.

И я ее беру, хотя заране

Был должен знать, что послан не на радость

Вожатый мне; ведь слепота не в тягость

Тому, Кто Разум отдал на закланье.

Прелестный лавр, цветущий серебристо,

Чьи совершенства мною завладели,

Ты – лабиринт, влекущий неотвратно.

В него вошел в году тысяча триста

Двадцать седьмом, шестого дня апреля,

И не провижу выхода обратно.

Земная ль жила золото дала

На эти две косы? С какого брега

Принес Амур слепительного снега —

И теплой плотью снежность ожила?

Где розы взял ланит? Где удила

Размерного речей сладчайших бега —

Уст жемчуг ровный? С неба ль мир и нега

Безоблачно-прекрасного чела?

Любови бог! кто, ангел сладкогласный,

Свой чрез тебя послал ей голос в дар?

Не дышит грудь, и день затмится ясный,

Когда поет царица звонких чар…

Какое солнце взор зажгло опасный,

Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?

В цветущие, прекраснейшие лета,

Когда Любовь столь властна над Судьбою,

Расставшись с оболочкою земною,

Мадонна взмыла во владенья света.

Живая, лишь сиянием одета,

Она с высот небесных правит мною.

Последний час мой, первый шаг к покою,

Настань, смени существованье это!

Чтоб, мыслям вслед, за нею воспарила,

Раскрепостясь, душа моя, ликуя,

Приди, приди, желанная свобода!

По этой муке надобна и сила,

И промедленья боле не снесу я…

Зачем не умер я тому три года?

Поют ли жалобно лесные птицы,

Листва ли шепчет в летнем ветерке,

Струи ли с нежным рокотом в реке,

Лаская брег, гурлят, как голубицы, —

Где б я ни сел, чтоб новые страницы

Вписать в дневник любви, моей тоске

Родные вздохи вторят вдалеке,

И тень мелькнет живой моей царицы.

Слова я слышу… «Полно дух крушить

Безвременно печалию, – шепнула, —

Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула.

Его ль меня хотел бы ты лишить?

Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула».

Свой пламенник, прекрасней и ясней

Окрестных звезд, в ней небо даровало

На краткий срок земле; но ревновало

Ее вернуть на родину огней.

Проснись, прозри! С невозвратимых далей

Волшебное спадает покрывало.

Тому, что грудь мятежно волновало,

Сказала «нет» она. Ты спорил с ней.

Благодари! То нежным умиленьем,

То строгостью она любовь звала

Божественней расцвесть над вожделеньем.

Святых искусств достойные дела

Глаголом гимн творит, краса – явленьем:

Я сплел ей лавр, она меня спасла!

Восхитила мой дух за грань вселенной

Тоска по той, что от земли взята;

И я вступил чрез райские врата

В круг третий душ. Сколь менее надменной

Она предстала в красоте нетленной!

Мне руку дав, промолвила: «Я та,

Что страсть твою гнала. Но маета

Недолго длилась, и неизреченный

Мне дан покой. Тебя лишь возле нет, —

Но ты придешь, – и дольнего покрова,

Что ты любил. Будь верен; я – твой свет».

Что ж руку отняла и смолкло слово?

Ах, если б сладкий все звучал привет,

Земного дня я б не увидел снова!

Ни ясных звезд блуждающие станы,

Ни полные на взморье паруса,

Ни с пестрым зверем темные леса,

Ни всадники в доспехах средь поляны,

Ни гости с вестью про чужие страны,

Ни рифм любовных сладкая краса,

Ни милых жен поющих голоса

Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, —

Ничто не тронет сердца моего.

Все погребло с собой мое светило,

Что сердцу было зеркалом всего.

Жизнь однозвучна. Зрелище уныло.

Лишь в смерти вновь увижу то, чего

Мне лучше б никогда не видеть было.

Преполовилась жизнь. Огней немного

Еще под пеплом тлело. Нетяжел

Был жар полудней. Перед тем как в дол

Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.

Утишилась сердечная тревога,

Страстей угомонился произвол,

И стал согласьем прежних чувств раскол.

Глядела не пугливо и не строго

Мне в очи милая. Была пора,

Когда сдружиться с чистотой достоин

Амур, и целомудренна игра

Двух любящих, и разговор спокоен.

Я счастлив был… Но на пути добра

Нам смерть предстала, как в железе воин.

Я мыслию лелею непрестанной

Ее, чью тень отнять бессильна Лета,

И вижу вновь ее в красе расцвета,

Родной звезды восходом осиянной.

Как в первый день, душою обаянной

Ловлю в чертах застенчивость привета.

«Она жива, – кричу, – как в оны лета!»

И дара слов молю из уст желанной.

Порой молчит, порою… Сердцу дорог

Такой восторг!.. А после, как от хмеля

Очнувшийся, скажу: «Знай, обманула

Тебя мечта! В тысяча триста сорок

Осьмом году, в час первый, в день апреля

Шестый – меж нас блаженная уснула».

Когда она почила в Боге, встретил

Лик ангелов и душ блаженных лик

Идущую в небесный Град; и клик

Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил

И вопрошал, дивясь: «Ужель то лик

Паломницы земной? Как блеск велик

Ее венца! Как лен одежды светел!..»

Обретшая одну из лучших доль,

С гостиницей расставшаяся бренной,

Оглянется порою на юдоль —

И, мнится, ждет меня в приют священный.

За ней стремлю всю мысль, всю мощь,

всю боль…

«Спеши!» – торопит шепот сокровенный.

Промчались дни мои, как бы оленей

Косящий бег. Срок счастья был короче,

Чем взмах ресницы. Из последней мочи

Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

По милости надменных обольщений

Ночует сердце в склепе темной ночи,

К земле бескостной жмется, средостений

Знакомых ищет – сладостных сплетений…

Но то, что в ней едва существовало,

Днесь, вырвавшись наверх, в очах лазури

Пленять и ранить может, как бывало,

И я догадываюсь, брови хмуря,

Как хороша, к какой толпе пристала,

Как там клубится легких складок буря.

Когда уснет земля и жар отпышет

И на душе зверей покой лебяжий,

Ходит по кругу ночь с горящей пряжей,

И мощь воды морской зефир колышет.

Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит —

В неудержимой близости все та же —

Целую ночь, целую ночь на страже, —

И вся, как есть, далеким счастьем дышит.

Хоть ключ один – вода разноречива —

Полужестка, полусладка – ужели

Одна и та же милая двулична?

Тысячу раз на дню себе на диво

Я должен умереть – на самом деле —

Я воскресаю так же сверхобычно.

Ты в юности казалась нежной розой,

Что, лепестков лучам не открывая,

За зеленью стыдливо, молодая,

Еще таит мечты любви и слезы.

Иль может, ты (не с миром нашей прозы

Тебя равнять) была зарею рая,

Что, тени гор и поле озаряя,

На небесах полна невинной грезы.

Но для тебя года прошли неслышно,

И молодость в своем уборе пышном

Сравнится ли с твоею красотою?

Так и цветок душистее раскрытый,

И в полдень так лучи с небес разлиты

Роскошнее, чем утренней зарею.