Читать книгу «Почему Анчаров?» Книга IX - Сборник, Авраам Линкольн, Билл Гейтс - Страница 3

Более 20 лет своей жизни я прожила так, будто он рядом. Разговаривала с ним, как с давнишним другом, памятью обращалась к нему и в чёрные минуты, и в светлые, писала ему письма, которых он так и не прочёл. Не успела сказать ему главное – сообщить, что начала писать. Мне чудилось, что мне удастся это сделать в последний момент. Но вот заливает чёрным июль 1990-го: Михаила Леонидовича Анчарова не стало.

Анчаров возник в моей жизни неожиданно, когда мне было шестнадцать. Выйдя по весне из тяжёлой болезни, я оказалась на улице и обнаружила – сладкий тяжёлый воздух, крик грачей. Солнце било совсем по-весеннему, земля исходила паром, динькала капель. В таком мареве предстоящего счастья жизни я впервые взяла в руки его книжку: «Сода-Солнце» она называлась. Новая эра началась с того, что я ничего не поняла! Я схватила рукой голый провод, меня дёрнуло разрядом и не отпустило. Бежали строчки, смысл ускользал. Голова шла кругом, я смеялась и плакала. Целые главы оседали во мне, не растворившись. А я всё глотала и глотала. Но это было для меня спасением. Я была мрачным ребёнком, ершистым в общении, с заклеенными очками. Меня ненавидели за пятёрки и отца-директора. Это была отверженность недетская и глубокая. Жить не хотелось, причин было много, зато в книжке оказалось – всё просто.

* * *

Оказывается, жить можно без кошмаров, ничего не бояться, есть на свете добрые души, умным быть приятно, а смысл жизни в том, чтобы придумывать и бросать идеи пачками, «не заботясь об исполнении». Вот это была жизнь! Меня поманили вовремя, я не успела сдохнуть от тоски, деревенская девчонка, часами стоящая у сломанного проигрывателя, вертя пальцем пластинку. Вот из-за этого первого толчка я стала жадной до книг, до музыки, начала сочинять песни, писать дневники, учиться рисовать…

«Он принёс шесть таблеток творчества, и шестеро отравленных на следующий день решили пять проблем из шести. Не решил только самый результативный. Он таблетку не ел, он всю ночь делал анализы и узнал, что в таблетках нет ничего, кроме муки и сахара. Так в чём же дело? Растормозилось воображение! Так в институте археологии появился… ковёрный клоун».

По отрывку из повести Михаила Анчарова «Сода-Солнце» видно, что главное – это искусство и его роль в жизни человека. Творчество – самое естественное состояние человека. Способ жизни, причём высший её способ.

* * *

Михаил Анчаров – писатель, поэт, философ, художник, сценарист, изобретатель, один из первых в стране бардов, учитель Высоцкого. Родился в 1923 году в семье инженера в Москве. Владимир Высоцкий не раз говорил, что его песни начались с Анчарова. А как раз Анчарова сегодня знают гораздо меньше, чем Высоцкого.

Анчаров создал целый цикл повестей – «Теория невероятности», «Золотой дождь», «Сода-Солнце», «Голубая жилка Афродиты», «Поводырь крокодила». Общее в этих книгах – постоянные герои, озорной десант, заброшенный в наше время из светлого будущего. На ходу врываются они в нашу жизнь. Они баламутят всех, мистифицируют, любят и бьются насмерть…

А язык! Академисты могли ругать его за анекдотизм, за инфантильность и косноязычие, за перескоки из эпохи в эпоху. Но, товарищи, когда начинаешь читать Анчарова, важно не умереть со смеху. Для глубокого читателя найдётся и философия, и подтексты, и ретроспекция. А для зеваки – богатое развлечение. Язык Анчарова – лёгкий, блестящий, он всегда полон доброты и самоиронии. Когда Анчарова спросили, как он работает над словом, он сказал, что не понимает, о чём речь. В смысле – главное должно быть не слово, а впечатление. Читатель может почувствовать то же, что и автор (та самая адекватность текста). И если у читателя возникнут дрожь и слёзы, непонятно от чего – значит, всё удалось. А какие для этого слова потребовались, крепкие или, наоборот, нежные – неважно.

* * *

Когда мне стало по-настоящему худо, я решилась и поехала прямо к Анчарову в Москву. Мне говорили: «Ты сошла с ума, это же крайний случай, не стыдно? Если все начнут ездить?» меня пугали: «Любишь-любишь, а приедешь – там полный угол пустых бутылок и его небритая рожа». Родители говорили: «Нечего ездить и трепать языком. Денег не дадим. Баловство».

Но что деньги! Денег я заняла, и мы с подружкой из заводского общежития узнали в адресном бюро место жительства и пошли его искать по морозной яркой Москве. Это был февраль 1974 года. Три часа мы ходили вокруг его дома, замерзать дальше было некуда, а входа не нашли. Наконец, наблюдательная бабка спросила нас, чего мы, сердешные, ищем? Ответили – мы пришли по адресу, договорились, а войти не смогли. Бабка была доверчивая русская и провела нас через «Союзпечать». Это был дом, где жили артисты. Вот для того и хитрость эта, чтобы покой иметь. Лифт вознёс нас в мир иной на четырнадцатый этаж. Мы позвонили в дверь. От ужаса болел живот, подгибались ноги. После звонка в проёме двери появился большой красивый человек в дублёнке. Это был он, Анчаров. Он спросил нас о чём-то, я не поняла. Через раскрытую дверь увидела висящую на стене картину, на ней – красавица, а рядом с картиной стояла она же, только живая.

Я задумалась, глядя на неё, и перестала бояться. Как со стороны я услышала свой чужой голос: «Приехала из другого города, просить у Вас аудиенции». Анчаров, засмеявшись, уточнил: «А для чего? Показать что? Песни, стихи, сценарии?» – «Ничего нет, я так». – «Ах, за жизнь поговорить?», – рассвирепел вдруг он. – «Да когда же кончится это, когда перестанем болтать и дело делать начнём?» Красавица вмешалась: «Миша, не кричи, дай девочке телефон». И придерживая у горла сползающую кофту, сама протянула бумажку, как лекарство. Он куда-то опаздывал и побежал к лифту, и мы с ним. Мы съехали с небес на землю!

Всё-таки состоялся тот разговор, на следующий день. Не узнать было человека. Поцеловал руку, подвинул тапки. Накричав накануне, он извинился. Оказалось, приходил кто-то расспрашивать про Довженко. «Что теперь скорбеть? Раньше надо было ценить, до смерти. Горько мне стало, вот и завёлся».

У Анчарова то и дело звенел телефон. Это был композитор Катаев, автор музыки к спектаклю «День за днём». Он сказал: «Нет, не сейчас, тут небольшой разговор есть» (и смешливо глянул на меня).

Я разглядывала причудливую комнату писателя, кругом были книги, черепки, картины. На картинах повторялось лицо темноволосой красавицы, а сама она в соседней комнате гладила бельё. Это была актриса Нина Попова.

О чём мы тогда говорили? Я хотела тогда бросать институт, а он мне: «И что делать будешь?» – «Буду бродить по Руси». – «Да брось, ты же сопьёшься, пропадёшь. У нас есть писатель-врач, есть военный, есть граф. А ты, может, экономистом будешь. Занятие не так важно, всё равно опыт; ведь родители, небось, в горе, что ты с занятий сбежала?». – «А откуда знаете, что сбежала?» – «Так у тебя на лбу всё написано». Удивился, что замуж не иду. «Не берут? Что значит, косая? Ведь не из-за этого!»

И быстро доказал мне, что для писательства ни бросать институт, ни увиливать от замужества не надо. «Надо пройти через всё, получить уникальный опыт, и тогда тебе будут доверять люди».

* * *

«Это наступит внезапно, это как роды – не остановить. Ты сама поймёшь, если не растеряешь своё светлое… тебе нужен коммунизм – ну, пусть будет, в рамках отдельно взятой личности. Где ты – там и коммунизм». Говорили мы об инерции голода и испытании сытостью, которая ещё не скоро настанет. А вот когда настанет, тогда волей-неволей придётся искать другие потребности.

«История – вещь небыстрая… Писатель и художник могут приблизить хотя бы косвенно, догадкой… Хочешь помочь человеку – не долби его. Сейчас все умные, все мысли накручивать умеют. Ты попробуй, отогрей лучше, а отогретый человек сам до всего додумается».

Он ничего не наврал, понимаете! Всё оказалось правдой, он жил по тем же законам, которые открыл, и он же их первое подтверждение. И никаких там пустых бутылок в углу.

Много раз я хотела вернуться и сказать, что всё так и случилось, как он сказал. Сбылась семья и работа, сбылся первый рассказ. Нашлись люди, которые любят его так же, как я. Но не сбылась наша вторая встреча. Что толку выть в голос, осознавая потерю? Можно ведь раскрыть любую его книгу и радость обрести бесконечную.

Опубликовано 2 августа 1990 года в газете «Вологодский подшипник». Тираж 1600 экз.

Комментарий Раисы Коротких

«Облик радости бесконечной» – рассказ об очень многом. Радость бесконечная, но такая, что, читая, чувствуешь бесконечно много. Боль, удивление, восхищение поступком девушки, поехавшей к тому, кто был так нужен. «Меня поманили вовремя, я не успела сдохнуть от тоски, деревенская девчонка, часами стоящая у сломанного проигрывателя… Вот из-за этого первого толчка я стала жадной до книг, до музыки, начала сочинять песни, писать дневники, учиться рисовать…».

Читаешь, и вопишь – непонятно от чего. «Было ли это у меня?». Был ли тот, к кому, как ОНА, поехала бы, преодолев все. Наверное, живых не было. Был только Чехов, которого чувствовала сердцем, кажется, знала о нем все, переживала за Лику, ревновала к Лидии, ощущая связь их отношений с сюжетом «Дамы с собачкой». Жила каждым его рассказом. Переживала, когда собрался на Сахалин». Он до сих пор со мной. Но почему не пошла за ним? «Что толку выть в голос, осознавая потерю».

Наверное, не хватило той силы, страстности, чтобы – было бы так, как у НЕЁ.

В науке тоже хватает творчества. «Способ жизни, причём высший её способ».

Но почему же душа скорбит, словно о несбывшейся «радости бесконечной?».

Ах, Галина Александровна, Галина Александровна! Почему мне так радостно и больно от бесед с Вами? Поберегу Ваши глаза. Я ведь все равно прошла мимо Вашего сердца.

А это уже совсем конец разговора с Вами: «А если у читателя возникнут дрожь и слёзы, непонятно от чего – значит, всё удалось». Анчаров порадовался бы за Вас: «Все удалось».