Читать книгу ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы - Сборник - Страница 4

Родился я в семье интеллигентов. Мой дедушка с отцовской стороны, Сергей Платонович Яблоков, был земским врачом в Кинешме. Это в Костромской области, на Верхней Волге. Бабушка – Екатерина Васильевна. Отец – Владимир Сергеевич. Мама – Татьяна Георгиевна Сарычева. Мама была из семьи булочников. И до сих пор одну из булочных в Кинешме называют Сарычевской.

Какие-то отрывки воспоминаний есть: мама рассказывала, что у них было два или три работника в этой булочной. Тесто заквашивали в бочке, и на эту бочку ложился спать один из рабочих. Когда тесто поднималось и сбрасывало работника с бочки, оно считалось готовым, и можно было делать хлеб. У мамы был брат Борис Георгиевич. Он потом стал директором хлебопекарного техникума. Вот такая булочная история.

Родители учились на рабфаке физико-математического отделения Московского государственного университета. Из всяких разговоров и старых книжек, подписанных инициалами родителей, знаю, что мать занималась краеведением. Это был общий интерес родителей. Сейчас краеведческие музеи начинают снова играть роль хранителей культуры. Все рушится, библиотеки рушатся, школы закрываются, а музеи работают, и их роль значительнее, чем пятнадцать-двадцать лет назад.

После революции краеведение, как патриотическое движение, расцветало. Может быть, потому, что туда пошли, скрываясь от всяких репрессий, интеллигентные люди, так же как позже, в сталинское время, сделала биологическая интеллигенция. Почему была такая сильная заповедная система в Советском Союзе? Потому что жизнь выталкивала туда людей от всяких доносов и репрессий. Заповедным работникам всякие шпионские или вредительские обвинения тоже предъявляли, но гораздо меньше, чем в городах.

Семья Яблоковых. Слева направо: отец Владимир Сергеевич, братья Клим и Алеша, мама Татьяна Георгиевна. Перед уходом Клима в Красную армию. 1943 г.

После окончания университета отец стал геологом-угольщиком, а мать – палеонтологом. Они оба работали в Московском угольном бассейне.

Про карьеру отца я знаю немного. Знаю только, что он был послан в командировку в США как инженер-угольщик и пробыл там полгода или около того. Такая командировка была большой редкостью в те времена.

Вообще наши родители остерегались рассказывать детям о предках, хранить семейные традиции, рассказывать о том, что происходило вокруг. В сталинское время безопаснее было ничего не знать. И только когда я стал взрослым, мама рассказала историю своей «карьеры». А было так. Она работала на шахте в Подмосковном угольном бассейне младшим геологом. Сажают начальника шахты, и заместитель начальника становится начальником шахты, главный геолог становится замначальника, а младший геолог – старшим геологом. Вот она стала старшим геологом. Снова сажают начальника шахты, и вся эта цепочка продвигается выше. Чтобы избежать участи начальников, а стало ясно, что «каток» не остановится, она завербовалась на поиски гелия. Тогда считалось, что будущая война – это война моторов, в том числе дирижаблей. Для дирижаблей нужен был гелий. Поиск гелия был такой же стратегической задачей страны, какой потом стал поиск урана. Мама завербовалась в геологическую партию на поиски гелия в Семиречье – это в Средней Азии. И это ее спасло от репрессий. Мама около года проработала в поисковой партии, отбивалась там от басмачей. Есть даже фотография, где мама на коне в армейской гимнастерке, с револьвером на боку. Басмачи были кругом, но они были менее страшным фактором, чем сталинские репрессии. Это было где-то 1924–1925 годы. Мой брат Клим родился в 1926-м, а я в 1933-м.

Дальше мать стала специализироваться как палеонтолог и поступила на работу в Палеонтологический институт. Она занималась так называемыми руководящими ископаемыми организмами, по которым можно определять возраст горных пород. Если знать возраст горных пород, можно предположить наличие в них определенных полезных ископаемых.

Мама была очень активный человек. Я очень похож на нее. И она была в теплых отношениях, в хорошем смысле слова, с директором института академиком Алексеем Алексеевичем Борисяком. Она была его правой рукой. Мама перед войной защитила диссертацию и стала одним из ведущих сотрудников в Палеонтологическом институте. Перед самой войной мама прошла также курсы медсестер. Тогда уже было ясно, что вот-вот что-то случится. Страна готовилась.

Когда началась война, отец был уже сравнительно крупным чиновником – заместителем начальника Главуглеразведки. Уголь тогда был очень важен, вся промышленность существовала за счет него. Отец остался в Москве, а семью эвакуировали. Мы: я, мама, брат, бабушка и дедушка – были эвакуированы в Пермь (тогда Молотов). И вот оттуда уже начинаются более-менее ясные воспоминания. В Перми я впервые пошел в школу. Это была школа № 7.

От школы остались смутные воспоминания. Воспоминания остались и от военной Москвы: бомбоубежища, дежурства. Взрослые ходили дежурить на крышу, чтобы тушить зажигательные бомбы. Эти бомбы не взрывались, а падая на крышу, пробивали ее и должны были загораться. Нужно было хватать «зажигалки» специальными длинными щипцами и опускать в ящик с песком. Везде стояли эти ящики с песком.

У нас был радиоприемник ВЭФ, круглый такой. Так вот, через несколько дней после начала войны все приемники собрали. Работали только репродукторы-громкоговорители общей сети. Все были обязаны сдать свои радиоприемники, чтобы шпионы не могли получать через них какие-то инструкции, данные. Рассчитывали, видимо, что будет много шпионов. Наверное, так и было. Мы забрасывали шпионов к немцам, немцы к нам их тоже забрасывали. Про приемник вспомнил еще потому, что, когда мы вернулись из эвакуации, я – то ли с отцом, то ли с мамой – ходил на склад. И наш приемник так и стоял все это время на складе на том месте, куда мы его поставили. Мы его забрали.

Мы были эвакуированы из Москвы. А ведь были люди, которые специально не уезжали из Москвы – ждали немцев. Время было страшное. Рухнули цены во всех промтоварных магазинах. Золото шло за бесценок. И были люди, которые скупали все ценности и ждали немцев.

Алеша Яблоков – в центре. 1936 г.

В Молотове (Перми) мама работала старшей сестрой эвакогоспиталя. Она имела подходящее образование, так как была биологом и окончила медицинские курсы. Нам это сильно помогло выжить. Какая-то еда нам перепадала. Жили впроголодь, бедно очень, как и все. Потихонечку продавали вещи, которые с собой привезли. Ходили на рынок и меняли одежду на продукты. Почему-то врезалось в память, как мама продала свою беличью новенькую муфту то ли за одну, то ли за две миски молока. Молоко продавалось замороженное, дисками. То есть пол-литра или литр молока выливались в миску и замораживались. И на рынке торговали вот этими замороженными дисками.

Мы жили в одной комнате в каком-то большом общежитии. Я помню длинный коридор. Клим все время просился на фронт. Сначала он пошел работать токарем на фабрику, где точили гильзы для снарядов. И такой мастер хороший попался, который все время ему говорил: «Ты должен учиться! Что ты тут толчешься! Ищи способ учиться!» Однажды Клим увидел объявление, что через Пермь проезжало Ленинградское военно-морское училище, и подал заявление в это училище. Училище проезжало через Пермь по пути эвакуации в Тару – маленький городок на берегу Оби, в Омской области. И Клим с этим училищем уехал.

Мы очень быстро вернулись в Москву. В июне-июле 1941 года мы уехали в Пермь, а зимой 1943-го вернулись. Отец организовал нам вызов от Министерства угольной промышленности. Москва была закрытым городом, и просто так туда приехать было нельзя. В Москву вернулся и Клим. Его отчислили из училища, так как оказалось, что у него один глаз не видит абсолютно. Но он все время рвался на фронт, писал всякие заявления.

Жили мы в коммунальной квартире на Малой Алёшинской, около Арбата. В квартире было пять семей. В одной из этих семей был парень, приятель и ровесник Клима. Этому парню пришла повестка на фронт, и Клим пошел с ним вместе в военкомат узнать, почему ему самому не пришла повестка. Тут же в военкомате ему тоже выписали повестку и направили его из-за слепого глаза в училище связистов. Но из училища Клим все равно продолжал писать письма: «Хочу на фронт!» Сначала писал начальнику училища, потом начальнику подразделения. В конце концов написал письмо Сталину, и ему пришел ответ Верховного командования с распоряжением направить его в действующую воинскую часть.

С этим распоряжением нужно было идти на своеобразную военную «биржу труда», где представители различных воинских частей с фронта набирали тех, кто им нужен: танкистов, артиллеристов и т. д. Клим услышал, что нужны самоходчики. Подошел к офицеру, сказал, что глаз не видит, а офицер отвечает, что это ничего и так пойдет. Так Клим попал в самоходное подразделение, где прослужил всю войну.

Клим о войне мало рассказывает. Но один рассказ помню. Это был 44-й год, воевали уже в Пруссии. Линии фронта как таковой не было, и однажды самоходка Клима вырвалась очень далеко вперед. И экипаж вдруг услышал вокруг немецкую речь. Клим с товарищами затаились вместе со своей самоходкой на ночь, сидели тихо-тихо. А утром оказалось, что за эту ночь Клим полностью поседел. Он был черноволос и поседел за одну ночь.

Родители А. Яблокова – Владимир Сергеевич Яблоков и Татьяна Георгиевна Сарычева. 1971 г.

После войны Клим поступил в МГУ на геологический факультет. Как геолог стал заниматься ураном. Долго работал на урановых месторождениях в Карпатах. Награды получал – у него вся грудь в орденах, военных и трудовых. Защитил кандидатскую диссертацию, стал заниматься морской геологией на Дальнем Востоке и в Арктике.

Судьба Клима – это отражение судьбы эпохи. Молодой человек стремится на фронт всеми силами, проходит страшную военную мясорубку и остается живым. Включается в холодную войну, занимаясь поисками урана. 100 тысяч человек было тогда брошено на урановый проект, которым руководил Берия. Он в малых количествах распространен и на Чукотке, и в Магаданской области, и в Калмыкии, и на Северном Кавказе. И везде остались следы разработок, некоторые штольни до сих пор не засыпаны. Я был в городе Лермонтове, где добывали действительно много урана. Там остались огромные поля отходов – пульпы. Сейчас их засаживают деревьями. Но из этих полей текут речки, которые обязательно будут внизу радиоактивными. В нижнем течении этих речек нельзя жить, потому что там всегда будет оставаться радиоактивная угроза. Хотя, казалось бы, Кавказ – курортный район! Уран – это действительно символ времени.

Элеонора Бакулина-Яблокова (1933–1987)

Потом была морская геология, рассыпные месторождения золота, освоение Дальнего Востока и Арктики… Люди работали на государство, которое считало, что нужно ковать ядерный оборонный щит. Смотришь на то время, и кажется, что все развивалось, люди радовались и делали какие-то дела. Но потом думаешь: зачем все это делалось? Для чего было нужно? Где тот щит и какой щит сейчас надо ковать?

У нас с Климом резкие расхождения по двум направлениям. По атомной энергетике и по политике. Клим – коммунист и никогда из партии не выходил. Клим является сторонником развития атомной энергетики. А я из партии ушел и атомную энергетику не поддерживаю. Но мы с братом, конечно, в добрых отношениях. Он хороший, большой и красивый человек. У нас осталась в Свистухе родительская дача – это на станции Турист (Дмитровский район). Так он каждые выходные с этой станции пешком до деревни ходит.

Но вернемся в послевоенную Москву. Мама тогда подталкивала меня к тому, чтобы я нашел свой талант. Это очень важно! Нужно, чтобы человек всю жизнь занимался любимым делом, тогда и жизнь будет легче. А чтобы найти любимое дело, его нужно искать, пробовать разное, чтобы понять, что это дело по тебе, что этим стоит заниматься! Как понять? Это очень важный момент для любой семьи, любого молодого человека. Обязательно надо, если по-библейски, найти свой талант.

Мы все генетически разные. И это значит, что каждый отличается чем-то от другого, каждый человек может делать что-то лучше, чем другие. Идеально найти то доброе, чем ты можешь заниматься лучше, чем другие. И это тебе даст на всю жизнь уверенность в том, что ты делаешь хорошее дело. И ты будешь счастливым человеком! Таким я считаю себя. Конечно, очень жалко, что от рака умерла Эля, что мои родители от рака померли. Жалко, что у меня рак. Жалко, что сын у меня не такой, как мне хотелось бы… Много чего жалко… И все равно я счастливый человек. Я всю жизнь занимался тем, чем хотел заниматься, и мне очень мало приходилось делать то, что не люблю.

Мама сделала все, чтобы я «прощупал» все возможности и нашел себя. Тогда была замечательная система кружков в Доме пионеров. Можно было прийти в Дом пионеров, записаться в любой кружок и заниматься иностранным языком, пением, рисованием, столярным делом, слесарным делом… Животные интересуют – тут живой уголок. И до сих пор это есть, и слава Богу! Обязательно надо любого молодого человека, когда он формируется, в 10–12 лет, подтолкнуть, чтобы он прошел разные занятия. И сказал о чем-то: «Да, это мое!»

Я с огромным удовольствием занимался в кружке столярным делом и до сих пор столярничаю с удовольствием. Это мое хобби. Может быть, я не столяр-краснодеревщик, но табуретку могу сделать. Кстати говоря, впервые я попал на телевидение из-за столярного дела. Был городской конкурс пионерских поделок, и я занял, по-моему, третье место. Я своими руками, хотя и под руководством мастеров из Дома пионеров, сделал раскладной стул-лесенку. Это был стул с прямой спинкой, его можно было раскрыть, и он становился маленькой такой лесенкой, типа стремянки. У нас дома всегда были книжные полки, и достать до какой-нибудь высокой полки можно было, только забравшись на стремянку. И вот по телевизору показали, как мой папа открывает этот стул и тянется к книжной полке, берет книжку, а я рядом стою. Это было мое первое выступление по телевизору, по-моему, в 1949 году.