Читать книгу «И вы, моря…». Amers - Сен-Жон Перс - Страница 17

И сия дщерь у Жрецов:

«Пророчества! Пророчества! Тающие следы губ, блуждающих по морям, и всё то, что, подобно якорной цепи, удерживает под пеною морской слово, готовое вот-вот родиться, но так и не произнесённое…

«У подножия двух скалистых Голов [крепкими узами] привязанные девы вслух разбирают послание. Хоть бы их заставили замолчать в нашем присутствии: хором славословить бога у них выходит лучше, чем поочерёдно излагать написанное… Девы, привязанные у подножия двух скалистых Голов, словно в колесницы запряженные…

«И нетерпение на водах ─ от слова, замедлившего в наших устах. И Море промывает на камне наши горящие от соли глаза. И на камне бесполом вырастают глаза Чужестранки…»

***

«О, не есть ли всё вокруг ─ лишь вылупление лучащихся пузырей блаженства, которым равно славословить и ненасытный час, и час слепой? А это море ─ то самое, что в нас песчаные свои откапывает отмели и свой рассказ ведёт нам о песках иных?

«Их столько и не грезилось Поэту ─ причастных ко всему происходящему на водах и под оными!… Одиночество, о, кишение! Кто, наконец, отпустит к нам Сестёр незримых наших, томящихся под пеною? ─ Смешались в кучу здесь, словно на поле брани, их зонтики и рюши, ретивых крыл проделки, и сотни тех ─ разорванных на части какой-то грубой силой,

«Ах, столько дев в оковах, ах! их столько под уздцами, и столько их в давильнях ─ мятежные, исполненные горечи, выросшие ─ они пьяны вином тростинок зеленеющих…»

***

«Об этом вспомнят сыны ваши и сыновья сынов ваших и дочери сынов ваших, [о том] как, ─ вдалеке, на отмелях песчаных, ─ от семени худого племя новое ускорило свой шаг и обгоняло нас, Дев непорочных.

«Пророчества! Пророчества! Орёл Века сего, под капюшоном, точит свой клюв между двух скалистых Голов. В низине невозделанных небес тяжелеют почерневшие заплечные сумки [странника]. А над озарёнными бледным золотом островами дождь высыпает нежданно белесые ячменные зёрна послания;

«А вам, чего вам-то было страшиться послания? Этого внезапно пробегающего по вòдам дыхания, указующего бледно-жёлтого перста из окаменевшей серы, или этих свободных от примеси, готовых к посеву чёрных семян разной птичьей мелочи, бросаемых нам в лицо, словно ингредиенты для приготовления грёзы вместе с чёрной солью прорицания? (семейство ─ буревестниковые, вид ─ пелагический, образ жизни ─ эрратический, в этом отношении схожи с ночными бабочками.)»

«…Есть, [нам] есть что сказать в пользу нашего века. Так в трещинах [позолоты] видна редкостная протрава, подобно тому как обломок меча хранит привкус высохшей глины, а осколки разбитого им горшка ─ вкус стали, ─ тот особенный вкус, который всегда будет влечь уста тех, кому повезло с рожденьем.

««Взалкал, взалкал я вас, иные дали»: крик птицы морской в миг высочайшего спаривания! И [обычные] вещи больше не имеют значения на суше, оставшейся без защиты… Для нас [есть лишь] морской Континент, а совсем не [этот], ─ насквозь пропитавшийся ароматом пажитника, ─ простор предуготовленной для знатного брака земли; для нас [есть лишь] вольница морская, а совсем не тот склон [горы], предуготовленный для простого человека, ослепленного звёздами родного края.

«И достохвальны вместе с нами Те, кто на устланных морскими водорослями песчаных дюнах, ─ изрытых, словно покинутые кабаньи логовища, ─ в поднимающейся над бескрайними водами священной вòни, ─ когда ипомея песчаных берегов облачится в гиацинтовый пурпур ─ а море вновь станет цвета жертвы [вечерней] ─ сумеют поймать ветер, ─ словно паруса, раскрывшиеся на самых высоких реях!

***

«…В небе, меняющем свои паруса, трепещут, озаренные изнутри, дивные полотнища тех [парусов], что были распущены. И в нас, причесанных железною чесалкой, стихает гул недовольства. Море в нас растёт, словно в пустых комнатах огромных каменных раковин…

«О, Море, которым тускнеют женщин [ясные] очи, их нежность и дыхание вырастают из моря, а нежность и грезимое ими ─ из дыхания, в текучей же непрерывности грядущего есть и милость, издалека пролившаяся на наши головы,

«Словно уст священных слюна и сок жизни вечной. И разлита нежность в славословии, не в элоквенции; в полнейшей бездыханности, а не в безупречной дикции. И блаженство явленного отвечает блаженству вод…»

***

«…Дождь сеет над не ведающим жалости Океаном семена золотистых своих первоцветов: их ровно столько, сколько раз моргнет божье веко. Дождь над Океаном изнутри озарён: [там] столько светлого, сколько уместится неба, выросшего как на дрожжах, в наполненном дождевой водой корыте рисовых полей. Ставшие взрослыми девы, заживо привязанные [у подножья двух скалистых Голов], склоняют свои головы под тяжёлою ношей померанцевым золотом расцвеченной грозовой тучи.

«Время от времени море стихает, облачается в цвета наипреклоннейшего возраста и становится похожим, в пестроте рассветных лучей, на ту, которая любуется своим отражением в глазах новорождённых младенцев; [похожим] на ту, в своём отливающем золотом уборе, которая в вине ищет ответы на [все свои] вопросы.

«Или же покрытое серой пыльцой, словно припудренное Сентябрём, становится оно морем целомудрия, [непорочною девой], которая нисходит, нагая, осыпаема пеплом духа [святого]. Так кто же теперь на ушко нам скажет ─ где оно, место истинное?

«…Окликнуты тихонечко, мы слушаем вдруг зазвучавшее в нас совсем близко и, в то же время, очень далеко, ─ как тот чистейший свист Этезианки на превысоких реях. И есть нежность в ожидании, а не в дыхании и не в славословии. Но всё это (только нам одним и раскрывшееся, но не полностью) едва ли можно облечь в форму рассказа… Лучше промолчим, освежив полость рта горстью мелких ракушек.

«О, Путешественники, те, кто отплывает в дальние края по чёрным водам на поиски [древнейших] санктуариев: отправляйтесь в путь и сами ввысь тянитесь, не возводите храмов до небес. Земля [обетованная] разбросанных камней к себе самой вернётся и в водах низвергающихся этих свои одежды сбросит. А мы, Блюстительницы, связанные прежде, свободу получив уходим [к ней], в песках зыбучих не оставив и следа.

«Вскрытые пласты шелковистой белой глины, сладковатой на вкус, прослойки липкого, нодозного белого мергеля, тоже сладковатого, опережают нас, ещё не проснувшихся женщин, в нашем стремлении к земле. И, ступая босыми ногами по этим ночным мацерациям, ─ подобно тому как слепой среди ночи ощупывает занесённые снегом зарубки ─ мы, след в след, идём за чистым языком словно вылепленной из глины местности: [повторяя] рельеф менингеальных извилин, [обходя] священные выпуклости лобных долей эмбрионального детства…»

***

«… И дожди прошли [чредой вещуний грозных], вопрошать их было некому. Знамения ─ долгими своими упряжками ─ исчезли за песчаными дюнами, чтобы вдалеке распрячься [на просторе]. Мужи ночи покидают темнеющие нивы. Тяжеловыйный скот, запряжённый попарно, движется без погонщика по направлению к морю.

«И пусть нас осыпают упреками, о, море, если мы также не повернули головы!.. Дождь с солью идёт к нам с приливом. И на земле ─ зелёной воды прозрачность, четырежды в году зримая.

«Чада, широчайшими водными листьями укрывающие власа свои, за руку и нас возьмите, когда наступит полночь зелёной воды: Вещуньи уходят ─ с Дождями ─ свободные от пут, чтобы снова сеять [приметы и знаки] на заливных рисовых полях.…»

(А там! Что хотели мы высказать, что высказать мы не смогли?)