Читать книгу Небо цвета крови. Книга вторая. Дин - Сергей Алексеевич Попов - Страница 3

Вот и дожил Дин до завтра, увидел новый, в крови, рассвет. Смилостивился над ним Всевышний, уберег от смерти и в этот раз. Не выходила из головы только последняя ночь, проведенная в пустом обледенелом колодце: вся в кошмарах, в бреду, в холодном поту. К брату и сестре добавился и погибший Саид, сцены варварской гоньбы прошлого дня. Все по минуточкам, во всех подробностях. Будто по-настоящему очутился в том аду и опять спускался по всем кругам, пробегал тем же спасительным маршрутом…

Утро Дин встретил душевно окрепшим, вздохнул полной грудью – следов преследователей нигде нет: его действительно оставили в покое, теперь не нужно постоянно оборачиваться, как забитому зверенышу. Правда, плата за такую «свободу» оказалась слишком высока – ни за что не отмолиться, ничем не откупиться. Саид – мертв. Всяким светлым планам отныне не суждено сбыться. Конец. Вновь нужно как-то свыкаться с одинокостью, прокладывать неуверенные шаги вперед назло всему и всем, но так мало сил на это осталось и неоткуда их черпать. Лишь одна навязчивая мысль играла с рассудком, манила фальшивым облегчением – можно ведь в любую минуту прекратить эти страдания: достаточно просто упасть где-нибудь и больше не вставать. И будь что будет. Пускай замерзнет, задерет зверь или пристрелит и обокрадет бродяга – плевать. С тем, во внутреннем смятении, хаосе, и брел бесцельно дальше по бесконечной глуши, тщетно нащупывая в собственной жизни ту ниточку, за какую стоит крепко зацепиться, чтобы окончательно не провалиться в роковую бездну…

Распогодилось. С винно-красного неба уплыли пухлые тучи, обычно разрывающиеся пеплопадом. Ржавое солнце блекло отсвечивалось от серовато-зеленых снегов. Тихо пел ветер, пушилась даль. Таинственной тревогой пропитывался холодный воздух.

С середины дня внимание Дина привлек матерый волк-одиночка, постоянно держащийся на расстоянии выстрела. Притом он никогда не уходил слишком далеко, но и нападать не решался: то ли чего-то выжидал, то ли заманивал – бог его знает. Сам – плешивый, страшный, осунувшийся, а глаза что горящая медь: в желтизну, с гранатовым блеском. На охотника смотрел по-умному, не как на тупую овцу – осмысленно, с вызовом, сопернически. Дина эта азартная игра, конечно, отчасти забавляла, но голод, благо пока без жажды, непреодолим. Ни о чем не мог думать. Хотелось поскорее насытиться. Да загвоздка вышла: ружье-то потеряно, а с ножом к хищнику не подкрасться – не заметит, так услышит, унюхает.

Вот, обозленный, и ковылял за ним Дин битый час, кровожадно размышляя:

– Оружие нужно дальнобойное. Без него никак. Волк, зараза, умный зверь: так просто к себе не подпустит – бросится. Один на один легко не одолеть – загрызет или покалечит. Бить надо издалека и так, чтобы наверняка, с первого раза. Да из чего только?.. Ни черта же нет… – осмотрелся: с востока на запад – голая пустошь, холмики, лески. И ни намека на жилища. – Из пальца, что ли, стрелять по нему? Или снежки лепить?.. Господи, самому смешно… – и, исподлобья поглядев на потрошителя, задиристо машущего куцым хвостом, поправил лямку рюкзака – и жарко, раздирая тишину, прокричал с показным раздражением: – А этот вон стоит все, смеется надо мной, сволочь! Шел бы ты от греха подальше и не появлялся! Чего пристал?! Чего дразнишься?! Еда ты для меня! Не боюсь тебя! – и себе, остынув: «Да и сделать-то ничего не могу ему. Как быть? А вдруг он – единственный зверь в округе и никого больше нет? И что остается тогда? Медленно подыхать? Или вновь, как раньше, обувь варить и размоченную кору обгладывать?..»

И, убоявшись давно пережитого, весь передернулся, перекривился, подпустил к сердцу острые льдины. Не вдруг припомнилась позапрошлая вьюжная зима и дичайший выбор: скатиться до людоедства подобно многим или остаться человеком? Пересилила тогда закаленная воля, а не дремучий инстинкт. Но то – давность, а сейчас?..

Дальше продолжил, воспротивившись возможной будущности:

– Нет-нет… не смогу так больше. Пытка это, дремучесть. Пускай крысы это жрут, но не я!.. Я – человек… – стиснул зубы, кулаки. Челюсть заскакала пружиной, заныли от натуги скулы. Тело, дух, рассудок – все призывало к борьбе за жизнь, отгоняло гибельные позывы. – Надо держаться. Изо всех сил…

Волку чихать на душевные столкновения человека: он – раз! – и еще на двадцать – двадцать пять шагов в пустыню. Потом оттуда гавкнул завлекающе – и зайцем пустился наутек. Снег из-под тонких лап вспорхнул изумрудными хлопьями, закружился, засверкал.

«Уйдет же… – как камнем стукнуло Дина по черепу, и тут же: – Надо за ним!»

Бросился вдогонку. Да разве ж угнаться за волком? Вскоре выбился из сил, вспотел, перед глазами – муть, перепляс. Ноги сделались чужими, одеревенели. Взял передышку, схватился за молотящееся сердце, осмотрелся и остолбенел – потрошителя-то и нет, исчез. Что делать? В груди зажгло, в спину студенисто дыхнуло отчаяньем. А живот крамольно бурчал, просил еды…

– Удрал, сукин сын. Поигрался в догонялки – и удрал… – со злобой просипел Дин, чертыхнулся, рассерженно топнул, задрал голову. Солнце еще высоко, но уже надо думать и об укрытии: проводить ночь на открытой местности или в бедном на деревья лесе – самоубийство. Если уж потрошитель, мясодер или прочие звери не приметят спящего путника, то обязательно разглядят костоглоты. Глаза у них острые, даже тьма не спасет.

И вдруг просиял весь: невдалеке, укравшись за пологим холмиком, утыканным разлапистым кустарником, к нежданной радости, зачернел крохотный сиротливый домик. Вначале даже и не узнал – спутал с выжженными зарослями. На просевшей, в рифлях, крыше посверкивала наледь, бледнело хмурое оконце, затянутое серой пленкой. Внешне он, как показалось Дину, добротно обит резиной или другим плотным материалом. Словом, спасение, грех не заглянуть.

– Да неужели? – с какой-то облегченностью проговорил Дин, словно изгнанник, углядевший далекий оазис. Голос вроде повеселел, но копни глубже – сквозил недоверием: заветное жилье, вполне вероятно, – ловушка, важно не потерять бдительности, сохранять хладнокровие. – А вдруг поджидают меня? А если западня?.. – и раздвоился мысленно: с одной стороны, понуждали условия – помимо пищи нужна хоть какая-то крыша над головой, с другой – недобрые предчувствия. И никак не мог определиться, метался от плюса к минусу. Наконец решился: – Надо осмотреть. Да и как будто у меня есть выбор. А там уж чего – выскочит кто, выпрыгнет – разберемся с божьей помощью. Силы-то есть еще, отпор дать смогу, – и здесь же: – Людям уж точно…

С тем наготове и направился к дому. На подходе замедлился, прощупывающим, с прищуром, взглядом следопыта осматривая каждый подозрительный куст, снежную кучу, вроде бы безобидные по первому впечатлению бревнышки – где угодно могли поджидать растяжки, капканы, замаскировавшиеся стервятники.

Дин шел с недобрым ожиданием, приговаривал:

– Раньше лески на растяжках издали замечал – глаза видели, как у филина, – с великим трудом вздохнул, – сейчас что-то подводят: четкость пропадает, расплывается все. Дряхлею, что тут сказать…

Но обошлось. Опасения оказались излишни – человек здесь не бывал давно. На всякий случай несколько раз обошел домик по периметру, придирчиво изучил все, что лежало не так или чем-то смущало. Нет, чисто. Как так? Какой-то дьявольский розыгрыш, что ли? Заглянул в окно: ничего не рассмотрел – темь, а у входной двери, обшитой пластиковыми пакетами, резко сделался выжидательным домушником – ссутулился, напружинился. За ручку, обмотанную целлофаном, хвататься сразу не спешил: легко «вспугнуть» самострел – и тогда прощай голова. С саперской аккуратностью поводил ножом по щелям, поелозил под петлями, по низу – ничего.

– Может, с той стороны струна натянута от таких гостей, как я? Кто-то на хитрость пошел? – рассыпался в вопросах Дин – и охладел: а вдруг не увидел чего и привел в действие затаенный смертоносный механизм? И как быть теперь? И про себя рассудительно: «Нет, что я, совсем, что ли? Так попадаться глупо…» – усмехнулся даже, отгоняя пугающее наваждение, продолжил: – А дверку-то отпереть все-таки надо – не на пороге же торчать…

Секунду-вторую подождал, подумал, решился: всунул костяной клинок в замочную скважину, взломал, потом откупорил защелку, легонько толкнул дверь – и отпрыгнул пугливым зайцем. Нет, не шмальнуло. Дом молчал, словно гробница. Дин на радостях перекрестился, захлопал глазами, осторожно высунулся: посередине стул, слева – стол с примусом, сломанная раскладушка без матраца, подальше – еще две дверки, меж ними – древний гардероб без стекол. Полусумрак. Солнечные лучи едва протискивались через окно, мелкими крапинами, как мухи, садились на древесный пол. По гостиной кружила всполошившаяся многолетняя пыль, нестерпимо тянуло мертвечиной. Жить, в общем-то, можно, только сперва хорошо бы поскорее найти труп…

– Крыша над головой есть – и ладно, – высказался Дин, осмотревшись, и по-собачьи понюхал воздух – из-под левой двери ощутимо несло сладковатым дурманом. И догадался, мрачно покривил рот: «Вот и нашелся. Будем вытаскивать…»

Бывший хозяин, потемневший, высохший до ребер, босой, в одних штанах, встретил Дина, сидя на табуретке с запрокинутой головой. Под ногами – пистолет и две бутылки спиртного. Свел счеты с жизнью не так давно – несколько недель назад. Причину Дин истолковал по-своему: голодал, мучился и в конце концов сломался, перешел черту.

Прикрываясь рукавом от трупного зловония, охотник прикрыл тому веки, высказался упавшим голосом:

– Не мне тебя судить… Сам когда-то чуть было до такого не дошел… – поднял пистолет, повертел, проверил обойму – патронов нет, последний потрачен. Расстроился, само собой, что не доведется пострелять, сунул за пазуху: пригодится, лишним нынче ничего не бывает, на худой конец можно продать или обменять. – А за пистолет тебе громадное человеческое спасибо…

Мертвеца Дин вытащил в гостиную, засуетился в поисках лопаты, каких-нибудь подручных средств, чтобы смастерить подобие санок. Все необходимое, включая утварь и кое-какую незаношенную сезонную одежду, нашлось в соседней комнатке, задуманной под маленький склад. Там же, в невысоком шкафчике, на нижней полочке, лежал, притаившись, разобранный составной лук без тетивы и колчан, старательно обернутый защитной пленкой, с пятью стрелами с ярко-зеленым пластиковым оперением.

«Вот так привалило счастья! – возрадовался Дин. – Теперь уж точно волчара никуда не денется – если, конечно, вернется. Еще бы наловчиться стрелять из него, а то в последний раз из такого в детстве присосками пулял».

Из крупного металлического листа и бечевки соорудил санки, уложил самоубийцу ниц, прихватил лопату – и повез хоронить. Могилу вырыл подальше от дома, в канаве, утыканной мертвыми кустами, притоптал снегом. Крест ставить не захотел, лишь постоял из приличия со скорбно свешенной головой, не скидывая капюшона.

Одно только проронил напоследок:

– Больше ничего для тебя сделать не могу. Бывай… – и заспешил в дом.

Дверь запирать не стал – пусть жилище хоть немного проветрится от мертвого духа. Грязную лопату и санки, не отбивая, зашвырнул в угол, тяжко, с угрюмым лицом, потерянный, в мрачных раздумьях, опустился на стул, раскидал затекшие ноги. Замечтался о табаке, чей вкус уже начал забывать. Вскоре о себе напомнил голод, живот скрутило до скулежа. Накатила жажда. Допил из бутылки последние остатки живительной влаги. Все. Запасов воды не осталось – предстоит топить снег, подолгу фильтровать… Меры отчаянные, но куда деваться?

Паника схватила Дина за сердце, внутри все опустилось, оледенело, в голове – горячка, лихорадочная коловерть спасительных идей, одна абсурднее другой. Ни одного путного решения, никаких выходов. Тучей нависла полная безнадега.

– Не хочу, как тот. Не хочу… – шепотом забредил он, встал, старчески сгорбился, заходил по комнате, как полоумный, со сложенными на груди руками. Глаза, больные, озверевшие, метались по дому, переворачивали его вверх дном, перепутывали цвета. В ушах – тупой металлический звон, точно рядом долбили по водосточной трубе, пульсировала лихая кровь. – Не хочу… Я сюда не умирать пришел…

Мимо пропыленного окна – неясный силуэт, шуршание снега, знакомое порыкивание. Дин опомнился, оживился – вот он шанс! – и – за луком. В спешке собрал его, из мотка прочной рыболовной лески, найденной здесь же, в выдвижном ящичке, сплел витую тетиву. Опробовал – даже закололо в пальцах, плечо свело судорогой, со лба покатился пот: натягивался туго, мощь невероятная.

– Надо догонять. Или все – хана мне… – подхватил колчан и – за санками.

Вернувшийся волк на сей раз вел Дина на восток, через истлевшие чащи. Тот дважды мог зацепить его стрелой, но хищник, будто чуя намерения человека, мгновенно менял направление, прытко скрывался за деревьями. Дин безбожно матерился, клял белый свет, но все же не отставал, упорно пробирался бездорожьем, совершенно забывая о том, как далеко отходит от убежища…

Вечерело. Играл переливистым рубином далекий закат, таяли ленивые облака. Прежде зеленые снега омылись кровью, как после побоища. Совсем зачернели леса. Над пустошами зашевелилась незримая опасность. Враждебными стали земля и небо.

Наконец волк привел Дина к полянке. Вокруг стеной вздыбилась кошмарная чащоба. Страх неимоверный. Потрошитель, дразнясь, прыгнул два раза влево, зарычал и замер, по-кошачьи повернувшись боком. Если стрелять, то сейчас. Дин бросил санки. Крадучись с натянутым луком, взятым горизонтально, ближе подступил к волку, прицелился в полысевшую шею, приготовился спускать стрелу. Тетива трещала, наконечник победно заблестел, руки тряслись, как у пьяницы.

Перед выстрелом высказался злорадно:

– Добегался, – присел на корточки, коснувшись трухлявого пня. – Теперь-то уж не уйдешь…

Что-то глухо лопнуло, взорвался фонтаном снег. Дин запоздало прочувствовал фатальный просчет, пустил стрелу в «молоко», отпрянул вправо – и с хрустом в левой коленке, как подкошенный, с воплем повалился навзничь, выронил лук. Боль ворвалась в мозг, в кости, ошпарила мышцы. Из глаз – искры, слезы. Собственный крик не слышал: вроде рот открыт, а звуков нет, точно онемел. Увечье оценить не успел, нащупал только рядышком инистый булыжник – орудие коварной охотничьей ловушки. Потом в багровой шатающейся пелене разглядел несущегося волка. На миг вернулся слух – потрошитель ревел кабаном, скалил черную пасть.

«Знал, скотина, о ловушке… ждал момента… – закралась парализующая мысль, – теперь не отпустит…»

Волк накинулся неистово, придавил передними лапами грудь, попытался разом перегрызть чудовищными клыками глотку. Дин, не ощущая покалеченной ноги, дал зверю железным кулаком в челюсть и, закрываясь от когтей, рвущих рукава в клочья, вытащил костяной нож и всадил в брюхо по самую рукоять. Хищник ослаб, проскулил, сплюнул кровь со слюнями в лицо и рухнул бездыханной тушей, вывалив бледно-розовый язык. Он мокрой тряпкой прилип к правой щеке Дина, коснулся губ.

Дин, морщась от отвращения, сбросил убитого волка, кое-как обтерся, с затаенным ужасом посмотрел на перебитую коленку – штанина разорвана, темнел бугорок. Первая мысль – перелом. Упал затылком в снег, глубоко, всей грудью вобрал стылый воздух, обжигая легкие, по-детски захныкал. Слезы быстро остывали, морозили кожу. Пришел в себя, рискнул посмотреть еще, потрогал, подуспокоился: нет, все-таки вывих, но нехилый, медлить с таким ни в коем случае нельзя.

– Срочно вправлять надо, пока нога не опухла… – и, глядя на волка: – И этого оставлять нельзя – утащат. Еще ведь обратно как-то надо дойти… Дерьмо… – закряхтел, – вот же дерьмо…

С божьей помощью поднялся, передохнул, огляделся: пни да сугробы – с их помощью ногу не починить, требуется нечто покрепче. Помутневшим взглядом натолкнулся на груду камней, вылезших из-под снежной толщи.

«Должно подойти…» – подумал Дин, едва соображая.

И захромал туда.

На подходе запасся мужеством – адские страдания только ждут. Подошел, выдохнул, в нерешительности закачался, оттягивая время, а затем собрался с духом, плотно зажал левую стопу в каменных тисках, закусил рукав, чтобы не заорать во все горло, и – резко вывернул вправо. Мерзко хрустнуло. Дин истошно вскричал, прокусил запястье до крови и – свалился в беспамятстве…

***

«Мы все равно не дадим тебе жить, братец! От нас не спрятаться среди живых!..»

Очнулся Дин, когда на пустоши уже сошла долгая ночь. Небо черно, как смоль, гулял ветрище, голосили потрошители, невиданные звери. Колючий холод вползал под одежду через порванные штаны, рукава.

– Сколько же я так провалялся-то?.. Темнотища кругом… – закряхтел Дин, и себе тревожно: «Когда они же перестанут мне сниться?.. Сколько можно?»

Приподнялся на локтях, вымученно сглотнул, как после похмелья.

– Не заболеть бы… – отряхнул воротник, капюшон и прибавил, делая самому себе суровый выговор: – Будешь в следующий раз внимательнее, слепой осел! Хорошо, что хоть легко отделался…

И заводил глазами: нога зажата средь камней, заметно распухла, болела, сам – черт знает где, а справа, плутовато фыркая, тощий волк по-тихому пытался стянуть его заслуженную добычу. Человеком пока не интересовался – слишком увлекся сородичем. Дина охватил гнев, кровь кипятком разлилась по телу. Начал яростно, забывая о травме, выдергивать ногу, браниться, торопиться: если наглый вор удерет – это полный провал, все зазря.

– Хрен тебе! Это моя еда! Я ее добыл честно!.. – дикарем заревел Дин и, рывком освободившись, простонал – коленку обожгло огнем. Привстал. Загребая снег негнущейся конечностью, обезумевший, с ножом, поковылял за волком, словно оживший труп. Тот при виде приближающегося охотника отпустил чужой загривок, настороженно подломил левую переднюю лапу и, словно гончая, вытянул нос, мерцая глазами. – К бою готовишься? Давай-давай… – нашел лук, колчан, приготовил стрелу. Потрошитель занервничал, голову – книзу, локаторами растопырил уши, по-своему мысля: то ли нападать самому, то ли звать подмогу. Однако Дин стрелять все же опасался: впотьмах запросто можно скосить – к тому же стрел осталось всего четыре, – потому решил взять зверя на испуг, для вида стянул тетиву: – А ну!.. Пошел! Убирайся! Пошел-пошел!.. Мясо – мое! Слышишь ты, хитрая морда?! Давай-давай, проваливай! – а думал так: «Хоть бы сработало, Господи! Мне бы только свое забрать – да домой…»

Потрошитель забоялся скорее не угроз, а непонятного оружия – как работает? сильно ли бьет? – рысью отступил к кустам, притаился, сливаясь с угольным снегом. А у самого – хищный оскал, клыки нацелены на теплое человеческое горло. Убоина уже наскучила – окостеневшая, невкусная, и кровь холодна. Да и на кой черт она теперь, когда намечается такой пир?

Дин знал: волка одной напускной воинственностью и дешевой бравадой не сдержать – все равно что перед открытым вольером дразнить льва голым задом. Посему, пока зверюга в оторопи и не готова кидаться, не сводя с нее глаз, ослабил натяжение, ловко перехватил стрелу, одной рукой нащупал холку убитого волка и, пригнувшись, поволок к санкам. Туша, потяжелевшая на холоде, за все цеплялась, застревала. Волк неотрывно следил за отдаляющейся жертвой, хрипато порыкивал вслед, выжидал удобной секунды.

– Только бы до санок добраться, а там уже легче будет, – ронял Дин, спотыкаясь, в страдании стискивал зубы – напоминала о себе коленка. Смертельно устал, измучился. Мозги толком не варили. Нервы на пределе. Натруженный организм просил отдыха, тепла, хоть какой-нибудь еды, питья. А до всего этого еще так далеко: дом как минимум в часе пешего пути, можно и не добраться вовсе – темно, снежно, у зверей охота в самом разгаре, а с грузом не оторвешься, да и особо-то не отобьешься. Потом уже бездыханному потрошителю, упрекая: – Вроде кости одни, а такой тяжелый… Дорого же ты мне достался, сучий хвост!.. Как бы теперь самому не сдохнуть…

Волк все-таки не утерпел, неожиданно завыл, рассекая ночной мрак. Тот ответил утробным шелестом, гудением, смешался с ветром. Из тьмы – пять, семь – не счесть! – заунывных, с переливами, подголосков. Следом откуда-то с севера – еще полдюжины. Стая пополнялась с ошеломляющей быстротой. Кого конкретно загонять теперь известно каждому: бесподобное лакомство – человека. Скоро начнут зажимать в кольцо.

У Дина нервически дрогнули губы, сердце заметалось. Вот, наверное, и пришел бесславный конец: от таких бегунов живым не уйти – здесь их стихия, дом родной. А обратный отсчет запущен, чего-то надо предпринимать…

– То каннибалы, теперь волки… Никому покоя не даю на этом свете… – сетовал Дин и, выдохнув, с сердечным огнем: – Ноги уносить надо, не подыхать же вот так – без сопротивления, как куропатка?..

Потрошители с рыками перешли в наступление. Ночь потонула в беспокойстве, задвигалась. Звучно мялся снег, ломалась ветошь, со всех сторон – пылкое пыхтение, сап.

Дин про себя чертыхнулся, подумал: «Надо было в этого стрелять, пока был шанс. Дотянул, придурок…»

И шустрее к санкам. Волк, что призвал сородичей, разом осмелел, ощетинился, взял разгон – и, протяжно ухнув, свалился замертво со стрелой из открытой пасти. Дин понимал: все равно не уйти. Но в этот миг так остро захотелось жить, дышать, просто быть… Как никогда поверил в себя, в чудеса, что случаются с людьми в час нужды. Истово затребовал их душой, сердцем. Ноша перестала иметь вес, колено – ныть. Откуда-то взялись силы, как в молодости.

– Выберемся, непременно выберемся с тобой! – с самовнушением повторял себе, рыл ногами снег, через раз оборачивался – волки догоняли. Вновь нахлынул ужас, по спине – холодный пот. Потом прибавлял возбужденно: – Легкой закуской не стану! Не обольщайтесь! Еще вас перед смертью посечь успею…

Часть потрошителей откололась от общей своры, хлынула на поляну. Остальные прижимали охотника с двух сторон, будто жомом. Тому деваться некуда – выходы отрезаны, вот-вот захлопнется мышеловка. Дин приготовился к финальной схватке: повесил лук через плечо – от него больше нету прока, – обнажил костяной нож в померзшей волчьей крови, взял обратным хватом, встал в воинскую стойку, почернел лицом. Теперь он – или победитель, или проигравший. Другого не дано.

– Давайте, нападайте: шеи-то всем распишу, никого не забуду… – бесстрашно выпалил Дин, пылая мчащимися глазами, как безумец. Интуитивно просчитывал, кто бросится первым, куда вернее бить, чтоб наглухо, в один удар. Прикидывал: «Оравой-то не нападут. По одному будут. Стало быть, шансы-то приличные, продержусь…»

Вскоре волки взяли Дина в смертоносное кольцо, забегали обманными кругами, сбивая с толку. Мелькали стремительными темными пятнами – туда-сюда, друг за дружкой, будто смерч. За всеми не усмотреть – глаза сотрутся. Еще, наверное, секунда, и из этой шерстистой карусели непременно кто-нибудь выскочит, свалит с ног, изорвет в требушину… Однако события стали разворачиваться по иному сценарию: в дальнем подлеске, на счастье Дина, громом заревел мясодер, забрел на поляну, неуклюжий, кряжистый, со сломанным клыком, огромных размеров. Кровожадная стая разом осеклась, поджала оборванные хвосты. Куда-то подевался весь охотничий раж. Вкусить вожделенной человечины отныне не светило – объявился нехилый враг, какой не по зубам никому, даже альфе. Да и тягаться с таким без толку – раскидает, как щенят, тут уж не до чего, лишь бы лапы унести…

Дин, воспользовавшись смятением в волчьих рядах, зачехлил нож и припустился к санкам. Никто и носом не повел в его сторону. Погрузил отвоеванное, взялся за бечевки, как за поводья, и сердечно поблагодарил вепря, запинаясь от накативших эмоций:

– Вот уж кого-кого… Тебя точно не ожидал!.. Спасибо!.. – и, переведя дыхание: – В долгу у тебя буду!

А позади, вихрем взвившись над полуночными пустошами, шатая темь, – разъяренное хрюканье, волчий визг, топот, переполох. Между зверьми завязалось побоище, но триумфатор в нем заранее предрешен. Кажется, завтра у костоглотов намечается королевский пир, и никто не уйдет обиженным…

За весь оставшийся отрезок пути до дома Дин ни разу не обернулся – не дай бог сглазить удачу.