Читать книгу Небо цвета крови. Книга вторая. Дин - Сергей Алексеевич Попов - Страница 5

Дин провалялся в отрубе до вечера. Безмятежно, без храпа, сновидений, страданий, ставших привычкой. В простом бессюжетном забытье. Кружка водки залпом обласкала и согрела, как родная мать, грубая раскладушка претворилась в мягкую колыбельную. Еще накрыл бы кто для полного счастья – самому вот чего-то не хватило сил. А Остроклюву не спалось с самого утра. Он, одно крыло в бинтах, неподвижно и горделиво восседал на табуретке, словно горгулья на парапете, с любопытством изучал чудное морщинистое лицо своего спасителя и добытчика, слушал спокойные вздохи, оберегал покой. Для него совершили подвиг, а отплатить нечем. Что мог дать взамен? Такой же ведь, по сути, перекати-поле, голодранец. Разве только жизнь пернатую, ничтожную да беззаветную преданность мог предложить. Но примет ли их? Не откажется? Обуза все-таки, хлопоты. Но подвижный вороний ум нисколечко не сомневался: возьмет – и с большой благодарностью. Еще и ответит тем же. У таких людей внутри все по-иному устроено, не так, как у других…

Хозяин пробудился – и дом вместе с ним. Поворочавшись напоследок, Дин блаженно потянулся, щелкнул позвоночником, наморщил губы и с какой-то легкостью распрощался со сном, открыл большие, смолистые глаза. В них – еще не выветрившийся алкоголь, осоловелость, туманность. Голова кружилась. Глянул в окно, поморгал. Тени исчезли, наступили вязкие зимние сумерки. Тянула безрадостную монодию волчья братия. Получалось скверно – хор не держался, разламывался в какофонию. Туберкулезно, с надрывом покашлял в кулак, зачесал назад сальные волосы, высказался сварливо, потрогав побаливающее небритое горло:

– Луны нет, а они все воют и воют, демоны. Голова уже пухнет… – пересел на край раскладушки. Простое, казалось бы, действие, а далось затруднительно – туловище будто налилось бронзой, не разгибалось. От плеч до колен промчался жгучий холодок. Весь покрылся гусиной кожей. Заныли мышцы, кости. Потрогал лоб, ошпарился – как вскипевший чайник, хоть яичницу жарь. Набросив куртку, добавил совсем безрадостно, в ознобе стуча зубами: – Простудился, кажись. Температуру заработал. Паршивое дело – лечиться-то толком и нечем… – стрельнул поникшим взглядом в ворона, а тот словно высечен из обсидиана: неподвижен, безмолвен. Одни маленькие масленые глазки глядели на него с ожиданием, по-человечьи, не отрываясь. И сказал: – В кровь из носу надо выздороветь… Иначе нежильцы с тобой…

Ворон – птица умная, в будущее нырнул в два счета и понял все: если кормильца сразит болезнь – они обречены. Остроклюву с такими ранами на большой земле делать нечего – скорее корм, чем охотник: от пола-то едва отрывается – какие уж там полеты. Забьют, заклюют, как птенца. Да и дом один покинуть не сможет. Убежище в итоге станет саркофагом. Осмыслил это дело и – раз! – на стол, клювом затыкал в ополовиненную бутылку с горячительным зельем – «давай, хозяин, пей, нужно лечиться».

– Что это ты, уголек, спаиваешь меня, что ли? Или себе плеснуть просишь? А?.. – засипел со смеху Дин, кашлем прочистил глотку, точно медную трубу. До ворона доплыл перегар, неслабо дал по нюху. – Прости уж, старика, что такой вот…

К дружескому совету все-таки прислушался, двумя жадными глотками влил в желудок целительную жижу, прижмурился в ожидании волшебства – внутренности обожгло лавой, где-то внутри растопили печь. Начал отогреваться, оживать. Рассудок ложно просветлел.

– Ты хоть ел вообще, пил? – обратился к ворону. – Или сидел тут со мной, как нянька? – и по-доброму отчитал: – Ты смотри мне: питаться нормально не будешь – так и останешься калекой. Охота тебе лапами перебирать, как курица? Крылья-то на что тебе богом даны, а?

Остроклюв несогласно каркнул, порывисто мотнул головой.

– То-то же! – улыбнулся Дин. Волосатый рот чудно разъехался, борода округлела. – Ты меня иногда-то слушай, слушай… Ерунду не посоветуют, жизнь какую-никакую прожил… – и заторопил: – Давай-давай, спрыгивай со стола – тут люди едят все-таки – и дуй отъедаться. А я отлежусь немножко. Вроде пока ничего…

Перед тем как улечься обратно, разделся до пояса, хорошенько растерся водкой, надел свитер и накрылся курткой. Тощее, белое, как у нежити, тело взялось жаром, задышало обновлено. Теперь бы, главное, отлежаться, пропотеть – и температура спадет, придет желанное облегчение.

«Дом бы весь по-хорошему как следует прогреть… – размечтался Дин, – да скорее пожар устроим и сами потравимся тут, на хрен. Эх…»

С полчаса, обливаясь по́том, пролежал, не шелохнувшись, словно в могиле, гонял по голове черные мысли. Вспоминалось минувшее, представлялось грядущее. Душу схватывали страхи, опаски, тревоги. Алкоголь опять морил сном, убаюкивал, уносил в тихую фирновую небыль. Туда возвращаться не желал, боролся, но глаза закрывались сами собой. Все-таки задремал. Очнулся от шуршания – ворон катал по полу миску с водой. Дин перелег на левый бок, полюбовался, задумался. Сердце болело от надуманных переживаний, они просились наружу, кричащие, навязчивые. Не удержался, излил:

– Все не могу забыть ту парочку вчерашнюю. Не получается. Чуть глаза сомкну, забудусь – передо мной стоят, – взял передышку, отвел неспокойный взгляд к входной двери, будто ждал поздних гостей, а они куда-то запропастились, опаздывали. Остроклюв утих, поправил крылья. – Ей ведь жить да жить, девчонке той. Совсем ребенок еще, глупая. Душу мне перед убитым женихом изливала. Сама же его и застрелила, веришь? Со мной впотьмах перепутала… Такую исповедь за минуту наговорила, что плакать хотелось! Хоть того воскрешай, а вместо него ложись. Думал, пальнет, завалит, на хрен. Это правильно, это нормально… Я же отчасти виноват, из-за меня все так сложилось. А она – себя… Девчушка маленькая, в отцы ей гожусь! А она – себя, представляешь?.. И нет человека, и все слова до этого – дребезг, битое стекло, – глаза повлажнели, душа заволновалась, подняла буруны, ил со дна. Продолжил: – До сих пор звон в ушах стоит от выстрела! Хотели ограбить, последние штаны стащить – а получилось друг дружку поубивали. Дьявол позабавился… Как так может быть вообще, ты мне скажи?.. Вот как? Не понимаю…

И замолчал. Пауза затянулась. Ворон, каким-то сверхъестественным образом почуяв, что хозяину нужно выговориться, открыться, вернулся на табуретку и замер глыбой. Смотрел испытующе, стыло. Клюв отблескивал. Ей-богу, было в этой птице что-то мистическое, не из этого мира.

«Кар…» – утробно огласил он.

– Что? И представить такое страшно? Еще бы. А уж мне-то каково, – Дин по-стариковски хмыкнул, перелег на спину. Чего-то взгрустнулось, веки под глазами потемнели, губы скрылись за растительностью. Посмотришь так – и рта как будто нет, одни усы шевелятся, как у таракана. – А еще кошмары достали. Покойных брата с сестрой вижу в них постоянно. История длинная, я тебе потом как-нибудь ее расскажу. Знал бы ты, как тяжко мне их видеть… Столько ненависти в их глазах, столько гнева… – поперхнулся, привстал, взял со стола кружку воды, глотнул неохотно. Поставив у раскладушки, чтобы лишний раз не подниматься, возобновил исповедь: – Всякое пробовал: напиваться, бодрствовать, отвлекаться как-то… Поможет на какое-то время – а через несколько дней все заново. Здоровья из-за них никакого, мозги набекрень! Шорохов боюсь, всего боюсь. Не веришь? А ты на глаза мои погляди хорошенько. Погляди, погляди. Затравленные они, в ужасе! Жить так дальше не могу… Поэтому спросить у тебя хочу: видишь ли ты во мне что-то? Ты же вроде как мертвых видишь, если поверья не врут. Отгони это зло от меня, век благодарить буду! Пускай на время, не навсегда. И на это согласен. И этого хватит. Только отгони! Дожить свой век хочу по-нормальному, спать как люди…

Тот взмахнул замотанным крылом, встрепенулся воробьем. Перья синевато загорелись, как луной опаленные. Раскаркался утвердительно, ободрено – «все сделаю для тебя, хозяин, клянусь!»

– Тихо-тихо, уголек, тихо! Верю тебе, верю! – поспешил успокоить Дин, а сам засиял внутри, обрадовался: вон какой теперь у него защитник! Всем на зависть! Но к чему приведет эта дружба человека с птицей? Не обречена ли она? И перепугался: «А вдруг не уберегу и его? Вдруг погибнет?.. Может, и вправду проклят я? Почему все, кто рядом со мной, умирают, как от чумы?..»

И весь погряз в тягостном прошлом, ушел туда без остатка, облепился, словно дегтем. Оно не отпускало, подчиняло. Глаза тухли, терялись за чернотой, окутавшей дом. Вспомнились все давние спутники, пришли к нему, побеленные, хмурые. Ничего не просили, ни о чем не рассказывали. Вынырнет Дин из минувших дней, глотнет воздуха по-рыбьи – и опять назад, с головой в эту пучину, в море боли. Паллиативом послужили трофейная полупустая пачка сигарет и недопитая бутылка водки. Заветный никотин и спирт, целители мужских душ. Отпил из горла, всех помянул про себя. С какой-то ненасытностью засмолил. И пришельцы из вчера расплылись.

Посасывал сигарету, будто ребенок леденец, терпкий дым нависал тучами. Остроклюву табачный запах не понравился – падаль приятнее, – фыркнул и спрыгнул на пол поклевать мясца. А тот, равнодушный, смотрел куда-то сквозь стены, мыслил. Наконец сказал обдуманно:

– Уходить надо. Тебя подлечить, снарядиться – и уходить, – докурил, затушил бычок о ножку стола. – Ждать весны не будем. В ближайшее время надо прощаться с домом, с глушью этой, – меланхолично уставился в потолок и продолжил: – Станцию вот нашел, где тех стервятников повстречал. Значит, где-то и другие выжившие осели – те, к кому можно прибиться. Вот к ним и надо. Хватит прятаться от себя, от целого мира. Хватит быть тенью… – и – ворону: – Так что настраивайся к большому походу по мертвой земле, уголек. Надо быть готовым ко всему. Вот только того, что встречать нас там будут с распростертыми объятиями, обещать, к сожалению, не могу…

Остроклюв от таких вестей даже перестал терзать мясо, и вода как-то поднадоела, отодвинул миску лапой. Радоваться ему или воспринимать услышанное как приговор? И каркнуть бы в знак несогласия, вставить свое воронье словцо, да не отважился: если хозяин решил – значит так тому и быть.

– А теперь давай-ка спать ложиться. Обоим силы нужны, – подытожил Дин, со скрипом отвернулся к стенке и пожелал: – Спокойной ночи, уголек. Не шали особо ночью.