Читать книгу В сумраке зеркала - Сергей Анатольевич Кулаков - Страница 7

1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.

Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.

Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.

Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш – величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.

Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.

Гайдн: Отчего Вы так думаете?

Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.

Гайдн: Так повелось: дети, взрослея, считают себя семи пядей и пускают мимо ушей родительские советы. Это болезнь нашего распущенного века…

Леопольд: После того, как Вольфганг оставил службу в Зальцбурге и лишился верного куска хлеба, меня не оставляют дурные предчувствия. Вы не хуже меня знаете, сколько имён угасло, и было забыто от того, что музыка их перестала забавлять публику. Я беспокоюсь, как бы Вольфганга не постигла подобная участь. Ведь он ни в чём не смыслит, кроме как в музыке, и ничему, кроме музыки, не обучен и не способен.

Гайдн: Ваш сын – смелый человек! Мы, придворные музыканты, для наших хозяев – те же лакеи. Печально постоянно быть рабом!

Леопольд: Вот что скажу я Вам, господин Гайдн, положа руку на сердце: недоброе чувство тревожит меня…

Входит Моцарт, с ним несколько человек, все веселы.

Моцарт: Оставьте Ваши тревоги, папа, разве можно думать о чём-то печальном в такой чудный вечер?! Как Вам концерт, господин Гайдн?

Гайдн: Музыка была превосходна!

Ван Свитен: Господин Моцарт, не могли бы Вы оказать мне любезность, разрешив организовать следующую Вашу подписную академию в моём доме?

Моцарт: Разумеется, барон, Вы можете располагать мною. Позвольте, господа, представить Вам моего друга и чудесного композитора Иозефа Гайдна.

Гайдн раскланивается.

Розенберг: Очень рад, господин Гайдн. Здесь, в Вене о Вас наслышаны и о музыке Вашей ходят легенды.

Гайдн: Любопытно…

Розенберг: Говорят, Вы дописали финальную часть симфонии со свечами, как бы намекая Эстергази, что пора отпустить музыкантов к семьям и князь понял Ваш намёк.

Гайдн: Вот Вы чём!

Ван Свитен: Право, эта история поучительна, ибо настоящая музыка не может не тронуть чувствительную душу. Позвольте выразить, господин Гайдн, моё восхищение.

Гайдн: Благодарю Вас.

Розенберг: Господа, Вы, верно, наслышаны о неуспехе оперы Сальери? Господин первый придворный капельмейстер обвинил в неудаче либреттиста и поклялся, что скорее отрежет пальцы, нежели положит на музыку хоть строчку стихов Да Понте. Хотелось бы знать, кто захочет заказать ему либретто?

Моцарт: Хороший поэт в наше время такая же диковинка, как и сносный композитор.

Леопольд: Господа, подобные разговоры на голодный желудок вредны и неудобоваримы.

Розенберг: Пожалуй, Вы правы.

Все уходят. Остаются Моцарт с отцом.

Моцарт: Как Вы находите вечер?

Леопольд: Я в восторге от Вашей музыки и в ужасе от Ваших речей.

Моцарт: Что же в них ужасного?

Леопольд: Прежде я думал, что Вы имеете лишь один талант – талант к музыке, но теперь я вижу, что ошибался. У Вас есть другой, не менее сильный талант – делать себе недругов. Отчего Вы не научитесь держать язык за зубами? Хотите знать, какой будет Ваша дальнейшая жизнь, если Вы не одумаетесь: Вы лишитесь друзей и покровителей, одни лишения будут окружать Вас. Следствием этого станет нищета, а затем – ужасная смерть!

Моцарт: Ужасная смерть?.. Но ведь смерть – не конец нашей жизни, и образ её вовсе не страшит меня! Я стараюсь быть правдивым и не могу говорить то, чего я не думаю. Я не могу лицемерить, разве это порицается нынче?

Леопольд: Вы, сударь, не более, чем плохой актёр из дрянной пьесы. Прощайте!(Уходит)

Моцарт садится и долго глядит в одну точку. Входит Гайдн.

Гайдн: Куда же Вы пропали? Что стряслось?

Моцарт: (как бы пробуждаясь) Это всё пустяки, а признайтесь: та история о Вашей симфонии – сплошь выдумка. Она слишком красива, чтобы быть правдой.

Гайдн: От Вашего взгляда ничто не может укрыться!

Моцарт: Я хорошо знаю наших господ, и ни за что не поверю, что музыкой можно переделать их! Однако, идёмте, чтобы не прослыть невежами. (Уходят)