Читать книгу Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков - Страница 14

Украинцы – нация еще более литературоцентричная, чем русские. Их национальный подъем начался в середине XIX века с фантастического успеха «Кобзаря» Шевченко, когда тысячи молодых людей стали учить родной язык, интересоваться украинской историей и культурой. Лев Гумилев считал, что сила нации (он называл ее менее политизированным греческим словом «этнос») зависит от количества социально активных людей, пассионариев. Таких на Украине появлялось все больше. Некоторые становились революционерами; первая украинская политическая партия в России так и называлась – Революционная. Разумеется, она была нелегальной. Но, быть может, куда важнее для нации были не политические авантюристы, не фанатики, не искатели приключений, а мирные, но активные люди. Такими были Михаил Грушевский, Александр и София Русовы, таким был Евгений (укр. Евген) Харлампиевич Чикаленко. На Украине он пользуется столь большим почетом и уважением, что в честь него собираются переименовать площадь Льва Толстого в Киеве.

Евгений родился в семье помещика-землевладельца. Учился в Одессе, затем в Елизаветграде, который был в конце XIX века одним из центров украинской культурной жизни. В одном классе с Евгением учились братья Тобилевичи, которые прославятся под псевдонимами Панас Саксаганский, Микола Садовский, Иван Карпенко-Карый. Первые двое – знаменитые, даже легендарные актеры. Карпенко-Карый – драматург, которого сам Иван Франко назвал «одним из отцов современного украинского театра». Именно в Елизаветграде собрал свою знаменитую труппу Марк (укр. Марко) Лукич Кропивницкий.

Чикаленко поступил в Харьковский университет, где начал читать нелегальную литературу и увлекся идеями украинского социалиста Драгоманова. Евгения арестовали, но обошлись с ним мягко – отправили под надзор полиции в его же родное имение Перешоры (Херсонская губерния). Там Чикаленко и нашел себя.

На мировом рынке росли цены на зерно, и землевладельцы распахивали всё больше земель под пшеницу. Но монокультура быстро истощает почву, начала падать урожайность даже богатейших украинских черноземов. В засушливый год едва удавалось наскрести зерна для нового посева. Чикаленко сравнивал позднее такое хозяйствование с игрой в карты: в урожайный год обогащались, но в засушливый можно было совершенно разориться.

Евгений же Харлампиевич, получив в наследство 200 десятин земли, повел дело по-новому, по-научному. Он изучал современную литературу по агротехнике, вводил севооборот, чтобы земля восстанавливала плодородие, но и не простаивала под паром. Так хозяин получал хорошие урожаи не только пшеницы, но и льна, кукурузы, овса, ячменя. Из Америки Чикаленко выписывал плуги, молотилки и прочую сельскохозяйственную технику. Сам занимался селекцией, и не без успеха. Лучшие овцы были в хозяйстве Чикаленко, лучшие волы – тоже в хозяйстве Чикаленко.

Большую часть земель он отдавал в аренду крестьянам, но позаботился об их агротехнической грамотности. В 1897 году Чикаленко издал в Одессе книжечку «Розмова про сельське хазяйство. Чорний пар, плодозмін і сіяна трава». Она стала настоящим бестселлером, была признана и крестьянами, и профессиональными агрономами. На сельскохозяйственной выставке в Екатеринославе «Розмова» получила золотую медаль. Вскоре Чикаленко выпустил еще несколько своих «Розмов»: про домашний скот, про кукурузу и свеклу, про виноград и т. д. Книжки печатались не только в Одессе, но и в Петербурге. Общий тираж достиг 500 000 экземпляров – цифра для тех времен невероятная, фантастическая. «Розмовы» Чикаленко стали самыми важными и читаемыми книгами наряду с шевченковским «Кобзарем».

Чикаленко хотел, чтобы вчерашние батраки стали крепкими хозяевами. Он и сам богател, покупал новые земли, но богател и крестьянин-арендатор. Вскоре Чикаленко приобрел еще одно имение – Кононовку (укр. Кононiвка), 1100 десятин земли, в пять с половиной раз больше, чем получил по наследству.

Известно, что чем больше у человека денег, тем неохотнее он их тратит. А Чикаленко говорил: «Украину надо любить не только до глубины души, но и до глубины кармана». Чикаленко стал одним из немногих, кто тратил на «украинское дело» не только силы, но и деньги. Не чужие, не австрийские, а свои собственные, кровные – многие тысячи, десятки тысяч полновесных золотых рублей.

Он частично финансировал литературно-научный журнал «Киевская старина» и за свой счет платил гонорары украинским писателям: прозаикам Владимиру Винниченко, Михаилу Коцюбинскому, критику Сергею Ефремову. Все они получали деньги из кармана Чикаленко.

В России украинцу-меценату было не развернуться, и Чикаленко поддерживал украинское дело в австрийской Галиции. На его деньги во Львове построили Академический дом (общежитие) для студентов-украинцев – Евгений Харлампиевич хотел, чтобы учиться во Львов приезжали не одни лишь галичане, но и жители Большой Украины. Так Чикаленко помог небогатой украинской молодежи получить не только образование, но и, так сказать, национальное воспитание: Львов тогда уже стал центром легальной украинской политической жизни.

Сам Чикаленко до революции занимался и общественной, и, насколько было возможно, политической деятельностью, был неформальным лидером Товарищества украинских прогрессистов. Но когда наступит революция и появится возможность сделать настоящую карьеру, он уйдет из политики и отправится в свои Перешоры. К власти Евгений Харлампиевич никогда не стремился, хотя один из его сыновей, Лев (Левко), заседал в Центральной раде.

В 1906 году власти разрешили издавать газеты на украинском, и Чикаленко финансирует сначала газету «Громадска думка» («Общественная мысль»), а затем газету «Рада». Газету читали, однако подписываться на нее боялись, потому что такая подписка сама по себе была свидетельством неблагонадежности. Газета выходила в убыток, но Чикаленко из года в год тратил на нее деньги. Успешный предприниматель и рачительный хозяин, он ставил украинские интересы (так, как их понимал, конечно) выше интересов своего кошелька.

Из письма Евгения Чикаленко Владимиру Винниченко, 9 июля 1908 года: «Горе мне, страшное горе, потому что со смертью газеты настанет и моя духовная смерть. Как украинский Дон Кихот я умру. Спрячусь на селе, чтобы не видеть свидомых украинцев, не слышать про них, одним словом, вернусь в “первобытное состояние” заядлого с[ельского] хозяина…»[124]

Внешне он мало походил на Дон Кихота. На одной из самых известных его фотографий смотрит на нас исподлобья крепкий мужчина с обвислыми козацкими усами. Почти хрестоматийный образ «хохла». Есть, впрочем, и другие фотографии, где облик его несколько более «интеллигентен».

К России и русским Чикаленко относился в лучшем случае сдержанно, а то и прямо враждебно. Слову «москаль» он предпочитал даже более обидное слово «кацап», которое вслед за историками Яворницким и Грушевским производил от татарского kasap – резчик, мясник, в общем, головорез.

Но как ни старались украинские националисты обособиться от России и русских, русский и украинский миры были тесно связаны, как связаны прошлое, настоящее и будущее двух восточнославянских народов, двух культур.