Читать книгу Контракт со смертью - Сергей Бережной - Страница 5

1

Судя по всему, больше нескольких дней никто воевать не собирался: «мотолыги» и «буханки» – это не бронетехника прорыва и решения тактических, а тем более стратегических задач. Полевые кухни отсутствовали, во всяком случае ни в одной заходящей-проходящей колонне их не было видно и в помине. Медицинско-санитарная служба организовывалась с колёс штатными санинструкторами и врачами на базе больниц и медпунктов, брошенных местными персоналом на произвол судьбы. Шли измотанные в зимних учениях войска на технике, ресурс которой был на пределе. Было ещё много маркеров, которые говорили о неготовности к длительной и изнурительной войне. Впрочем, мы всегда не готовы: к войне, к посевной, к уборочной, к зиме, к выпавшему снегу. Ко всему и всегда, что, однако, не мешает поднатужиться и выправиться.

В первый день ещё жили эйфорией почти бескровного вторжения, а потом оказалось, что украинская армия – и неважно будь то ВСУ или нацбатальоны – может сопротивляться, стрелять, жечь колонны, отставшие машины, тыловое сопровождение, брать в плен, издеваться, убивать.

И уже дня через три-четыре, попав сначала под Циркунами, а потом в Черкасских Тишках под миномётные обстрелы, глухо и едва слышно зароптали некоторые резервисты-контрактники, успевшие заказать столики в кафешках Харькова, поползли слухи о «договорняке» и о том, что харьковские чиновники и бизнесмены предали и отказались сдавать город. О том, что такая война контрактом не предусматривалась и если так и дальше пойдёт, то надо сматываться.

Сначала это нас удивляло, потом стало раздражать и, наконец, взбесило. Недобрым словом поминали эту «Свадьбу в Малиновке», пана атамана в лице Ясона (не хватало только захваченного монастыря и невесты) и шустрых Попандопуло, готовых разбежаться на все четыре стороны. Был «договорняк» или нет – какая разница: раз ввязались в драку, так будь добр, дерись до конца и не просто сражайся, а побеждай! Не за государство ведь воюешь, не за власть, а за Державу, за Отечество, за Россию. И если слепленные от великого ума анархиствующие отряды резервистов не отличались рвением, то армия не роптала. Армия выполняла задачу, стиснув зубы. Армия понимала, что отступать нельзя и война может быть остановлена только на прежних границах великой империи. Нас поражал имперский дух армии – империи уж лет тридцать, как нет, комиссаров и замполитов тоже нет, солдаты – поросль зелёная, а дух имперский есть. Остался или вновь выпестованный – неважно, но есть! Всё-таки сохранили в себе на генном уровне память поля Куликова, Бородинского и Прохоровского.

Из-за сложности передачи отснятого материала и последующего монтажа часть видеорепортажей по харьковскому направлению идут не день в день, а с некоторым опозданием. К тому же подавляющая часть съёмок видео и фото осуществляется на телефон – собранная по крохам аппаратура вышла из строя, повреждена или погибла (именно погибла, потому что видеокамера и фотоаппарат тоже сражаются), а оставшаяся в живых единственная камера передана профессиональному военкору «ANNA News» Саше Харченко. Монтаж помогают делать волонтеры на своих домашних ноутбуках – у нас общественная организация, нет программ и специалистов, нет средств, чтобы оплатить работу, поэтому давим на сознательность. К счастью, таких добровольцев хватает. Вот и крутимся, как можем.

Мы не занимаемся пропагандой – это удел журналистов и официальных СМИ. Мы несём слово правды, какой бы она ни была, но не в ущерб нашей России, не в ущерб нашей армии. Для нас она свята, это наша элита, и именно из таких офицеров и солдат надо будет строить новую Россию. Во всяком случае мы уже видели другую Россию и настоящую элиту.

Наши репортажи – это свидетельства очевидцев и участников, это сопереживания, боль, гордость, осознание, размышления, рассуждения и понимание. Итожить будем потом, будут оценки и не всегда парадно-восторженные, потому что война – это не танковый биатлон и проход строевым парадными коробочками под звуки оркестра, но любая оценка всё равно останется субъективной. Горизонты для объективности у нас не те, а большое, как известно, видится на расстоянии. Из окопа виден сектор стрельбы, но не более, и ты можешь материть сколько влезет комбата, комполка или комбрига, а ещё лучше министра обороны, виня в том, что выставили против батальона укров взвод или даже отделение, отдавая их на заклание. И по-своему ты будешь тысячу раз прав потому, что распорядились твоей жизнью, но больше будут правы те, кто сделал это. Хотя бы потому, что взяли на себя ответственность поступить так, а не иначе, исходя из стратегии войны. Ругать и обвинять всегда легче, порой и оправдаться ой как не просто, хотя истина рядышком совсем. И всё же те, кто принимает решения, мыслят иными категориями, по законам больших чисел, и они будут более правы, нежели те, кто их осуждает. Потому что они принимают ответственность не просто за жизнь конкретного человека, а за историческую судьбу страны, государства, народа, нации, этноса. Их вправе судить только история.

Комбат послал полувзвод разведки – всё, что у него оставалось – удержать село. Два десятка – рядовые, три сержанта, прапорщик и лейтенант – против целого батальона укров. Держались девять (!) часов и отошли по приказу. А потом их вновь сразу же бросили в бой, чтобы вытащить попавших в окружение мотострелков. Мало кто верил, что они удержат село, а они выстояли. Мало кто верил, что они смогут вывести пехоту, а они смогли. Комбат знал, что посылает их на верную смерть, но был приказ, который он обязан был выполнять, не объясняя, что весь резерв – это он сам. Он просто сказал им: «Надо, сынки. Никто, кроме вас», и они молча пошли и сделали то, что было выше человеческих сил. Можно ли винить комбата, погибни они? Конечно, да, ведь он послал их на смерть, а сам остался жить дальше. Но это с точки зрения какого-нибудь кухонного моралиста, а у войны своя мораль. И правда, суровая и безжалостная, всё-таки за комбатом. Уходит один человек – и мир становится беднее на целый космос. А если два десятка жизней? Вопрос цены: за те девять часов ада, что держали его бойцы село, почти полтысячи женщин, детей, стариков удалось спасти. Комбат лично встретил разведчиков, обнял каждого, прижимая к груди, потом присел на снарядный ящик. Он так и сидел, запрокинув голову и привалившись к старой акации. Со стороны могло показаться, что уставший комбат залюбовался звёздами, потому и молчит. Сначала его окликнули, потом тронули за плечо, заглядывая в лицо, но он не отвечал – остановилось сердце. Улыбка застыла в уголках его губ. Он был счастлив.

2

Забазировались на окраине Липцев в здании райотдела. Уходя, хозяева оставили ключи в замках дверей кабинетов – надеялись на скорое возвращение. Однако двери наши «моджахеды» «открывали» ударами берцев и прикладов, отчего многие из них безвольно повисли на полувырванных дверных петлях. Потому и гуляли вольно и разудало сквозняки по коридорам и кабинетам, принося морозную свежесть. Хотя какая к чёрту свежесть – на улице было теплее, чем в помещении. На столах целёхонькая оргтехника, в шкафах новенькая форма. Казалось бы, заходи – работай, но жуткий холод окутывал стылостью мгновенно, как только входил в тёмный коридор: батареи отопления источали ледяное дыхание.

То ли наши сдуру, то ли укры намеренно, но сразу же после артподготовки за Волчанском завалили опоры высоковольтной линии, обесточив всю округу до самого Харькова. В результате встали насосы, перестав подавать воду. Заброшенные в годы самостийности и давно нечищенные редкие колодцы быстренько вычерпали до грязно-зеленоватой жижи. Лишь кое-где ручной качалкой ещё добывали воду, которой едва хватало на несколько улиц, да запасливые и рачительные хозяева, всё же сохранившие свои колодцы, позволяли набирать не больше ведра в одни руки – когда ещё дадут свет, а вода имеет свойство заканчиваться даже в скважинах.

Ревмя ревели не доенные коровы на ферме – ни воды, ни корма. Визжали голодные свиньи – всё поголовье спустя несколько дней пустят под нож. Магазины посёлка взирали на опустевшие улицы разбитыми глазницами окон, и в глубине виднелись пустые витринные полки. Передовые отряды проскочили посёлок с ходу, тылы не подошли, вот местная шпана и порезвилась во временное безвластие, пограбив магазины. Жили ведь с магазинов, своих запасов в подвалах негусто, да и не разговеешься соленьями да маринадами, вот местные и ринулись за дармовыми запасами.

Жизнь остановилась.

Требование Ясона не покидать расположение нас не устраивало – надо было снимать, встречаться, беседовать – репортёрская работа требовала движухи. Сиди ни сиди, а ничего не высидишь, кроме геморроя. И Ясон сдался, коротко бросив Бате:

– Обеспечь.

У того своих забот полон рот, а тут эта напасть в виде старичков-разбойничков. Спасло то, что он оказался не просто Вити Носова земляком, а еще и лепшим приятелем. В «личку»[22] Батя выделил нам Ленска[23] – неразговорчивого иркутянина неопределенных лет: то ли сороковник, то ли полтинник разменял (поди разбери, когда напялил балаклаву и только глаза сверкают). Как будто всю жизнь работал в «личке» – молча занимал позицию за спиною справа или слева так, чтобы сразу же взглядом максимум охватывать и то, что спереди, и справа, и слева, вычленив из сектора огня возможные препятствия. Профессионала сразу отличаешь по тому, как лежат его пальцы на автомате: указательный на спусковом крючке едва касаясь, большой – на флажковом переводчике огня.

Ленск не выразил своего неудовольствия, но он человек системы, приказ для него – закон, и он молча топал следом, лишь изредка бросая:

– Туда бы не надо. Дайте-ка я первым пойду.

И шёл уверенно и одновременно мягко ставя ногу, будто скрадывая добычу – сказывался опыт таёжного охотника. На ходу разговорились, хотя «разговорились» это слишком: Ленск отвечал односложно, говорил отрывисто и внешне неохотно, не выпуская из поля зрения ничего вокруг. Оказалось, служил в уголовном розыске, капитан, потом уволился. Работал в службе безопасности какой-то фирмы, а тут война. Заключил контракт с минобороны и оказался в отряде Ясона.

Работал он с нами всего несколько дней, а потом мы перешли к Доку[24], но всегда вспоминали о нём с теплотой – больше такого, как Ленск, у нас не было.

3

Сначала обследовали два этажа и выбрали пару кабинетов на первом – в них хоть двери закрывались. К тому же с этажа один выход вёл во двор, второй – на дорогу и далее в поля, так что в случае опасности шансы выбраться увеличивались вдвое. Хотя двор был огорожен бетонным забором с непреодолимой «егозой»[25] по всему периметру и заставлен машинным хламом, среди которого были втиснуты фура, забитая стреляющим и взрывающим, несколько «буханок» с аналогичным содержимым и пара «уазиков», но выбраться через него на вольные хлеба было из разряда фантастики.

И первое впечатление, и последующее детальное изучение нашего временного пристанища и периметра укоренило в мысли, что это не крепость, способная выдержать осаду, а самый настоящий капкан в случае осложнения нашей вольной жизни.

Взяв лист бумаги и карандаш, отправился к Ясону на второй этаж, где он оборудовал свой штаб. Расчистив место на столе, заваленном выпотрошенными телефонами, положил лист бумаги и стал вычерчивать на нём наше здание, периметр, возможные огневые точки. Тот смотрел на меня отрешённо, слушал молча, искоса бросая взгляды на ошалевших от моей непосредственности своих заместителей, словно говоря: «Оказывается, это говорящее чудо в афганском бушлате что-то смыслит», но возражать не стал. Видимо, мои седины произвели впечатление умудрённого и кое-что смыслящего в военном деле, поэтому кивнул своему заму Шайтану: займись. Тот внимательно выслушал советы, где поставить пару пулемётов, что надо освободить двор от хлама и выгнать лишнюю технику со двора, а фуру вообще отогнать на полусотню метров от здания и выставить дополнительные посты. Вздохнув, он скучно и пресно поведал, что обороняться они не собираются и что он уже заказал столик в самом шикарном ресторане Харькова.

Дураков и дуболомов в жизни повидал немало, так что Шайтан отнюдь не представлял собою редкий и раритетный экземпляр. Второй зам Балу, хоть и собирался разделить со своим приятелем трапезу в ресторане, но отнёсся к моим советам с пониманием. Во всяком случае к вечеру двор был расчищен от битых и полуразобранных машин – трофеев ретивых местных даишников[26], а на втором этаже соорудили пулемётную точку.

Стали обживаться: сколько нам отпущено здесь прожить – одному Господу известно, но жизнь должна быть по максимуму комфортна.

Для начала отыскали веник и швабру, после чего взялись за уборку. Через час выгребли и вымели мусор, вымыли полы и стали разбирать содержимое столов. В общем-то ничего примечательного, если не считать топографические карты, офицерские линейки, карандаши и ручки, свечи и спички, пару распотрошённых тревожных чемоданчиков. За столами нашли целую коробку новеньких масок, в столе список ковидных и венерологических больных. В шкафу несколько комплектов формы офицеров полиции – за ненадобностью сложили в отдельный короб и задвинули в угол.

Витя – мужик хозяйственный и обстоятельный, недаром был старшиной роты. Пока мы с Камой изучали карты, он обследовал соседние кабинеты и рекомендательно-распорядительно, с ноткой вкрадчивости, произнёс:

– Мужики, в соседних кабинетах есть диваны, надо бы сюда занести – не спать же на бетонке.

Витя мог зарядить осознанием необходимости выполнять всё, что он говорит – особый дар советского сержанта, на котором держалась Советская армия. На бетонном полу спать себе дороже: прощай почки и да здравствует воспаление лёгких, поэтому с энтузиазмом взялись перетаскивать этих старых динозавров. Они были громоздкие и тяжеленные, по коридору протискивались исключительно боком и их опрокидывали на попа, чтобы втиснуть в дверной проём кабинета. Витину заботу мы оценили потом, когда приходилось менять дислокацию и располагаться на голой бетонке, застеленной газетами, или в лучшем случае на карематах[27], сверху накрытых тонюсенькими летними спальниками.

Витя, наша заботливая нянька, где-то надыбал и приволок моток провода, просверлил, точнее, проковырял в створке окна дырку, через которую протянул жилу, и подсоединил его к прыгающему и рычащему генератору. Свет! Потом он еще раз обследовал кабинеты и притащил полдюжины электрических чайников, которые раньше игнорировали за практической ненадобностью.

Увы, генератор радовал недолго – запредельные нагрузки истощили куцый запас бензина. И опять выручил Витя, отыскавший стеариновые свечи – толстые, в два десятка сантиметров длинною. Над ними он умудрился приспособить какую-то железяку – эдакий таганок, источающий тепло. Сам Господь послал нам старшину советского десанта!

5

Закончив оборудовать наш «корпункт» и вооружившись пакетом с шоколадом и сигаретами, втроём в сопровождении Ленска отправились «в народ»: надо же было «прощупать» настроение. Вдоль улицы у дворов маячили группки местных – два-три человека. Около магазина с разбитой витриной – несколько относительно молодых женщин, мужчина лет эдак сорока пяти и двое-трое ребятишек. Они безмолвствовали, сбившись воробьиной стайкой поодаль от насупившегося пустыми глазницами магазина с огромным амбарным замком на металлических дверях. Взгляды настороженные и в то же время с нескрываемым любопытством: наверное, так взирали аборигены на сошедших на берег Магеллана со товарищи. Вежливое и даже добродушное: «Здравствуйте!» растопило ледок, и на лицах обозначились подобия улыбок. От дальних дворов отклеились кучки местных, и через минуты вокруг нас плескалось если и не людское море, то озерцо приличное. Кто-то улыбался, кто-то настороженно сверлил взглядом, кто-то изучающе косил глазом, но откровенной враждебности не было и в помине.

Мишка добросовестно щелкал затвором фотоаппарата, Витя добрым и щедрым Дедом Морозом извлекал из пакета гостинцы и совал в протянутые руки, а я вещал о необходимости свержения украинской власти, продавшейся американцам, и нашей великой миссии нахождения здесь. Народ внимал, изображая понимание и даже признательность, с огорчением поглядывая на тощающий в руках Носова пакет. Как только шоколад и сигареты закончились и на животрепещущие вопросы о том, кода будет свет, газ, откроется магазин и вообще всё это закончится, получив весьма неопределённые ответы, народ поскучнел, дружно взял в руки телефоны, защёлкал кнопками и рассосался. Вымерла улица, и только мы, осиротевшие и немного растерянные от такого невнимания, стояли, кожей ощущая надвигающуюся опасность.

Через несколько минут полпакета «града» легло метрах в трехстах от нас на озимые.

– Ну вот и «спасибо» прилетело, – констатировал Мишка, неторопливо пряча фотоаппарат в футляр.

Он флегматичен, спокоен, чужд паники, без команды на землю не ляжет, поэтому ждёт распоряжения на дальнейшие действия. Триста метров – некритично, поэтому земельку нынче не обнимаем и не спеша топаем в свои хоромы.

6

Витя – волшебник, и уже через двадцать минут греемся кипяточком, похрустывая галетами из сухпайка, который ссудил от щедрости душевной Батя, и обсуждаем местное население. То, что они навели «грады», объяснимо: пришли мы незваными, а незваный гость, как известно, хуже татарина. Хотя вроде бы и не гостями мы пришли – возвращающими земли русские, да только лишили света, газа, воды, еды и привычной жизни. Раньше за вилы народ брался, но цивилизация далеко зашла, теперь телефона достаточно. А ведь могут навести и на базу, поэтому отправляюсь к Ясону. Я здесь никто и звать никак – просто военкор фронтового агентства, которого слушать не обязательно. Но поскольку наша группа «подсажена» ребятами из Главного управления, то терпят и держатся настороженно: а вдруг это агентство просто прикрытие, оперативное легендирование? Разочаровывать не торопимся – пусть так и будет, лишь бы делу на пользу.

Его нет – не вернулся с утреннего совещания, но присутствуют заместители – Балу и Шайтан. Именно присутствуют, поскольку не слишком озабочены тем, что происходит вокруг. Склонились над кучей сваленных мобильников и перебирают, выщелкивая сим-карты из одних и вставляя их в другие.

Разговора, в общем-то, не получилось. Так, вопрос-ответ и то сквозь зубы: я оказался явно не ко времени и не к месту. Но даже куцые односложные ответы прояснили ситуацию. Или сгустили окончательно, но это уже кому как. Короче, проверка окрестностей не проводится и в ближайшем будущем не предвидится – такой задачи командование не ставило. Связи с соседями не установлено – командование тоже ничем по этому поводу не озадачивало. Списки охотников (легальное оружие), правосеков, криминала, силовиков бывших и настоящих не составлялись, а значит, их не выявляли и не проверяли: командование не велело. Чем озадачило их командование, так узнать и не удалось, но скорее всего ничем.

Насчёт ежедневных отлучек Ясона на совещания в Белгород – песня отдельная. Для чего их проводить, когда армия топчется у окружной и тасует колонны с техникой и личным составом туда-сюда? Риторический вопрос, который мы нет-нет да задавали друг другу, заранее зная, что ответа не будет. К тому же всё чаще и чаще командиры оставались на ночь в городе, мотивируя тем, что вечерние совещания затягивались допоздна, а утренние начинались слишком рано.

Вернувшись ни с чем, решил, что для начала сами займёмся организацией оперативной работы, не надеясь на воинство Ясона. И первым делом надо найти людей, которые могут быть нашими глазами и ушами.

У дежурки столкнулся с двумя рослыми бойцами, сопровождавшими двоих молоденьких ребят в гражданке. Думал, что местные, оказалось – пленные. Загнали свой «буцефал» в болото на окраине Борщевой – хотели путь спрямить, потому как дороги заняты нашими войсками, да не повезло. Сами выбрались, бросив свою шайтан-арбу, местный старик приютил, обогрел, накормил, нашёл плохонькую одежду внука, дал переодеться, показал дорогу на Харьков. Добрались почти до Циркунов – мотавшиеся машины не обращали на них внимания, а вот мимо ребят Бати не прошли. Ни растерянности, ни подавленности в лицах ребят не было – просто усталость. Один харьковчанин, другой херсонский. Русские. Контрактники. На гражданке работы не было, вот и подались в армию.

В ожидании войны жили с января – командиры все уши прожужжали, что русские нападут то на Рождество, то в конце января, то в начале февраля и устали ждать, поэтому ракетно-артиллерийский удар двадцать четвёртого февраля стал неожиданным. Командир приказал им задержать русских у моста перед Борщевой ещё в первый день, но бэтээр удалось починить только сегодня. Все дни находились неподалёку в ремроте, видели наши колонны, но к ним никто не заходил. Выполнять приказ не стали – бессмысленно, такая силища размотает в мгновение. Будет ли ВСУ сдаваться? Вряд ли, мы же русские, будем воевать.

Говорили они спокойно и даже устало, и было в этой будничности что-то такое, что заставляло поверить: они будут драться, как и подобает солдату, присягнувшему на верность своей родине. Даром, что вээсушники – русские они, русские до кончиков ногтей. И даже оказавшись в плену, они не теряли достоинства. Пленные… Первые пленные, враги, украинцы, хотя и русские по духу. Но к врагам чувства-то иные испытывают, даже если не ненависть, то неприязнь, а тут только жалость. Будь моя воля – отпустил бы их…

Пленных вээсушников часа через полтора увезли в Белгород, так и не дав толком поговорить. Да и что, собственно, говорить? Всё равно скоро домой отпустят – войны-то осталось ещё на пару дней, ну, от силы, не больше недели со всеми формальностями вроде подписания капитуляции и всяких там протоколов.

Днём гоняли в сторону Харькова и обратно колонны с техникой – танками, бэтээрами, «градами», пару раз проходили «акации» и «гвоздики», один раз протащили «тюльпан». Где-то невдалеке грохотало, пару раз совсем рядом ревел наш «град», но мы уже привыкли и не обращали внимания. Перед сумерками потянулась очередная колонна бронетехники, но успела отойти меньше чем на полкилометра, как по направлению её движения лёг пакет «града». Из «мотолыг» высыпала пехота, но ни в поле, ни в лесопосадку не пошла: стояли и любопытствовали тут же на дороге. Потом погрузились обратно на свою чудо-технику, и колонна, развернувшись, прошла обратно, после чего всё стихло. Всё, судя по всему, война на сегодня закончилась.

К вечеру потянуло с севера холодом, хлюпающий под ногами перемешанный с грязью снег прихватило не на шутку, но это не очень огорчало: теперь крадущегося, а тем более идущего слышно было издалека. Посоветовал Балу насыпать битого стекла и жестянки вдоль периметра, но тот в недоумении изогнул бровь: зачем, коли на ночь выставляются посты. Объяснять и доказываться ничего не стал – себе дороже.

Ночь предстояло провести без света и в холоде. Пара свечей, установленных в каком-то металлическом цилиндре, едва пробивали темноту и создавали иллюзию тепла. Поздно вечером уходила в город машина, и с трудом уговорили Валентиновича уехать: оставаться здесь в таких условиях с его болячками было равносильно самоубийству. Он вроде бы и согласился, но уезжать никак не хотел и всё старательно изображал, что ищет что-то такое нужное, без чего покинуть этот не очень гостеприимный «отель» не может. Водитель нервничал – ночью можно было либо схлопотать от своих с перепуганного блокпоста, либо нарваться на укров, но Валентинович упорно и молча продолжал по пятому разу заглядывать во все углы, в шкаф и даже под диваны. Пришлось выталкивать его чуть ли не в спину, пообещав вновь забрать его с собою, как только сможем найти приличное жильё.

На прощание обнялись, крепко пожали друг другу руки, и я с облегчением вздохнул: вот и хорошо, что отправили старика, чего уж там грех на душу брать, хотя без его шуточек-прибауточек сразу стало неуютно и сиротливо. Он вроде бы и в тени постоянно – так, где-то в сторонке покуривает да словечками своими, меткими и с сочным матерком, будто гвозди вколачивает, а оказывается, и не надо шума, чтобы значимость свою для окружающих обозначить. Нескольких часов оказалось достаточно, чтобы прикипеть к нему душой. Даже эту стылость в выстуженных кабинетах райотдела он сумел наполнить своим душевным теплом. Но ничего, Валентиныч, Харьков вместе брать будем!

7

За две недели войны практически так ничего и не написал. Во-первых, абсолютно не было возможности из-за цейтнота времени. Во-вторых, когда пальцы сводит судорога от холода и только успеваешь отогревать их дыханием, то царапать бумагу ручкой желания не возникает. В-третьих, вообще не хочется ни о чём рассказывать, тем более, когда не можешь понять царящую бестолковщину и объяснить её причины. В-четвёртых, за день так изматывались, что неимоверная усталость дополнялась внутренней опустошенностью и вместе напрочь гасили едва теплящуюся потребность работать.

Первая группа ушла ночью двадцать четвертого… Вообще-то задачу вести репортажи им никто не ставил: ещё накануне закрепили каждого из них за своим направлением и развели по подразделениям, даже не дав попрощаться. Первые двое суток было не до фотокамер и блокнотов – память, память и еще раз память. Все надежды на память, чтобы потом не затертое адреналином, не наслоённое виденным, проникшее в мозг и сердце увиденное и услышанное передать короткими репортажами-зарисовками. Да и записывать было не на чем и нечем – ни блокнота, ни ручки. Только у командира – одного из четверых – был планшет с закачанными картами, а для остальных это уже из категории несбывающейся мечты.

Вторая группа зашла уже двое суток спустя. Именно группа с репортёрским вооружением по остаточному принципу: видавший виды фотоаппарат и миниатюрная «сонька»[28], ровесница начала двадцать первого века. Но даже отснятый материал смог вернуться из-за «ленты» к Тимофеевичу, чтобы быть обработанным и доведенным до читаемого уровня, лишь спустя несколько дней. Ну, а чтобы добраться до смотрящих и читающих «ANNA», надо было преодолеть еще несколько ступенек – переслать отснятое, смонтировать «картинку», наложить текст, поэтому вся надежда оставалась на Сашу Харченко[29].

В первый же день у входа в здание райотдела прикрепили красный флаг[30], заранее припасённый нами. Не российский, не триколор, а именно красный, советский, такой же, как на куполе рейхстага водружали – штурмовой флаг 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии.

– Словно список с иконы. Не копия, нет, а именно список знамени Победы, – угрюмо молчавший электрик, доставленный безбашенным Маугли[31] для ремонта уличного трансформатора, произнёс надтреснутым голосом и вытер блестевшие глаза. – Ветер аж до слёз пронимает.

Ясно было и без слов, что виною его слёз вовсе не ветер, а рванувшаяся из груди надежда, сдавившая горло: неужели вернулась держава великая?

– Вы бы, мужики, такой же флаг на братской могиле установили. Это похлеще всяких слов до самого сердца достаёт, – просит электрик.

А что? Это идея. Почему бы не уважить мужика, да и местным показать, что пришла не просто Россия, а наследница великой державы и теперь вместе будем возрождать её.

В первый же день к вечеру центральная улица посёлка была расцвечена флагами – красными советскими, трёхцветными российскими и кое-где редкими вкраплениями желто-синих украинских. Наутро жовто-блакитные исчезли – то ли местные сняли, то ли наши, но выяснять не стали.

8

Спозаранку, едва проглотив обжигающий чай, направились на базу, расположенную неподалёку. Из-за трёхметрового металлического забора виднелись корпуса складов, цистерны, зерновой бункер и какое-то сооружение для переработки зерна. Ещё в первый же день пытался у наших «моджахедов» разузнать про эту базу, но те лишь пожимали плечами: команды не было. Интересные ребята: под боком огромная территория за трёхметровым забором, на которой целый батальон можно спрятать, а им по фигу: начальство не велело! Хорошо местные начали понемногу оттаивать и доверительно нашептали, что там двое охранников дежурят, но никого за ворота не пускают. Ворота оказались заперты изнутри, и Витя уж собирался махнуть через забор, но тут раздалось довольно громкое:

– Не надо, сейчас открою.

Через асфальтированную площадку спешил парень в чёрных штормовке и спортивных штанах.

– Вот и правосек нарисовался. Сейчас гаубицу выкатит и как шандарахнет…

Витя, конечно, шутил, но знать соседей всё-таки необходимо. Открывший нам ворота сухо поздоровался: видно было, что наш визит приступа радости не вызвал. Был он широкоплеч, высок и мосласт, с длинными руками и накаченной шеей, спокоен и уверен. Оказалось, что в прошлом кандидат в мастера спорта по боксу. С напарником охраняют базу с зерном и мукой. Сами из Харькова, работают вахтой по две неделе. Заступили как раз накануне двадцать третьего и, видимо, надолго. Семья в городе осталась, переживает, конечно, но пока всё нормально.

Говорил он односложно, явно не располагаясь к задушевности, взгляд уверенный и отрезвляюще холодный, мгновенно гасящий любую надежду на контакт. Подошёл второй, невысокий и худощавый с небольшой аккуратной бородкой. Не сразу, но разговорился, поведал, что в шестнадцатом, когда СБУ «шлифовали» остатки харьковского сопротивления, загребли и его: кто-то «стукнул», что видел его весной четырнадцатого при штурме здания областной администрации. А он сам не харьковский, из Полтавы, приехал на работу устраиваться да забрёл сдуру на площадь, где народ митинговал. Так что фортуна сгримасничала, рожу скорчила, ножку подставила, но заодно урок преподала: любопытство наказуемо. Полгода выбивали признания, переломали ребра, напильником стачивали зубы, загоняли заточенные спички под ногти, а потом просто вывезли за город и выбросили на свалку. Думали, что после таких «задушевных бесед» он наверняка долго не протянет, ан нет, выжил: бомжи, там обитавшие, подобрали и родным сообщили.

Он снял перчатки и показал изуродованные пальцы, затем открыл рот и ткнул пальцем в неровный и редкий ряд зубов.

– У этого эсбэушника кличка была Стоматолог – любил забавляться инструментами всякими, особенно бормашиной. Хотелось бы с ним за жизнь поговорить. Власть эта сучья народ не то что надвое – на куски покромсала. Даже семьи разделила. Сынок у меня твердит, что мы с дедом неправильные, что жизнь есть только на Западе. Уехал в Польшу, неделю пробыл, ничего не заработал, зато документы у него свои же тиснули, а поляки морду набили и выдворили. Казалось бы, урок, да не впрок, опять туда рвётся.

Когда уже собрались уходить, он шепнул, что в ангаре, выходящем на дорогу, двести тонн селитры хранится, завезли месяц назад. Взяла досада: твердишь же Ясону, что надо с людьми говорить, а не шарахаться от них, так нет же. Ясон – сфинкс, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда сообщил ему о селитре. Понимал ли он, что хоть и в дюжину раз меньше, чем в Бейруте[32], но если рванёт, то разнесёт всю округу? Наверное, понимал, но на меня смотрело что-то неодушевлённое с пустым взглядом.

– У меня другие задачи.

О его задачах можно было только догадываться, и не случайно через месяц отряд развалился после боёв под Циркунами. Часть разорвала контракты и разбрелась по домам, говоря, что так воевать они не договаривались. А как? Вы, ребятки, для чего голову морочили? Для чего вам покупали и передавали беспилотники, рации, ПБСы[33], ночники[34] и всё, чего вашей душеньке хотелось? Немалая часть с Батей ушла на Донбасс, а сам Ясон растворился в этой мутной круговерти.

О складированной и расфасованной по мешкам «бомбе» в тот же вечер сообщил тем, кто должен был принять решение, но, видимо, никто не стал заморачиваться: вывезти четыре вагона селитры не просто – только фур потребуется с дюжину, а то и больше, да ещё согласуй, складируй, оформи, передай на хранение. Уж лучше тайком вывозить семечки да зерно – доходно и безопасно.

Укры, обстреливая село, ни тогда, ни после по территории склада не стреляли. Так эта селитра и осталась им, когда мы оставили Липцы.

9

С трудом допытались, что власть в посёлке всё же есть в лице секретаря сельской громады тёти Вали. Она приходила поздним утром часам к десяти в администрацию, открывала выстывшее без тепла и света здание, шла в свой крохотный кабинетик, и тут же начинал течь тонюсенький ручеек из односельчан. Шли со своими бедами, прекрасно понимая, что их пока решить никто не в силах, но зато секретарь их могла выслушать и вместе повздыхать-поохать. Часам к трём пополудни она закрывала на огромный замок входную дверь, и жизнь, едва теплившаяся в поселковой администрации, замирала до утра.

Россия была представлена элэнэровской милицией, которых тут же окрестили корнетовцами, двумя отрядами контрактников от минобороны, армейскими частями. Но никому из них, в общем-то, не было дела до жизни посёлка: живы ли люди или уже нет, а если живы, то почему и как живут-выживают. Накануне начальник госпиталя Паша[35] просил организовать доставку лекарства для местных. Врачи покинули больницу загодя до начала нашей операции, судьбу медикаментов выяснить не удалось, а местное население возрастное – полно диабетчиков, инфартников, инсультников, гипертоников и просто страдающих всевозможными недугами.

Начальником всей медицины посёлка и округи он стал поневоле – приехал к местным врачам, а их давно уж след простыл. Вот и пришлось доставать генератор, чтобы был свет, одеяла, освобождать помещение для гуманитарки и медикаментов, взывать к медперсоналу больницы. Впрочем, медсёстры и нянечки сами пришли в больницу, да так и не расходились до вечера.

– Тут на окраине тубдиспансер есть мест на двести пятьдесят, а в Стрелечье больных человек семьсот в психбольнице. Надо бы послать кого-нибудь, выяснить всё.

Активность нашей крохотной группы стала выходить боком: почему-то решили, что мы можем решать все вопросы жизнеобеспечения. Наверное, немалую роль сыграл в этом мой афганский бушлат, будь он неладен, да и то, что мы единственные были в гражданке и без оружия. А бушлат… Что бушлат? Мало того, что к вечеру плечи к земле придавил, так еще и статус всевеликого и всемогущего придал.

Вот у Паши на боку в кобуре пистолет, на груди рация, невозмутим, спокоен и даже не скажешь, что перед тобою врач, а не полевой командир. И тем не менее не к нему обращаются со всеми проблемами, а к нам. Налицо ошибка в объекте, и пытаюсь перевести стрелки на него, но Паша и сам не против нагрузить нас по самую маковку.

Конечно, сами виноваты, нечего сваливать с больной головы на здоровую. Нет бы заниматься съёмками, брать интервью, вести репортажи, писать заметки, а мы взялись жизнь чужую перекраивать да подправлять. Но ведь нельзя оставаться в стороне, когда тысячи сидят без тепла и света, без продуктов и лекарств.

Мы приехали в больницу, когда Паша со своими айболитами организовывал отправку бойца – тот упал с борта бэтээра и повредил позвоночник. Надо было его в областную больницу – там уже ждали, а тут мы привезли женщину и её дочь: их ранили в районе АЗС в Тишках. Шли по сельской улице, торопились, и до дома оставалось с десяток шагов, когда легли одна за другой три мины. Пришлось ему оставить бойца и заняться женщинами. Минут через пять Паша вышел и приказал грузить и бойца, и мать с дочкой в кузов КамАЗа. Подъехал Саша, местный активист. Активистом он стал добровольно вчера, а теперь от его активности уже невмоготу: только успевай решать подкидываемые им ребусы. Сбивчиво и жестикулируя, он сказал, что привёз роженицу и надо что-то срочно делать, пока она не родила у него в машине.

Паша остановил этот бурный поток одним движением руки и обратился к пожилой женщине, вылезшей из салона машины. На роженицу она явно не тянула: ни по возрасту, ни по отсутствию характерного живота. Оказалась свекровью беременной невестки и робко обратилась с просьбой вывезти роженицу в Белгород. Причину робости узнали потом: сын был в ВСУ, но на Пашу это никак не подействовало: надо – значит надо. Суетившийся и орущий отрядный Айболит, перепутавший божий дар с яичницей и едва не отправивший рожать свекровь, был осажен Пашей резко и всего одним словом, но достаточно ёмким. И словно благодать спустилась на больничный двор: роженицу посадили в машину, свекровь устроилась рядышком, тесть пошёл в сопровождении на своём «жигулёнке», а Саша согласился отвезти нас в администрацию.

Вот здесь мы и познакомились с тётей Валей, своими очками напоминавшей мудрую сову из какого-то забытого мультика. Печать радости на лице отсутствовала, и на мою просьбу составить список нуждающихся в медикаментах односельчан буркнула, что бумага на столе, вам надо – вы и пишите. Закипела злость и едва не плесканула наружу, но сдержался, взял её за плечо, сжав пальцы так, что её скособочило от боли, усадил за стол, придвинул лист бумаги и ручку и тихо, почти на ушко, вежливо и доверительно шепнул-процедил:

– Пиши.

Она безропотно подчинилась и через пять минут передала мне исписанный с двух сторон тетрадочный лист.

Собственно говоря, мы пришли вовсе не за этим – нужна была власть, нужен был человек, способный внятно сказать, что нужно для организации нормальной жизни.

По дороге от райотдела бросился в глаза огромный баннер: «Голосуйте за Кудикова Вадима Юрьевича». Кто такой Кудиков и почему надо было за него голосовать, я не знал, но под рукой никого не было. О чём думали наши власти? На что рассчитывали? Почему следом за войсками не заходила новая администрация? Не готовы были? Или не собирались новых ставить – решили, что проще со старыми договориться? Опять договорняки! Оттуда идёт всё, из девяностых, когда «стрелки» забивали, чтобы на сходняке порешать всё, договориться. Вроде бы и время другое, а сознание прежнее. Хотя почему другое? То же самое, только припудренное, загримированное, причёсанное, но весь лоск только внешний. Ну что же, новых не знаем, растить кадры некогда, да и не ко времени, так что будем работать, кого Господь послал из старых.

Кудикова привезли через полчаса. Был он молод, высок, симпатичен, но внешне мягкий. Сказал, что его отец лет тридцать командовал округой, брат служит в полиции под Харьковом, а он совсем не горит желанием надевать на шею ярмо власти в это неспокойное время. Ещё не известно, как всё повернётся, а у него жена, дети, родные…? Что с ними будет?

Убеждали его горячо и яростно, что пришли мы не на время и даже ненадолго – навсегда пришли. Что народу послужить надо – хватит только о своей шкуре помышлять. Люди разве виноваты, что им дома порушили, ни света, ни газа, ни воды? Им жить надо сейчас, а им взяли да жизнь прежнюю черканули почти под корешок. Убеждали так и эдак и Кудикова, скрепя сердце сдался.

Мы вышли на крыльцо, возле которого толпилось с сотню липчан. Лица угрюмы, взгляды тупят – ни тепла, ни ласки, ни крошечки радушия. А чему им радоваться, коли на дворе февраль, а значит зима. Только вот столбы порушили и света нет, трубу газовую порвало осколками, скотина ревёт да визжит некормленая и недоенная, в домах холод и стылость.

Сразу же засыпали вопросами насчёт ремонта жилищ – взрывами повыбивало стекла, лекарств, работы больницы, воды, света, газа. Кудиков что-то говорил, объяснял, обещал, а я думал о том, что зря мы ввязались в это дело, что пусть военные занимаются жизнью этих людей – у них и техника есть, и люди, да и вообще…

Я смотрел на бывшего депутата Харьковской областной рады, то есть областного Совета (а почему бывшего? Раду никто не распускал, значит, и депутаты легитимные) и думал о том, что это смутное время (или замутнённое?) рождает лидеров, вождей, людей, которым верят и за которыми идут. Но Кудиков на лидера пока явно не тянул, говорил неуверенно и всё поглядывал на нас. Пришлось вмешиваться, хотя подобная засветка в роли комиссаров-большевиков нам была явно ни к чему. Крыльцо, конечно, не броневик, но обзор достаточен, чтобы и ты видел, и тебя.

– Не мы свергали вашу власть. Она сама себя низложила, подавшись в Харьков и бросив вас. Не мы разрушили столбы и не наша вина в том, что нет света, воды, тепла. Вот этот человек сам вызвался помочь вам, – я указал на Кудикова, – а вы помогите ему. Только все вместе вы сможете преодолеть те напасти, что свалились на вашу голову. Только помогая и поддерживая друг друга, вы сможете выжить, а мы вам поможем…

– Как же, уже помогли… – негромко и сердито бросил неулыбчивый старик в плохонькой курточке с короткими рукавами.

Старикам можно говорить нелицеприятное: седина как-никак, а всё-таки защита. Да и что ему возразить – вряд ли он захотел бы услышать. И всё же ответил, что эту войну начали не мы – мы просто вынуждены защищаться. Это расплата за предательство, за грех Каина, за те тридцать сребреников, что посулили наши враги, и надо винить прежде всего себя.

Расходились молча, а чуть в стороне стояли луганчане – то ли из МВД, то ли из ополчения, то ли из ЧВК, то ли ещё откуда и с любопытством наблюдали. Точнее, с суровым любопытством. Зачем они здесь? Неужели так необходимо было заводить сюда, в Харьковскую область, дончан и луганчан? Да и не просто части корпусов, а МВД, у которых совсем иные функции, нежели воевать. Потом такие вопросы возникали не раз и не два не только у нас, но и у российской армии, спецслужбы и особенно у местного населения. Именно луганское МВД оставило после себя недобрую славу и нанесло немалый ущерб имиджу России.

Я не знаю судьбу Вадима Кудикова и его товарищей – тогда, в феврале, они сделали выбор. Это был отчаянный поступок в общем-то обречённых. Они понимали, что идут на заклание, что их жизнь и жизнь близких под угрозой, что ночью может влететь в окно бутылка с зажигательной смесью, что очередная доставка гуманитарки в какое-нибудь село может оказаться дорогой в один конец. Это они принимали гуманитарные колонны, разгружали и потом развозили по селам и хуторам так необходимые людям продукты, вещи, медикаменты. Тогда, да и сейчас трудно было понять, кто свой, а кто чужой, поэтому судили не по словам, а по делам. Но добрые дела этих людей запомнятся надолго. А Кудикова и его заместителя украинская власть сразу же внесла в «Миротворец» и выпустила листовку, предлагая за их голову огромную сумму.

Говорили, что это был неискренний выбор. Что у него на складах лежали тонны семечек и зерна, и их надо было спасать, иначе просто разграбят. Может быть, может быть. А в чём, собственно, его вина? В том, что мотив сотрудничества с нами – спасение своего добра? Ничего зазорного в этом мы не видели. И вообще готовы были работать с любым, кто принял бы протянутую руку помощи. Да и чем отличалась их мотивация от мотивации тех же контрактников, которые за деньги пришли воевать. Но деньги идеей быть не могут: деньги – это только цель или, на худой конец, средство достижения цели.

10

Хотя и были мы в «гражданке», но за местных сойти ну никак не могли даже при условии, что Липцы довольно маргинальны. Здесь всегда было много приезжих, живших сезонно, или дачников, неуловимо выделявшихся манерой держать себя. Да и наша «гражданка» разительно отличалась от одежды местных, поэтому в толпе раствориться среди местного населения не удалось. Даже не потому, что на рукавах курток и бушлатов были белые повязки: особняком державшийся Ленск всё равно был неотделим от нас. Не потому, что в руках Мишки были фотоаппарат и видеокамера. Не потому, что на мне был афганский бушлат, а в распахнутом вороте Витиной куртки виднелся десантный тельник. Мы просто были другими даже в малом, из которого складывается большое целое: взгляд, походка, речь, непременные «здрасьте-спасибо-пожалуйста-извините». И всё равно мы пошли в народ – нам нужна была картинка, нам нужны были лица, нам нужно было напитаться атмосферой жизни занятого нами райцентра.

Увы, интересных сюжетов не нашлось. И не потому, что их не было: мы ещё не решили, что можно показывать, о чём можно говорить, что вообще надо – у нас не было редакционного задания, а в этом иногда минус фрилансерства, иначе стрингерства. И ещё немаловажная деталь: мы не имели права подставлять людей, доверившихся нам, вошедших в кадр и решивших откровенничать. Где-то подспудно мы опасались, что им могут не простить даже простой бытовой разговор с нами. Так и случилось, когда наши войска ушли с этой земли, бросив людей на произвол судьбы. Точнее, на произвол нацистских карателей.

11

К обеду подтянулась на базу вся наша группа. Впервые за эти дни почувствовал голод. Гарик чистил картошку, привезенную нами с собою, щурился как кот, когда вырывалось из-за облаков солнце, и даром, что не мурлыкал.

Витя соорудил таганок из диска колеса, приспособив его на шлакоблоках, и горелки, подсоединив её к газовому баллону. В одолженную у кого-то из благодарных местных огромную эмалированную кастрюлю он налил воды, водрузил её на таганок и взялся за сервировку стола, которым служил фанерный щит.

Кама витийствовал, вещая о своих былых подвигах и славе, заодно поругивая Гарика за слишком толстые очистки. Не выдержав расточительства, он сам взялся за нож и из-под лезвия колечком закрутилась тоненькая стружка кожуры. Он мастерски делал всё: стрелял, боксировал, работал в спарринге, разрабатывал операцию, снимал, беседовал.

Мы с Мишкой покуривали, просматривая отснятое и изображая самое интеллектуальное ядро нашей проголодавшейся группы.

Чёртом из табакерки вырос в дверном проёме 37-й и зачастил скороговоркой, что нам с Камой надо срочно ехать с ним, потому что их ребята задержали сирийца, по всем статьям наёмника, и его надо срочно допросить. Мы попытались объяснить, что пребывание в Сирии отнюдь не означает владение арабским, но он уже тащил нас к машине.

Сириец, щуплый, но мускулистый, сидел на стуле посредине комнаты, раздетый до плавок, с заклеенными скотчем глазами, и дрожь пробегала по его телу. Нет, он дрожал не от страха – от холода. Над ним нависал огромный, раза в два больше сирийца, боец и очень доходчиво советовал рассказать правду, аргументируя советы звонкими шлепками по затылку. Наверное, пленник понимал, что должен признать своё участие в наёмничестве, но пока не собирался этого делать.

Пришлось его остановить, сказав, что для начала надо разобраться с его документами и попытаться разговорить без силовых методов допроса.

Пока Кама засыпал его арабскими словами вроде «здрасьте-пожалста», я перебирал изъятые документы и содержимое его бумажника. Сирийский паспорт с пограничным штемпелем и датой прилёта – сентябрь две тысячи двадцатого. Место рождения – Сармин, провинция Идлиб. Да, здесь даже мухабарат[36] вряд ли поможет – Сармин под игиловцами. Вылет из аэропорта Абу-Даби, прилёт в Борисполь. Паспорт без обложки (если не слямзили наши борцы с бандеровцами), по виду новее нового. Да, бережливый паренёк. Студенческий билет и пропуск в общежитие, датированные позапрошлым годом, были новенькими и, казалось, что даже источают запах типографской краски, хотя никакое полиграфическое изделие уж давно не имеет запаха. Даже если только он доставал свой студенческий лишь пару раз в день, входя в здание института и выходя из него, то при всей бережливости обложка заметно бы потеряла свой первозданный вид. Значит?.. Да ничего, впрочем, это не значит: может, у них вовсе нет пропускного режима, или иностранцу достаточно отсветить своей физиономией, чтобы вахтёр ломанул шапку. Ни хрена мы не подготовлены к допросу, сириец может лопотать что угодно – всё равно не проверить. Ну, 37-й, ну, гад. Ребята уже за стол сели, картошечку с тушёнкой наворачивают, а тут возись с этим чёртовым сирийцем!

В бумажнике несколько его фотографий, два фото женщины лет сорока, сотни три гривен, сто долларов, мелочь. Негусто. Где задержали? Да здесь, неподалёку, шёл по дороге в сторону нашей границы. С какого рожна решили, что наёмник? Так ведь сириец. М-да-а, аргумент железный. Ну что ж, надо включаться.

Напряг память, извлёк из самых тёмных закоулков памяти несколько арабских слов, разбавил английским и придал шарм французским: всё-таки Сирия – бывшая подмандатная территория Франции, там полстраны на французском лепечет. Получился неплохой микс, но сириец по-английски знал ещё меньше меня, а мой французский ограничивался неподобающими для этого случая тремя десятками слов. Но всё равно он твёрдо стоял на своём: студент медицинского института, шёл к жене в Борисовку.

Стоп, ну-ка, дружище, расскажи мне о Борисовке. Есть там река? Нет. Многоэтажки? Да пара домов двухэтажных, и в одном из них живёт тёща. Как зовут тёщу? Не помню. Жена? Люба, её фото в бумажнике. Населения сколько? Да всего ничего, маленькое село, в две улицы.

Ну вот ты и приплыл, дружочек. Борисовка – райцентр, многоэтажек – целый микрорайон, река Ворскла, людей – тысяч десять. С торжествующей улыбкой я выдал эти знания присутствующим, и все взглянули на меня уважительно – знаток!

Мне было немного жаль пленника, и посоветовал отвезти его в Белгород – жесткий допрос не всегда результативен, а там люди интеллигентные, пригласят переводчика, напоят кофейком, задушевно поговорят, а не то, что вы, костоломы.

Мы еще курили с Камой у машины, когда вывели сирийца всё с тем же скотчем на глазах, засунули в «уазик» и увезли. Сбившиеся в стайку рабочие местного энергопредприятия сочувственными взглядами проводили сирийца до самого «уазика» – маленького, с опущенной головой, в тоненькой болоньевой куртке красного цвета, жалкого в своей беспомощности.

Мои глубокие знания географии стоили сирийцу с полдюжины оплеух. Разве я знал, что в двух десятках километров от Липцев к самой границе притулилось маленькое сельцо в пять сотен жителей. И среди них жена и тёща нашего «шпиона». Я нарушил старую заповедь: проверь тысячу раз, прежде чем сделать вывод, и мысленно клял себя за это. Поддался общему психозу – шпион, наёмник, вражина – вместо того, чтобы тихо и спокойно во всём разобраться. Чёртов сириец, дернуло же его в такое время шастать по дорогам. Я злился на него, на себя, на этих верзил с пудовыми кулаками. Нет, братцы, карту изучать надо, чтобы не возникало подлобных ляпов.

История с несостоявшимся наёмником имела счастливый конец. Поздно вечером он материализовался на нашей базе: действительно студент, подженившийся на местной – уж очень славные оладушки со сметаной готовит тёща. Наши добродушно и извиняюще похлопывали его по плечу, совали банку тушенки и кусок хлеба, поили горячим чаем и говорили: ну что же ты сразу не сказал, что наш.

Мы с Камой вернулись, когда ребята уже отобедали. Заботливо укутанная кастрюля ещё хранила тепло. Картошка с тушёнкой была вкусна на славу – даром что ложки едва не обгрызли.

12

Когда Паша сказал, что в психбольнице в Стрелечье патовая ситуация – больных кормить нечем, лекарств нет, врачи сбежали в Харьков, остались только нянечки и вот-вот начнутся летальные исходы от холода и голода, то рванул в Белгород. Кудиков выделил машину – довольно потрёпанный «бусик». Точнее, водитель Саша сам вызвался съездить в город за продуктами и лекарствами на своём шарабане, составив длинный список всего необходимого. У него оставалось немного солярки в баке машины – как раз добраться до нашей АЗС. Он с первого дня бесплатно (добрейшей души человек!) мотался по округе, развозя те пока скудные продукты, что выделили мы из своих запасов.

В Журавлёвке в местной администрации комнаты и коридоры были завалены продуктами, резиновыми и кирзовыми сапогами, медикаментами, полторашками с водою, коробками с медикаментами. Задёрганная глава пыталась оставаться корректной, когда рассказывала о бедах людских на освобождённой нами территории и особенно в больницах. Она смотрела на меня с каким-то недоверием и даже досадой, и лишь потом я догадался, что мой внешний вид – полуторанедельная небритость, грязные бушлат и сапоги, а особенно жуткий запах, исходивший от меня, никак не способствовали установлению понимания. Ну, ввалился какой-то смахивающий на бича тип и давай вывалить на её голову проблемы чужих жителей. Только этого ей не хватало!

Стараясь дышать через раз и полуотвернувшись, она заявила категорично: глава района запретил давать что-либо гражданским – только военным. И попросила покинуть кабинет, поскольку предмет разговора исчерпан. Сначала не совсем понял, кто гражданский: я или те, кому просил помочь. Потом дошло и захлестнуло: что делят-то? Военные ничего не просят, так будут проявлять показную заботу, а этим кто поможет? Они-то в чём виноваты? Это их пришли освобождать или как? Сбиваясь от волнения, стал говорить всё это главе, но она уже не слушала, выйдя из кабинета.

Со мною не захотели даже разговаривать. Меня не захотели даже выслушать. Да ладно, стерпим, но ведь там, за «лентой», ждут помощи.

Из Майского позвонил в «Боевое братство». Володя Коротких[37] сразу же вник, с кем-то переговорил, перезвонил и сказал, чтобы ехал в районную администрацию – там помогут.

В районной администрации замглавы проникся и распорядился собрать необходимое, но тут позвонили от секретаря совбеза: надо зайти к нему. Зашел. В кресле развалилось тело и начало с того, что никому ничего выдаваться не будет, что это стратегические запасы для армии (кирзачи и галоши, сваленные в кучу в Журавлёвке?!), что ему и так хватает забот от появляющихся в посадках у границы трупах, что вообще неизвестно, чем мы там под Харьковом занимаемся.

Какова может быть реакция человека, неделю не вылезавшего с передовой, не мывшегося, несколько раз накрываемого минами и «градами», не евшего досыта, вымерзшего как мамонт? В самом мягком варианте просто заехать в эту физиономию. В худшем – пристрелить в вестибюле, всё равно это враг. Враг по сознанию, по бессердечности, по душевному равнодушию, по прущему чванству. Таких надо грузить в багажник и вывозить туда, за «ленту», но багажников не хватит на всех.

Наверное, он прочитал свою судьбу на моём лице, побледнел и выпрямился. Я молча повернулся и ушёл. Зам шёл рядом, ему было неловко, и он говорил в оправдание, что секретарь совбеза в общем-то неплохой мужик, обещал всё решить и помочь, а я ощущал себя прикоснувшимся к чему-то гадкому.

Не с того, видно, началась специальная военная операция: надо было сначала вычищать эти авгиевы конюшни.

13

Уже в сумерках Балу сообщил, что отряд перемещается в Тишки, а мы остаёмся здесь. Одни, без прикрытия и оружия. Я даже восхитился мудростью Ясона: не бросает, нет, а оставляет в тылу. То, что этот «тыл» на окраине посёлка и дальше поле, а в полусотне метров двести тонн селитры, ничего не меняет. Знать, изрядно мы ему досадили своей неуемностью: давай прочешем лесную тропу между Липцами и Большими Проходами, откуда нет-нет да вылетали восьмидесятки[38]. Давай установим растяжки, если слабо засаду устроить. Давай разведаем штольни в меловой горе как раз под очень интересным лесом, идущим от самого Харькова. Давай узнаем, кто у нас по флангам, и установим с ними связь. Ну и ещё два десятка «давай», отчего при нашем виде Ясон кривился, как от зубной боли. Ну что ж, любовь без радости была, разлука будет без печали.

Кама, наивное и чистое душой дитя, вплотную придвинулся к Балу:

– Передай Ясону, что если что-нибудь случится с группой, то с ним будет разговаривать сорокапятка[39].

Наверное, Балу не очень-то и трогала судьба Ясона, но самому попадать под горячую руку парней из сорок пятой он очень не хотел, потому оставил с нами взвод Бати. Но в любом случае вешки были обозначены, флажки выставлены, и нам желательно завтра свалить из этой ватаги.

Витя подсуетился и через полчаса обзавелся автоматом с одним магазином. Где взял и откуда, он скромно умолчал, но лишний раз доказал, что для старшины десантной разведроты невыполнимых задач не существует. Главное поставить задачу, а каким образом она будет выполнена – никого не должно волновать. Ну что ж, если работать одиночными, то минут десять продержимся. В поселке еще есть части, авось кто-то и придёт на помощь, хотя вряд ли: ночью только сумасшедший нос высунет из форточки.

На всякий случай определились с дежурством по очереди. Нацепили на пояс ножи. Фонарики под рукой, рядышком аптечки. Ну вот и всё, к выполнению задачи готовы. А задача проста – дожить до рассвета.

Спаситель явился в лице 37-го[40]. Я не скрывал радости: он был умён, смекалист, надёжен, осторожен, внимателен. Он был разведчик по военно-учётной специальности в прошлом и оставался им по жизни. Более того, он прирожденный следопыт с потрясающий нюхом на опасность. Он не терпит расхлябанность и наш природный русский авось и вместе с Артистом заменит целый взвод, а то и роту.

Я надеялся встретить его, потому что был уверен: он не остался в стороне в четырнадцатом, а теперь тем более. Радостные вопли, обнимашки, рукопожатия – с нами 37-й, а значит, будем жить!

Как он узнал, где мы и что фактически брошены Ясоном на произвол судьбы, расспрашивать не стал: всё равно не скажет. Он был краток и резок: в нашем распоряжении «уазик» и на всё про всё полчаса. Меняем дислокацию, переезжаем на другой конец посёлка на базу его отряда. С командиром всё согласовано.

Управились минут за двадцать: метали в машину всё, что попадётся под руку. Ещё четверть часа – и мы размещаемся в отведённой нам комнате. Дверь плотно не закрывается, внизу щель и поддувает, ни света, ни тепла, зато мы вместе. Нас семеро – прямо-таки великолепная семёрка и вратарь!

Бросаем на пол карематы – тонкие коврики из пенопропилена, сверху спальники, под голову вещмешки и рюкзаки. Божественно! Теперь хоть можно распрямить ноги и потянуться. Будем спать. Надо хорошенько выспаться.

Сон не подкрадывался – навалился сразу же, и мощный храп разорвал ночь.

14

После приезда Саши Харченко наша военкоровская миссия имела право на возвращение домой. К тому же накопилось достаточно видео- и фотоматериалов, которые оставалось обработать и «закинуть» на сайт «ANNA News» и на наши писательские Телеграм-каналы. Были ещё и чисто бытовые причины. Во-первых, мы успели промёрзнуть за эти полторы недели до состояния мамонтов в вечной мерзлоте. Во-вторых, закончились взятые из дома микстуры – ехали-то на день-два, как было обещано, и всё шутили, что в случае нужды приобретем в аптеках Харькова. В-третьих, запах. Нет, не запах гари, сгоревшего тротила и крови – к этому можно привыкнуть. Даже к запаху разлагающихся тел, преследующему в развалинах освобождённых городов, тоже можно было притерпеться. А вот запах своего немытого тела, смешанный с запахом непросушенной одежды и вечно мокрых берцев, преследовал днём и ночью и становился нестерпимым.

Вот что значит гражданская жизнь в комфорте – расслабляет, чёрт возьми, разнеживает, в слюнтяя превращает. Раньше бы махнул рукой на такую мелочь: не нравится – не нюхай, а теперь вот баньку подавай. Конечно, по большому счёту это был повод – фронт замер под Циркунами и дальше ни вперёд, ни назад, вроде бы всю возможную информацию собрали, а принимать участия в трепотне о былых героических подвигах не хотелось. Что там сказки рассказывать – вы, братцы, давайте-ка тряхните стариной и добавьте в свой персональный пантеон славы новые лавровые венки.

Числа четвёртого или пятого, а может и шестого, с утра с оказией выбрались за «ленту». Встретил сын, по нашим лицам понял, что донимать расспросами не стоит. Отвезли Мишу домой, распрощались с Витей, договорились, что друг без друга ни ногой за «ленточку». Только через сутки пришлось обещание нарушить – попросили сопроводить конвой МЧС с гуманитаркой. Почему-то мои армейские приятели решили, что я знаток Харьковской области, и все потуги доказать, что мои знания получены в результате полуторанедельного добросовестного штудирования карты и я гожусь разве что на роль Сусанина, их не убеждали. Последний довод, что для провода колонны вообще никакой знаток не требуется – это же элементарно, Ватсон: определяется пункт доставки и дальше рули по асфальту – не подействовал. Но они в своём упорстве были просто восхитительны, и я «сломался». Согласиться-то согласился, только отогреться не успел: здорово промёрз, до лета не согреться, к тому же что-то вроде бронхита заработал.

Колонна прибыла, едва я подъехал к привычной точке сбора: АЗС у перекрестка на Октябрьский. Похрустывал снежок на утреннем морозце, озоровал ветерок: проказник всё пытался забраться за ворот куртки, а заодно погасить сигарету. Мои армейцы были уже на месте. Едва поздоровались, как подъехали «уазик» и микроавтобус. Из УАЗа бодро выскочило двое: один из Администрации Тулы, крепкий, широкий в плечах, с добрым тёплым взглядом, другой оказался начальником моих приятелей. Назвали себя исключительно по именам, пожимая руку: американская манера, уже въевшаяся в сознание и ставшая почему-то хорошим тоном. Из вредности отрекомендовался по имени-отчеству и добавил, что для краткости величают Санычем. Принято единогласно.

Из микроавтобуса выскреблись то ли трое, то ли четверо в синих жилетках с надписью «PRESS». Едва выбравшись, поправили бронежилеты «ЖУК» и напялили шлемы 6Б27. Броник ничего, от третьего до пятого класса защиты, такой иметь не грех, да и от обычных армейских заметно отличается весом, а вот шлем так себе, первый класс защиты, разве что от пистолета поможет, да и то рикошетом. Ну если нравится – носите, мне что, жалко? Сам после Сирии ни броника, ни шлемов не носил – думать мешают и расслабляют мнимой всенадежностью.

Подошла колонна МЧС – с дюжину фур, белые, с оранжевой полосой. Старший торопил, но держал дистанцию, определенную субординацией. Я предложил оставить пару-тройку машин в больнице в Стрелечье. Согласились. Команда: «По машинам!», и колонна тронулась. Я удостоен чести ехать со своими армейцами, корреспондентов поместили в капсулу «Тайфуна». Армейский начальник и тульский гость разместились в другом «уазике». В сопровождении пошли два бэтээра, пара или тройка «тигров» и еще один «Тайфун».

Тогда еще можно было не опасаться беспилотников и засад ДРГ, поэтому такой эскорт был излишен. Ну если только для помпезности и телевизионной картинки. Как в воду глядел: в Липцах весёлой стайкой воробышек высыпали наши корреспонденты на улицу, бодро засновали, выбирая ракурс съемки, защебетали. Оказалось, работали две конкурирующие фирмы: то ли первый, то ли второй канал и «Звезда».

Отсечённые три фуры остались в больнице в Стрелечье, остальные растянулись вдоль улицы. Одну сразу же поставили на площади и стали дожидаться, пока выстроится очередь за гуманитаркой. Подошёл Вадим Кудиков, по нашей просьбе потянувший лямку главы. Теперь он был уверенней и энергичней – что значит ответственность. Раздавать с «колёс» привезенные продукты и вещи я счёл неразумным: получат те, кто живёт на соседних улицах, да ещё те, кто побойчее, а немощным старикам, замерзающим в своих домах, а тем более живущим в окрестных сёлах достанется фигушка без масла. Тяга к социальной справедливости подвигла меня на бунт, и туляк вместе с воинским начальником удивительно легко согласились.

Разгадка этой лёгкости не заставила себя ждать: оказывается, нужна была телевизионная картинка. Просто кадры раздачи пакетов и коробок под телекамеры с интервьюированием доставщиков и благодарностями от спасённых туземцев. Конкуренты определили выгодные точки съемки, расставили камеры и началось действо, которому позавидовали бы Станиславский с Таировым. В этом бросании с борта пакетов в тянущиеся руки было что-то унизительное, о чём я бубнил потом всю обратную дорогу. А ещё о тлетворно разлагающем человеческую натуру телевидении.

Стоп. Не прав. Попробуй неделю-другую посидеть на диете из воды и соленьях, так что борт КамАЗа с его коробами да пакетами – как манна небесная. Ну а когда вытащили короба с тюльпанами – вот молодцы какие! – и стали по цветочку в руки вручать женскому полу, невзирая на возраст, растроганность и искренность слёз тронули. Не забыли! Низкий поклон вам, люди русские.

Саха рыскал острым взглядом по снующим туда-сюда жителям: они враги, от них всего можно ожидать. Подошёл средних лет мужчина, мялся, по всему видно, что слова подыскивает, да сказать стесняется.

– Что маешься, любезный?

– Мне бы, того, цветочек тоже.

Трансвестит? А может, пидор?

Саха не искушён в дипломатии, а потому мужик обиженно засопел:

– Почему пидор? Бабе своей хочу подарить. Занедужила она, прийти не смогла. Вот я и пришёл. Да только в очереди толкаться не стал: подожду, может, и достанется, а нет – так кому-то, видно, нужнее. Это значит так Господь распорядился. А вы сразу пидор да…

Я показал Сахе кулак, но он состроил такую раскаявшуюся физиономию, что я не смог сдержать улыбку. Не случайно у него есть второй позывной – Артист. Одарил же Бог талантами!

– Не толерантный ты, Саха, человек. Можно сказать, дремучий. Надели-ка лучше его тюльпаном, да самый лучший выбери. И гуманитарку организуй – нечего ему в очереди маяться, жена болеет, дома ждёт.

Через пять минут мужчина семенил с пакетом и цветком, спрятав его на груди за полой куртки, расплёскивая редкие лужицы, оглядывался и кивал – кланялся, значит, потому что руки были заняты. И на лице его расплывалась улыбка счастья.

Подошёл к Кудикову, попросил его определить место для выгрузки привезенного и найти людей для разгрузки. Через несколько минут он уже докладывал, что разгружать будем в школьный спортзал, люди уже ждут, а завтра начнут развозить малыми партиями по сёлам. Он был разумен, исполнителен, даже инициативен, и люди его слушались, а это уже много. Пообещал всё взять на учёт и раздавать только по спискам.

Телевизионщики закончили съемки «массовки» и теперь старательно изображали интерес к дающим интервью туляку и воинскому начальнику. Изображали мастерски – и мимикой, и позой. Вот где таланты пропадают! Сунулись было ко мне, но, получив отказ, поскучнели и, сбившись в кучку, сетовали на малые зарплаты. Рядом с ними крутили головами несколько тел в балаклавах и автоматами на изготовку. Охрана. От кого? По мне так эта театрализация унижает профессию.

Подошедший Саха с высоты своего роста оглядел эту бронированную публику и поинтересовался, сколько же платят? Бесцеремонность должна была шокировать, но они увидели в нём союзника и наперебой стали делиться своим наболевшим: опасность дышит в лицо, затылок и вообще во все части тела, а проходят они по расценкам мирного времени. Это у военкоров заработки дай боже. Не у всех, конечно, но фамилий называть не будем.

Саха понимающе кивал, нависая над ними: ежемесячно вместе с «боевыми» набегало на порядок меньше, но им сочувствовал.

– А на памперсы не выдают?

Они отвернулись, сразу потеряв к нему интерес и обиженно засопели: эка их развёл этот небритый верзила.

Старший конвоя нервничал, то и дело иноходью бежал к спортзалу, торопил мужиков, возвращался, поглядывал на часы: надо вернуться засветло, а тут такая канитель.

Часам к трём пополудни разгрузка закончилась. Быстро выстроились в колонну и потянулись к выходу из посёлка. Перед Стрелечьей встретили три оставленные для больницы фуры. Молоденький старлей с пухлыми щеками выскочил из кабины с автоматом в руках и бросился к нам. Оказывается, они разгрузились давно, поехали было в нашу сторону, но подумали, что на пути могут быть засады и ДРГ работать, вот и развернулись обратно в Липцы.

Я с любопытством и сожалением смотрел на это юное дарование: испугался парень, хотя до границы рукой подать – максимум километров пять, а то и меньше. И никаких тут диверсионных групп нет и в помине – придумки тех, кто со страха или по глупости придумал эти страшилки. Господи, наберут же детский сад. А если действительно ДРГ? Перещелкают, как куропаток, да ещё растрепятся, что спецназ пленили или уничтожили.

Это был первый гуманитарный конвой, проведенный мною на ту сторону. Хотя что значит проведенный? Просто катался в компании нормальных мужиков, забавляя их своими россказнями из бывалой жизни да анекдотами, вставляя необходимые сведения, которые должны были их заинтересовать. Получалось, но не всегда, особенно если касалось поездок в «серую зону», хотя на поверку какие-то сёла оказывались занятыми отрядами ополченцев ЛНР или ДНР, оторванных от снабжения и связи. Но даже те, незанятые ни нами, ни вээсушниками, не значит ничейные – в них находились люди, наши люди, просто они еще не до конца осознали, что снова наши.

15

Саша Харченко впрягся в работу со знанием дела, особо не церемонясь в постановке задач: надо – и всё. И хоть тресни, но вези его к разведчикам или танкистам, в Циркуны или Русскую Лозовую. В общем, куда и чего его душенька пожелает. А душа его требовала постоянной новизны. Однажды он исчез на несколько суток – зашёл вместе со спецназовцами на нейтралку, днём закапывались в снег, по ночам работали – брали «языков», минировали, разведывали. Жалел об одном – нельзя было снимать, да и камера в первые же сутки отказалась работать: не выдержала восемнадцатиградусный мороз. Когда эвакуировали из Циркунов местных, то накрыли мины. Тут впору успеть бы добежать до храма и нырнуть под своды подвала, а Саша стоит и снимает, уверенный, что конкретно его осколки наверняка минуют. И миновали!

Накал боев на харьковском направлении угас и едва теплился. Война утратила свою остроту, став обыденностью и рутиной. Саша заскучал, умудрился простудиться (четверо суток в снегу – и хоть бы хны, а тут, когда весна задышала в полную силу, банальная простуда с небанальным воспалением среднего уха) и, забрав свой тактический рюкзак и фотоаппарат, попросил доставить его в Белгород на поправку подорванного здоровья.

Пару дней помотался с ним по больницам, поликлиникам и аптекам, загрузил микстурами, убедил, что надо строго следовать предписаниям, когда и в каком количестве поглощать несусветную таблетированную горечь. Сашу хватило дня на три: так и не долечившись, он умчался под Изюм, и мы на целый месяц потеряли его из виду, изредка встречаясь в интернете.

Мы встретились с ним пятого мая в Москве в день памяти нашего Марата Мусина, основателя «ANNA News», а фактически открывшего нам дорогу в иную жизнь, в иной мир, полный опасностей и приключений. У него родился первенец – дочечка, и уже он не помышлял о продолжении работы: надо было осваивать новую профессию отца. Пройдёт совсем немного времени, и он явится в информационном поле уже вместе с Серёжей Шиловым корреспондентами «РИА Новости», а ещё «Свидетелями Байрактара». И вообще они стали лучшими военкорами этой войны – не пропагандистами, а независимыми, честными, совестливыми, отчаянно дерзкими, отважными, безрассудными. Достойными учениками Марата Мазитовича Мусина. Он по-прежнему был здесь, с нами, незримо, в наших делах и поступках.

Наше направление опять оголялось, работать за идею желающих не находилось, так что опять пришлось нам с Мишей Вайнгольцем периодически «нырять» за «ленту», чтобы хоть как-то восполнить пробел.

16

Ни света, ни воды, ни тепла в сёлах по-прежнему нет и в ближайшее время, судя по всему, не предвидится. Электрогенераторами и соляркой поделились – своё отдали, теперь колоннами МЧС доставляют продукты, медикаменты, тёплые вещи в Липцы, откуда их развозят по окрестным сёлам. Местные жители сдержанно принимают гуманитарку, но всегда находим тех, кто не боится на камеру выразить слова благодарности и даже увлажнить слезой глаза. А Ленск не верит в искренность, и упрямо твердит, что эти хуторяне за пайку и не так расчувствуются.

Одиннадцатого марта, воспользовавшись остановкой военных действий в связи с созданием гуманитарных коридоров для вывода местных жителей, украинская армия и нацбаты попытались взять Циркуны. Собственной персоной особо не озабочиваешься – надо максимально снять бой, так что носишься наскипидаренным котом, не выключая камеру. К вечеру укры выдохлись, но тишина не опустилась на село: на него обрушились мины и ракеты «градов».

Отснять-то отсняли, да связи всё равно нет, как нет возможности обработать и смонтировать отснятый материал. И тем не менее это повод улизнуть на базу. Страшно оставаться? Конечно, страшно. Страх пришёл в перерыве между окончанием стрелкотни и началом разрывов насыпавшихся мин и «градов». В эти десять минут, всего десять минут, оказалось достаточно, чтобы поскучнеть и захотеть домой.

Могли остаться здесь до утра? Конечно, могли. Могли и не до утра, а навсегда и в лучшем случае прикопали бы в посадке или на чьём-либо огороде. Всё-таки мы не армия и не иррегулярное подразделение – мы свидетели, мы люди гражданские, и нас надо беречь по отдельной графе. Как в фильме «72 метра», когда персонаж устами Сергея Маковецкого произносит: «У вас на плечах погоны, а у меня их нет. Военный человек обязан защищать гражданина своей страны независимо от того, нравится ему этот человек или нет».

Бате поручено было оберегать нас как дорогущую хрустальную вазу, и он готов был пинками вытолкать эту порядком надоевшую ему вольно шатающуюся компашку. Поэтому он жестко и непререкаемо изрёк: на базу. Мы даже обрадовались: не наша инициатива и лицо сохранено. Изображая неохоту, мы быстренько загрузились и уже минут через сорок были на базе.

Отснятое за день на следующий день отвезли в Белгород.

17

После восьмого марта пришлось барражировать в прифронтовой зоне, сопровождая большие и малые колонны с гуманитаркой. Часть нашей группы перешла в подчинение (на каких условиях – не знаю и не спрашивал) одного из отрядов, Витя Носов вернулся к себе в Курск, поэтому работали с Мишей Вайнгольцем вдвоём. Он добросовестно щелкал фотоаппаратом и водил видеокамерой, я беседовал, пытаясь задавать какие-нибудь умные вопросы, попутно выстраивая привычную схему: поиск главы местной администрации или назначение старшего, разгрузка в одно место, составление списка получающих продукты и всё остальное с непременным обещанием вернуться и проверить торжество справедливости.

Сразу после праздников приехал Алексей Шорохов[41] с суперценными подарками: ночник, ПБС, беспилотник, рации. Мотивировать его на переход за «ленту» не требовалось – он все восемь лет на Донбассе с гуманитаркой. Поцелованный войной, прикипел он душой к этим людям, с великой христианской терпимостью переносящих свалившиеся беды. Теперь вот вызвонил, попросил взять с собою – ну не отказывать же: это венчание с войною дорогого стоит. Это испытание не только себя, своего характера, своих возможностей, но и выбор друзей на всю оставшуюся жизнь.

Мои приятели офицеры одного из управлений минобороны попросили развезти гуманитарку. Желанием не горел, но отказываться не стал: надо – значит надо.

Выехали ещё в предрассветной темноте – надо было забрать Мишу Вайнгольца – без него теперь практически ни один заход за «ленту» не проходит. Морозище приличный, совсем не мартовский, за пятнадцать градусов перевалил, поэтому утеплялись солидно, но помогло не очень: стоит вылезти из машины на свет божий, как ветер тут же с упоением хлестал по щекам, а холод норовил пошарить за пазухой. Но мы-то из тепла в тепло, а каково бойцам нашим? А местным, оставшимся без света и тепла?

Место встречи привычное: АЗС у блокпоста. Подъехали приятели-армейцы, поздоровались, попрыгали, постукивая каблук о каблук и согреваясь в ожидании колонны МЧС – прямо-таки ритуальный танец. Сегодня обычная работа: сопровождение фур с гуманитаркой. Занятие не обременительное, но занудное: поработать с людьми удаётся урывками, да и то привязан к машинам.

Пришла колонна: слава богу, небольшая, меньше дюжины. Не радовало другое: с ними были два «тайфуна» и «тигр». Раз на такую крохотульку столько «брони», значит, будут ВИПы. Так и есть: из подъехавшего микроавтобуса высыпали всё те же репортеры центральных каналов. Вытащили броники и шлемы, облачились в них с видом готовых ринуться в бой гладиаторов. Хотя зря я так скептически: нормальные ребята, раз отважились поехать, значит, для них это настоящая война. Наших белгородских телевизионщиков и газетчиков за «ленту», увы, ни ногой, а этим великая честь выпала. Хотя не люблю халтуру и неискренность, а эти опять постановкой заниматься будут. Когда гонят «джинсу», то что-то мелкое и подленькое в этом есть, что-то от напёрсточников или от банальных мошенников. Такое ощущение, будто воруют что-то. Что? А вот хотя бы веру мою в их искренность. Впрочем, что им моя вера – у них работа такая. Я не прав – у меня гарантированный кусок хлеба, а им его ещё зарабатывать надо.

Мишка смерил их прищуренным взглядом и с видом уличного сорванца вымолвил:

– А что если взрывпакет метрах в пяти взорвать, успеют до сортира добежать, или здесь обделаются?

– Миша, это мы от зависти: нам такой чести не оказывают, вот мы и ворчим.

Мишка – душа нараспашку, минуту спустя что-то весело рассказывал им, травил анекдоты, и они смеялись, а со стороны казалось, что это одна компашка. Всё и отличие, что у него не было ни броника, ни шлема, ни жилетки с чарующей надписью «PRESS», притягательной для снайперской пули. Хотя он сам категорически отказался от этой сбруи – на любителя таскать тяжести, лентяй.

Команда по машинам. Мишку сажаю в «тайфун» в бронекапсулу – пусть и дальше резвится с корреспондентами. Всё-таки родственная душа, работал в пресс-центре, так что найдёт общий язык. Сами с Алексеем выбираем заднее сиденье «уазика».

За окном машины мелькала кое-где оставшаяся битая техника, но уже подчистили здорово, освободив обочины. По заснеженным полям мела позёмка, не радуя перемётами на дороге. Посадки и перелески, казалось, скукожились от холода. На блокпостах пританцовывали бойцы – да, курточка слабовата оказалась для таких морозов. Ощущение холода проникало даже в машину, хотя здесь было относительно тепло.

В Липцы добрались быстро. Полчаса на организацию разгрузки – благо уже довольно чётко работали люди Вадима Кудикова. Он сообщил, что в Весёлой всё-таки наши и надо бы туда завезти пару фур. Кто в соседних сёлах – пока неясно, но могут «загуливать» и ДРГ, и вээсушники – дезертиры, окруженцы или войсковая разведка.

Долго убеждать своих армейских приятелей не обделить вниманием Весёлую не пришлось – им самим надо было там с кем-то встретиться, а тут сразу такое прикрытие: и огневое, и легендированное. А меня двигало банальное желание помочь людям, которые вот уже полмесяца просто выживают. К тому же было что-то притягательным в самом названии села, диссонирующем с довольно мрачной окружающей объективной действительностью.

Армейцы еще до пересечения «ленты» ритуально облачились в броники и нацепили балаклавы, вытащили из огромной сумки автоматы и теперь пожирали глазами поля и посадки, мелькавшие за окном. Это хорошо, самому не надо отвлекаться.

Пожалуй, на всём пути в дюжину километров было только одно место, пригодное для засады: дорога ныряла в балочку, рассекая надвое небольшое урочище. Но обнажённый лес просвечивал насквозь, к тому же выпавший снег был девственно чист без следов захода в лес. Ещё в Липцах убеждал армейцев, что никто засаду устраивать не будет, хотя бы потому, что наш приезд из разряда «вас не ждали, а вы припёрлись», а ведь её надо готовить загодя. Устраивать засады – целая наука и искусство: надо заранее всё просчитать, выйти с запасом времени, устроить «лёжку», замаскироваться, наметить репера, предусмотреть пути отхода. А с бухты-барахты – это «Зарница», так никто не воюет, если уважает себя и противника. И потом дорога неезженая, даже не расчищенная, местами с перемётами, а поля так и вовсе снегом занесены, и переться десяток километров, утопая по пояс – дураков нэмае. А еще столько же, а то и поболе, обратно, так что все разговоры о ДРГ из разряда детских страшилок.

Ребята соглашались, но молчали, не отрывая взгляда от перелесков.

Невесёлое село по имени Весёлое в дюжине километров от Липцев. Центр старостата, а вокруг хутора да посёлочки. Полное безвластие, а заодно безводие, бессветие, бестеплие и далее по списку всяческое «без». У въезда несколько ополченцев, не обратив на нас никакого внимания, копают аппарель для БТРа, который сиротливо мёрзнет рядышком. Ну кому втемяшилась мысль оборудовать позицию на обратном спуске к селу? Сектор обстрела – в ноль, места для манёвра – нет вовсе. Или копают, чтобы согреться?

В центре села подбитый укроповский танк с оторванной башней, поодаль наш повреждённый «Урал». Видны следы боя, воронки, повреждённые постройки и жильё. Народ сидит по домам и наблюдает: то шапка или платок мелькнут над забором, то колыхнётся занавеска.

В селе разделились: КамАЗ с гуманитаркой оставляем на перекрёстке под прикрытием бронированного двухосного «Тайфуна» и дюжины ополченцев из ДНР, а остальные возвращаются к ангарам, где базируются дээнэровцы. Там есть возможность разгрузить машины – склады, охрана, контроль. Они именуют себя батальоном, хотя явно погорячились. Во-первых, по численности чуть больше роты. Во-вторых, роты замерзшей, голодной, простуженно хрипящей и кашляющей, полураздетой, в «кастрюлях»[42] и летних берцах. У некоторых вместо автоматных ремней бельевая верёвка. Господи, кто же вас сюда послал, убогих и сирых.

Оказалось, что донецкие, условно добровольцы – отлавливали по улицам, подъездам, кафешкам, сразу в военкомат на сборный пункт и кого сюда, кого сразу на передовую. Оказалось, что нет тёплого белья, перчаток, спят на картонках на бетонном полу ангаров. Естественно, не отапливаемых. Угостил сигаретами – бедствовали ребята с куревом. М-да-а, воинство ещё то, разбегутся при первых выстрелах и не от трусости, а от растерянности и незнания военной науки.

Пройдёт совсем немного времени, и они станут воинами. Кто-то погибнет, кто-то попадёт в плен, кто-то будет ранен и искалечен, но оставшиеся станут тем костяком, который будет зубами вгрызаться в родную землю, освобождая её от нечисти.

Две фуры вместе с армейцами ушли на базу, а мы с Лёшей Шороховым остались раздавать гуманитарку. Появляется высокий и худой мужик лет пятидесяти с обречённым взглядом. Понять можно: семи смертям не бывать, а одной не миновать. Вадим Кудиков отрекомендовал его главным от села – не глава, конечно, нет. Глава еще загодя подался в Харьков, а этот на свой страх и риск взялся охранять здание с оргтехникой – жалко, разворуют, а она совсем новая. Просто люди сочли его самым авторитетным. Или придурком – это уж кому как нравится.

Был он высок, мрачен, немногословен, даже суетлив – ну никак не хотел быть на виду: придут завтра нацики и повесят на воротах. Но всё же вынужден помогать – народ так решил. А тут ещё мы обязали его «оказывать содействие в гуманитарной миссии». Или мешать растаскивать привезенное: с санками пришли самые нахрапистые, брали мешки, пакеты, упаковки, отвозили, опять возвращались. Уговоры не хапать, разделить всё по совести, не обделить стариков и больных – не возымели, и тогда в ход пошёл мат – очень понятливый язык в подобных случаях. Помогло: сгрудились угрюмой и темной силой вокруг нас. Взглядами сверлят и тихо-тихо ропщут.

Стал просить помочь разгрузить фуру, но словно оглохли мгновенно. На помощь пришли ополченцы, ворчали на местных, поругивали, но выстроились в цепочку и пошли гулять по рукам пакеты да мешки, картонные упаковки да короба. Нет, сволочи всё-таки эти селяне. Домов на триста пятьдесят, а то и поболе, да еще несколько двухэтажек, а разгрузить для них же привезенное не хотят. Дармоеды.

Машину пришлось перегнать к магазину, вызвать его владелицу и очень вежливо и даже вкрадчиво предложить принять гуманитарку, составить опись и по списку нуждающимся раздавать её строго по потребности. Способности только что видели – яркая характеристика деградирующего хомо сапиенса. Коммунизм явно не прокатывал, разве что военный, заменённый НЭПом, но до него было ещё ой как далеко.

Хозяюшка оказалась женщиной бойкой и сообразительной, прониклась, окриками выстроила мужиков в цепочку и начала разгрузку, по ходу сортируя гуманитарку.

Два мешка с тёплым бельём отдал ополченцам – пусть хоть что-то перепадёт защитникам этих хуторян.

Лёша Шорохов снял разбитый танк и «Урал» с «Z» на водительской дверце. Они завалились на обочину друг против друга – танк и грузовик, словно сцепились на дуэли и упали замертво. Конечно, сначала выстрелом стреножил танк нашего работягу войны, а затем уже его товарищи не дали уйти танку. Местные уклончиво говорили, что не знают судьбу экипажа, но ополченец тихо сказал, что наверняка вытащили и прикопали где-то в сторонке. Ну и слава богу, души ведь христианские, верными остались присяге, дрались, не отступая, смерть приняли геройскую, хоть и враги.

Это потом, после весенних и летних боёв, притупится это дурацко-восторженное и жалостливое восприятие противника, гибели друзей-товарищей, захват сёл, посёлков, городков с непременной расправой над всеми, кто принял Россию, кто принимал гуманитарку, не говоря уже о тех, кто пошёл на сотрудничество.

Вызвереет внутри каждого из нас ощущение врага, которого не надо брать в плен, которого нужно просто уничтожать, стирать в пыль дорожную, вминать в раскисший чернозём. А пока брало верх любопытство и желание заглянуть в люк, но остановил себя. Может быть, и похоронили местные танкистов, а может, и там ещё, или позабавились растяжкой: откроешь люк и рванёт.

Пока разгружалась фура, разговорились с ополченцами. Настроение подавленное, и не из-за того, что оказались на войне, а потому, что не удалось толком с родными попрощаться. Один, уже средних лет мужик, посетовал, что даже ключи от магазина жене передать не успел: выдернули из-за руля и отволокли в комендатуру, а оттуда в военкомат и так по цепочке. Машина с ключами в замке осталась на обочине, а ключи от магазина – вот они, при себе, да только теперь они вряд ли понадобятся: либо убьют самого, либо жена замки на магазине поменяет.

Молоденький боец, мальчишка совсем, гордо вцепился костяшками побелевших-посиневших пальцев в цевье и приклад автомата. Говорит, что и сам собирался в военкомат, так что даже рад, что оказался здесь. Жаль только, что с мамой попрощаться не успел. Господи, ну что же тебе дать? Перчатки, конечно же перчатки. Отдаю свои перчатки, чуть ли не насильно заставляю принять их. Стесняется, отказывается, потом робко натягивает, и через минуту улыбка блаженства плывёт по лицу.

Разгрузка закончена. Хозяйке магазина обещаю вернуться и проверить соблюдение ею заповедей Христа. Она картинно всплескивает руками, божится, что сомневаться не надо.

Приехали мои грушники. Отправляем фуру на выезд из села к бэтээру, а сами едем на базу – им там надо решить ещё какие-то вопросы. На полпути останавливает то ли патруль, то ли блокпост. Для патруля многовато – человек пятнадцать вооруженных автоматами и трёхлинейками, а блокпостом назвать это любопытствующее пешее замёрзшее воинство язык не поворачивается. От переминающейся толпы отделяется небольшого роста боец и строго требует назвать пароль.

Мои спутники жмутся – не хочется им показывать свои удостоверения, в секретность играют, полежать под стволами на стылой земельке желают. Приоткрываю дверцу:

– Иди сюда, военный. Загляни сюда. Видишь?

Что он может видеть? Все в гражданке. На двоих броники, в ногах автоматы. Наглость моя не знает границ и продолжаю взламывать оборону. Надо додавливать, пока он в себя не пришёл:

– Сам-то хоть пароль знаешь? Какой?

Боец машинально кивает головой.

– Пенза.

– Ну вот, Пенза так Пенза. Ты только никому больше не говори, смотри у меня, а то устав учить заставлю.

Боец извиняюще пожимает плечами, а я бросаю водителю:

– Вперёд.

«Уазик» срывается с места и шустро катит к базе. Офицеры смеются – и не раскрылись, и пост миновали. Прошу их никому не рассказывать о горемыках, а то нагорит ребятам по первое число.

У базы проторчали с полчаса, потом двинулись в обратный путь, который показался вдвое короче. Колонна быстро выстраивается и уходит вместе с «тайфунами» и «тиграми», увозя «картинщиков». У Миши интересуюсь, как наши героические коллеги? Он смеётся: как обычно, постановочная картинка с разбрасыванием стеклянных бус аборигенам.

Армейцам надо ещё пару часов по своим делам помотаться, а мы отправляемся к своим. Это уже третье место базирования нашей группы и второе отряда: роскошный особняк с водою, светом и газовым отоплением. Нет, не «отжатый», как здесь водится, а занятый по просьбе самой хозяйки, отбывающей то ли в Польшу, то ли в Турцию: без присмотра разграбят, так что уж лучше вы поживите.

Наши ребята заняли комнату на первом этаже. Тесновато – Саха (Артист), 37-й, Кама, Гарик, а тут мы втроём. К тому же вернулся Саша Харченко – был с ребятами на «боевых», и Илья – москвич и военкор какого-то агентства, тот самый, который на «телеге» «старше Эдды».

Слева от входа в углу были свалены в кучу какие-то сумки, вещмешки, пара курток, бронежилет. Далее вдоль стены стоял то ли сервант без дверцы, то ли открытый книжный шкаф без книг. Справа книжная стенка с придвинутым вплотную разложенным диваном. Он был огромным, занимал чуть ли не треть комнаты, был колченогим – угол опирался на стопку книг и служил лежанкой для Гарика и Камы. Между диваном и стеной на полу разложены спальники поверх карематов. К стене прислонены автоматы, на полках магазины, ночные прицелы, пара ПБСов потеснили книги в ярких обложках. Полистал: изданы в России, в основном лёгкое чтиво на русском языке. Между окном и сервантом весь угол завален вещами и банками с кашей и тушёнкой, на которые опирался спинкой единственный стул.

Гарик сразу же подсуетился, накрыл стол – перевёрнутый вверх дном ящик покрыл какой-то тряпкой, отдалённо напоминающей то ли большую портянку, то ли малую наволочку, выставил банку кофе, пачку чая в пакетиках, сахар, хлеб. Зашипела самодельная газовая горелка под кастрюлькой с водою: чай очень даже кстати.

Я привёз обещанный беспилотник, прицелы, рации, тушёнку, сигареты, персонально Каме шмат сала и самое главное – бытовуху: губки для мытья посуды, моющее средство, веник и совок. Нет, это не был тонкий намёк на толстые обстоятельства, но, зная щепетильность Камы в вопросах чистоты, полагал что это кухонное оружие будет весьма кстати.

Алексей быстро со всеми перезнакомился и был принят ребятами за своего: ему, как дорогому гостю, уступили почётное место у стола. Мишка, не мудрствуя лукаво, уже уминал тушёнку (или кашу?), чуть ли не мурлыкая от удовольствия.

Перехватив кусок хлеба с чаем, я принялся за наведение порядка: расставил банки с тушёнкой и кашей на полках, в шкафу разложил запасы носков, отдельно сложил свечи и спички, чай, сахар, перебрал сваленное в углу. Оказалось, что в комнате не так уж и мало места. Оставалось развернуть диван вдоль стены, но тут воспротивились ребята: то ли двигать тяжеленный диван не захотели, то ли уже привыкли к прежней обстановке, что немаловажно в случае экстренного покидания помещения в темноте.

Ближе к заходу солнца появились грушники: пора ехать. Саша Харченко уезжать раздумал, попросив забрать Илью и передать в Москву материалы. Прощались ненадолго – ребята знали, что нас подрядили доставлять гуманитарку, поэтому заказали кое-что по мелочи.

Илью высадили на АЗС – сказал, что дальше поедет сам. Обменялись телефонами, но я тут же умудрился затерять листок с его номером. Ребята отзывались о нём хорошо – мужик стоящий, спокойный, отчаянно храбрый. И мне он глянулся – чистая аура у него, хорошая энергетика.

18

Вернулись в сумерках, а поутру ещё затемно снова двинулись в Липцы, но на этот раз без гуманитарки МЧС. Работали чисто от Агентства: опять интервью, съёмки, проведали давних знакомых на базе. Привезли им продукты, кое-что из вещей и долгожданные лекарства. Волнуются и переживают за своих родных в Харькове. А деваться им с этой подводной лодки некуда: в город не пробраться, так что придётся ждать здесь и терпеть клятых москалей, то есть нас.

Пришёл 37-й, сообщил о базе правосеков на окраине посёлка, взятой накануне. Мои грушники решили проверить её ещё раз. На подъезде оставили машины, двинулись пешком к воротам. Мы с 37-м обошли её со стороны реки: не приходил ли кто? А то можно на сюрпризы нарваться, когда будем базу потрошить. Так и есть: за ночь появились следы, кто-то подходил, присаживался на одно колено, но на саму территорию не проникал – снег чист. Судя по следам, так работают только те, кто знаком с навыками спецназа. Что ж, возьмём на заметку. Вдалеке под лесом виднелся склон, в котором находились штольни. Если там засесть с винтовочкой, то мы как на ладони. Нет, надо всё-таки их проверить, но Док упирается, да и армейцы не поддерживают, а зря.

База – приличный одноэтажный дом, высокий забор, сарай, погреб, вольер для собак, двор, окружённый высоким забором. Выход к небольшой речушке – метра три шириной, берега заросли ивняком да камышом. В общем-то внешне ничем не примечательное обычное подворье. Вещи разбросаны, мебель сдвинута, пару половых досок сорваны – похозяйничали ребята Дока. Работали явно непрофессионально, ну да что взять с этих охламонов. Нашли несколько книг – «Аэропорт», но не Артура Хейли, а украинского журналиста о защитниках-киборгах Донецкого аэропорта. Написана толково, весьма литературно, читается легко. Дарственные надписи на титульном листе – автора и его героев. Судя по надписям, сам хозяин дома в иерархии «Правого сектора» не последний человек. Несколько брошюр Билецкого – основателя и идеолога «Азова». Ничего нового: украинцы – суперэтнос, белая арийская раса, наделённая великой миссией уничтожения русских, этих орков, недочеловеков, унтерменшей. Спецлитература по разведке, по подготовке спецназа, по психологии – в основном описание психотипов и методы воздействия на сознание, «Майн кампф» Гитлера – всё на русском языке и даже Билецкий. Вот ведь как получается: русских надо уничтожить как нацию с их культурой и языком и в то же время пишут на русском! И читают тоже на русском! И говорят не на своей мове, изобретенной в пивных Вены с подачи Генштаба Австро-Венгрии, а на великом и могучем. Парадокс! А может, шизофрения?

Альбом с фотографиями заметно почищен: треть фото убрана, иногда вырваны целые листы. На стене тарелочки – любили путешествовать господа нацики.

На чердаке грушники нашли системник – это уже кое-что, осталось только вскрыть его. Забрали еще несколько фотоплёнок, фотографий, записных книжек – поработаем на досуге. Во дворе с полдюжины пустых миномётных ящиков. В общем, негусто. Речку бы просканировать, да спецсредствами не озаботились.

Выстраивалась логическая цепочка: база с миномётными ящиками – штольни – миномётные обстрелы из леса как раз над штольнями. Опять эти чёртовы штольни! Надо всё-таки туда проехать, только вот скрытно днём не подобраться.

Вечером пять мин разорвалось в центре посёлка. Не «грады», не сто двадцатые, а восемьдесят вторые: значит, миномёт работал откуда-то поблизости.

Дня через два были на окраине посёлка, встретили двух девчонок, разговорились. Оказывается, как раз, когда мы были на базе, на опушку леса выехал квадроцикл с двумя военными. Постояли, посмотрели в бинокль на посёлок и уехали. Ну что ж, всё сходится: в лесу просеки, по ним выйти к Липцам элементарно, а если на квадроцикл установить миномёт, то пострелял и оперативно убрался восвояси, даже засечь не успеют.

По возвращении пытался убедить Доку всё-таки прочесать лес в районе штолен, но он категорически отказался: рисковать людьми не буду. Ну, у каждого своя правда, только время показало, что он был всё-таки неправ. Хотя почему не прав? У каждого свои причины надеть форму, к тому же получить власть командирскую.

Часа в три пополудни ребята задержали марокканца. Документы как у давешнего сирийца: тоже студент с девственно чистым студенческим билетом, хотя за три года учёбы он должен был потерять типографский лоск. Сдали его местные: шепнули, что бывал он в том самом ваххабитском центре, взятом накануне нами. Три недели мы находимся на этой территории, двое суток, как взяли базу, а где этот пилигрим был всё это время? Значит, есть те, у кого отсиживался, да и отсиживался ли? Отвезли на «ленту», передали кому следует, а осадочек остался: надо работать с населением, создавать свою сеть помощников.

Вечером вээсушники накрыли посёлок – мины рвались на окраине, но всё равно приятного мало.

19

Днём двенадцатого марта встречали машину из Оренбургской области – под завязку забита гуманитаркой. Симпатичные ребята, крепкие, открытые, чувствуется стать и внутренний стержень. А что хотите: оренбургские казаки, порубежники, у них дух воинский в крови. Оказалось, что привезли груз сам глава администрации города Черноречье Максим Митин, руководитель патриотического поискового отряда «Виктория» Алексей Картуз, Юрий Александров из «Ночных волков» из Бугуруслана и Андрей Терехов, представляющий благотворительное движение «Своих не бросаем». Неслучайно у порубежного казачества особое отношение к России. Рвались сами отвезти через «ленту» – еле отговорил и не потому, что там опасно, нет. Сработал только один довод: за день можем и не обернуться.

В тот же день ждали ещё одну машину из Орла, поэтому встреча с казаками прошла как-то скомканно, без хлебосольства. Остался осадочек: некачественно принял мужиков, но не последний же раз приезжают, так что исправимся. Почти две недели перебрасывали привезенное ими от Стрелечья до Циркунов, часть раздали беженцам, а большую часть сын отвёз на Донбасс в детский дом и интернат для инвалидов.

Гуманитарка, конечно, дело нужное, но если так и дальше пойдёт, то заниматься работой Агентства будет просто некогда и некому, поэтому прошу сбавить обороты. Увы, звонят и просят принять медикаменты, продукты, вещи – всё, что так необходимо на фронте.

По старой памяти ещё в первые дни обратился к коллегам в один из судов: срочно необходимы жгуты, бинты, кровоостанавливающие средства. Ответили сухо, что спешить не велено и что решат после праздников. Что решат: помогать или нет? Это из серии «как бы чего не вышло» – команды-то сверху не было, а по совести помочь душа не располагала или отношение ко всей спецоперации? Больше к ним не обращался.

Зато мировые судьи Западного округа сами разыскали меня и загрузили машину медикаментами. Под самую крышу салона. Может быть, потому они сбросились на гуманитарку, что к людям ближе, чем мои коллеги? Хотя нет, это от человека зависит. Звонили же мои бывшие коллеги-отставники, предлагали помощь, или это уходящая натура, как говорят художники?

20

Никак не удаётся полностью погрузиться в работу «ANNA News» – приходится отвлекаться сбором и отправкой гуманитарки. К тому же навалились другие заботы, от которых и отбиваться неудобно, и заниматься времени не хватает.

При обстреле посёлка вээсушниками взрывом мины повредили газопровод – осколками изрешетили трубу. В самом селе специалистов не оказалось. С такой работой наловчились оперативно справляться в донбасских республиках, но сюда можно выстроить логистику только через нашу область, а это не только круг в пятьсот километров, но еще и непременные проблемы на границе в лице пограничников, таможенников и всяких «фильтрационных» служб и подразделений. Их в избытке на второй, третьей, четвёртой и ещё с полдюжины «линий». Похоже, что все кому не лень занимаются комендантской службой, устанавливают блокпосты, фильтрационные пункты и концов подчинения найти порой просто невозможно. Так что везти ремонтную бригаду с Донбасса себе дороже.

Две недели ждали помощи от наших властей, но никто не решился брать на себя ответственность за организацию доставки и обеспечение безопасности. Недоумки: им в руки такой козырь вкладывали, а они не поняли. Ведь могли распиарить себя – безвозмездно оказали помощь освобождённому району, дали людям газ, или смутило бескорыстие?

Выручили шебекинцы из подразделения Дока. Он дал машину 37-му, тот поехал в Шебекино и через три часа в Липцы прибыла спаскоманда в лице начальника шебекинских теплосетей Мишнева Егора Алексеевича, а с ним его помощники.

Кудиков организовал людей, Док обеспечил охрану, и пока газовики разворачивали свою аппаратуру, местные мужики откопали повреждённую трубу. Шебекинцы заварили её, опять закопали, место ремонта пометили камнями – так, на всякий случай.

Казалось бы, ну что тут такого – трубу заварить, а по факту целая спецоперация – найти специалистов, уговорить поехать, через все блокпосты провезти, безопасность обеспечить. Зато не только в домах потеплело – на душе тепло стало от сделанного.

А Егор Алексеевич Мишнев вскоре расстался со своей должностью – не ко двору такое самовольство.

Репортаж о восстановлении газопровода выставили на «ANNA News» – реальное свидетельство помощи России местному украинскому населению. Конечно, это был уже элемент пропаганды, но всё-таки не кондовой, в лоб и агрессивной, напористой, а чуть изысканной, припудренной, мягкой. А ещё факт народной дипломатии: не власть позаботилась, а простые люди из соседней российской области протянули руку помощи.

21

В своей книге «Тихая работа вежливых людей» едва коснулся нескольких дней лета и осени две тысячи четырнадцатого года – не обо всём и не обо всех тогда можно было рассказывать. Сейчас, конечно, многое бы оставил, да только совсем иначе оценивал бы ту ситуацию, обладая совсем иным багажом знаний.

Просматривая видеозаписи и фотографии, наткнулся на «иллюстрацию» к одной операции, о которой в книге умолчал. И не только потому, что она была рутинная и никак не тянула на интересную и захватывающую, но ещё и потому, что результат оказался «незасвеченным» на дипломатическом уровне. Впрочем, наша «посылка» дошла до адресата, и не нашего ума дело, почему она не фигурировала в цепочке доказательств МИДа. Наверное, так было надо.

Война второй половины лета вовсю безумствовала и входила в стадию крайнего остервенения: повседневной действительностью стали «грады», бомбы и снаряды с запрещённым белым фосфором, не говоря уже о «вертушках» и «сушках». Но приватизаторам войны этого показалось мало, и они применили не только «Ураганы» и «Смерчи», но и тактические ракетные системы «Точка-У».

Поскольку наблюдатели ОБСЕ отличались поразительной глухотой и слепотой, то однажды Марат Мусин сообщил, что нам доверено раздобыть доказательства применения противником этих ракетных систем. Почему нам, а не спецназу ГРУ, войсковой разведке или ещё кому из спецуры, объяснить сложно. Скорее всего, Марат вызвался сам. Он вообще был бы не Маратом, если бы распорядился собрать фрагменты ракет на территории, занятой ополчением. Во-первых, нужна была изюминка, авантюра, экшн. Во-вторых, требовалась неразорвавшаяся головка наведения ракеты. Такая была – о ней рассказали местные, но пока согласовывали выход, его обеспечение и другие детали, территорию, где она воткнулась в донбасскую землю, уже заняли нацики из «Айдара», и пришлось идти к ним в тыл непрошеными гостями, которые, как известно, хуже татарина. Помогло отсутствие сплошного фронта и всеобщий бардак, поэтому через трое суток мы всё-таки благополучно притащили заветную головку. Марат просто светился от счастья – задание выполнено, хотя наверняка он сам его выпросил. Ну, а мы радовались, что вернулись.

Вот ведь как: тогда нужны были доказательства их применения Киевом, хотя это было очевидным. Теперь на эти «Точки-У» никто не обращает никакого внимания – их теперь воз и маленькая тележка. Но что тогда Западу было плевать на смерть людей, что сейчас, когда они для убийства русских развязали Украине руки. И поливают Донбасс фосфорными бомбами и «лепестками», которые запрещены, но им персонально разрешены. Долбят «Точками-У», а не за горами и западное пойдёт: запасы-то своего у укров истощаются.

22

Липцы – фактически дачный пригород Харькова. Не большое, но и не малое село тысяч на пять громадян, а с разбросанными вокруг посёлочками и все семь наберётся, а то и поболе. Вадим Кудиков говорил, что за двадцать тысяч сейчас вся подконтрольная ему округа, да только кто считал? До Харькова рукой подать – минут двадцать езды на автобусе со всеми остановками в Русских и Черкасских Тишках, в Циркунах и по улице Леся Сердюка до конечной у метро «Героев Труда». Ну, а до российской границы в два раза ближе, чем до Харькова.

Места здесь живописные, не случайно харьковчанами облюбованные – луга и балочки, лесочки-перелески, ставки и водохранилища: в километре плотина Травянского, в сторону Салтова – Муромское с дачно-садовыми кооперативами, в Тишках начало берет Вяловское. А вокруг базы отдыха, яхт-клубы и белые яхты, режущие рябь воды.

За Липцами в сторону Весёлого казармы ВСУ – девственно целёхонькие, плацем и распахнутыми настежь воротами прямо в зелень озимых, расчерченных бэтээрами в замысловатые геоглифы.

Я вновь и вновь досаждаю командира отряда прочесать всё, что слева и справа от дороги – сплошного фронта ведь нет, стоим мы только гарнизонами в посёлках, так что отрезать их, окружить и уничтожить – раз плюнуть. Близок локоток, да разве укусишь? Будешь потом рвать остатки волос на своей плешине, да поздно будет.

Даже слушать не желает. Ну ладно, могу согласиться, что людей в обрез, но хоть разведгруппу послать бы. Сам пойду, 37-й пойдёт. Саха, Каму потащим, коль ходит с трудом, дай только команду. Не даёт.

Меньше месяца спустя ВСУ и нацбаты зайдут по флангам, пойдут по тылам, отрезая и разрезая, словно по нашим лекалам сработают. Словно присутствовали на наших «тёрках», словно по моей карте двигались. Эх, ну когда же мы думать научимся…

Хотя командиру в уме не откажешь. И в пронырливости тоже. Он дока в шкоде, а вот всему отдаться войне – нет, это не его.

23

Необходимо понять, что это война цивилизационная. Не конфликт на Украине, а именно война цивилизаций: Запада – бездуховной и сатанинской, и русской, православной, где духовные скрепы, мораль, нравственные ценности ещё живы в этот иудин век национального предательства. Украина – это лишь территория и людские ресурсы, подлежащие Западом утилизации. Это его война на уничтожение русской нации, всех этносов, живущих в России. Для них мы все русские – москали, свинособаки, унтерменши. Нас надо на гиляку и на ножи только за то, что мы низшей расы, что не мы выкопали Чёрное море и не мы насыпали Кавказские горы.

Мы спасали в Циркунах местных. Три километра от Харькова, корректировщик в трёхстах метров от храма. Зачистить не смогли – не было возможности, нас было слишком мало и надо было выполнять задачу по выводу местных, которых ждало счастливое превращение в беженцев. Это сродни смены пола. Но мы всё равно узнаем, кто он, этот корректировщик, и убедим его в том, что он не прав.

Не все жаждали эвакуации даже под огнём укров, воротили нос и тупили взгляды. Понятно и объяснимо. Работает пропаганда: москали отправят всех в фильтрационные лагеря, а потом в Сибирь. Где наши пропагандисты? Всё мочат по шестому кругу танки, авиацию, арту? Мы вытащили местных без потерь (мелочь не в счет, потерями считаем только двухсотых и тяжелых трёхсотых). Вытащили, быть может, упоротых самостийников, на дух не переносящих нас, москалей. Вытащили не на радующихся и чуть ли не молящихся на украинского нациста еврея Зеленского.

Их прикрывали своими телами Сталевар, 37-й, Саня, Фагот и еще с дюжину ребят. Те самые, кого они требовали на гиляку и на ножи. Теперь в них они видели олицетворение зла: пришли незваными, принесли на своих берцах войну с её непременными разрушениями и гибелью родных, близких, знакомых. Да, непросто будет их заставить полюбить нас. Хотя нет, полюбить – не то слово, скорее смириться и терпеть, а терпения русскому человеку не занимать.

Когда оставили их на базе и опять уходили на задание, обернулся: кто-то плакал, кто-то тайком махнул рукой, кто-то крестился, а взгляды почти у всех вдруг просочились теплотой. Неужто началось? Их убивали свои же, расстреливали из «смерча», а мы прикрывали их своими телами: те самые москали, которых надо убивать. Закрывали ради сохранения их жизней, не задумываясь о своей. Нет, не на грабли наступаем – топчемся. Может, и прозреем, хотя всё равно спасать будем. А всё потому, что мы москали.

Картинку выложили на «ANNA News», разогнали по интернету – это тоже народная дипломатия. А генерал из телеящика с каменным лицом тупо долдонил, сколько подбито танков и самолётов и сколько убито украинских солдат. Что, одна извилина и та от фуражки?