Читать книгу Венская прелюдия - Сергей Богачев - Страница 6

Глава IV. Адъютант

Оглавление

– У кота ли, у кота… Колыбелька золота… – Агафья бережно поправила кружевной балахон детской кроватки-качалки, в которой посапывал семимесячный младенец.

– У дитяти моего есть покраше его… – Няня держалась за угол кроватки и качала её потихоньку, с умилением наблюдая, как морщатся маленький носик и губки, похожие на небольшой нераскрывшийся розовый бутончик.

– Сонечка, красота наша… надёжа… как же долго мы тебя ждали…

За окном майское солнце щедро раздавало молодым берёзовым листьям своё тепло, трудолюбивые пчёлы курсировали между пасекой и ярким разноцветьем, которое плотным ковром покрыло всё свободное пространство перед усадьбой Лузгиных.

Капитан первого ранга Леонид Павлович Лузгин, оказавшись год назад не у дел, перебрался с любимой женой и новорождённой дочуркой из Петербурга в деревню. Благо его тесть, покойный обер-прокурор Данзас, оставил своей дочери Татьяне в наследство добротную усадьбу, в центре которой возвышалось жёлтое двухэтажное здание на двадцать окон с четырьмя колоннами при парадном входе. Единственное неудобство, которое испытывал адъютант в связи с переездом, так это неожиданный новый статус. Деревня издревле называлась Большие Бобры. Зубастые строители плотин действительно водились вокруг в изобилии. То тут, то там на реках возникали плотины, появлялись запруды, топившие луга. С неспокойными соседями селяне поколениями боролись за жизненное пространство, но всегда безуспешно. А к жителям деревни так и прикрепилось – бобры. И нового барина тоже бобром прозвали.

В ту пору, когда адъютант Его Высочества, Великого князя Константина Николаевича, подающий надежды морской офицер Леонид Лузгин занимался фортификацией форта «Константин» в Кронштадте, его будущая супруга ещё пребывала в нежном возрасте. Татьяна Борисовна с нескрываемым удовольствием покинула стены Смольного института благородных девиц, попросила няню Агафью сжечь ненавистный передник в камине, а бордовое платье отправить на лоскуты. Двенадцать лет разлуки с семьёй Таня компенсировала почти целым годом, проведённым на даче. Каждого местного соловья она считала своим личным другом, знала по именам всех крестьян, что пахали в округе, и была искренне признательна Агафье, что та открыла ей глаза – за пределами Смольного жизнь происходит по своим правилам, которые барышня Данзас, конечно же, до сих пор не изучала.

Любимый дом с колоннами служил ей убежищем от всех неприятностей, был местом силы и покоя. Поэтому, когда в один прекрасный день её супруг вернулся домой со службы с приказом об увольнении, она не раздумывала ни минуты, и Лузгин с ней не только согласился, но и принял самое деятельное участие в переезде.

Татьяна Борисовна такому решению мужа была искренне рада – уж очень сильно он переживал неожиданную и совершенно несправедливую опалу, в которую попал после гибели государя Александра II от бомбы нигилистов. Адъютант Великого князя Константина Николаевича был отлучён от двора и государевой службы вслед за своим шефом. Великий князь, обиженный резкостью своего взошедшего на трон племянника, уехал отдыхать душой в Европу, а Лузгину больше ничего не оставалось, кроме как изменить кардинально свой ритм жизни и отправиться в деревню.

Мундир морского офицера отправился в дальний шкаф на втором этаже деревенской усадьбы. Ежедневной одеждой адъютанта стали теперь кафтан помещика и серый картуз с небольшим козырьком. Единственное, с чем адъютант не пожелал расстаться в своём селе, – так это чёрные хромовые сапоги со скошенным каблуком по последней офицерской моде. При необходимости конного выезда шпора с такого каблука спадала под собственным весом, что считалось в армии и на флоте особым шиком. В своё время Лузгин отдал за пошив этой пары круглую сумму и берёг их исключительно для парадных мероприятий, но теперь он ежедневно наслаждался хрустом обработанной телячьей кожи, идеальной подгонкой под его немаленький размер ноги и высоким, плотно прилегающим голенищем.

Леонид Павлович на правах хозяина взялся за заброшенное хозяйство. Покойный старик Данзас слыл не лучшим помещиком. Круг его интересов располагался в Петербурге и замыкался на циркулярах, делах сенатских, законах и указах. Имение существовало само по себе лишь благодаря некоторым стараниям жившего здесь управляющего, который скоропостижно скончался в прошлом году.

Первым делом Лузгин перезнакомился со всеми местными крестьянами, получившими в округе наделы земли в пользование. Многие оказались мастеровитыми и охочими до денег. Чем ездить на заработки в столицу, так лучше за меньшие деньги, но дома подработать – в итоге-то на руках больше останется. Так Лузгин, которого местные прозвали «Палыч», нашёл себе и занятие, и круг общения, и прослыл человеком деятельным, смекалистым.

К середине лета адъютант с мужиками отремонтировали покосившуюся кузню, сложили новую печь, заказали из Петербурга новый инструмент и меха. Палыч с удовольствием стал в подмастерья к кузнецу Тимофею, и пошли по округе его подковы, да мелочь всякая, полезная в хозяйстве, – от гвоздей до петель.

Поначалу Тимофей поглядывал на барина с опаской. Вроде и не хлипкий, но при его росте больше маховой сажени[12], мог бы и пошире быть в плечах. Руки небольшие, но крепкие, жилистые. Только левая кисть изуродована, будто под молот попала. Вся в шрамах, пальцы не гнутся. Но если левую руку новый подручный кузнеца прятал под жёлтой кожаной перчаткой, то широкий розовый шрам на голове спрятать без шляпы было невозможно. А какая шляпа в кузне?

Никак Тимофей не мог взять в толк, что за человек – этот новый их помещик. Агафья сказывала – морской офицер, адъютантом служил при большом человеке, а как глянешь на него – так чистый разбойник. Взгляд колючий, пронизывающий. Один уголок рта приопущен, будто злится или едко насмехается. Шрамы эти опять же… Неужто и правда офицер с корабля военного? А бороды не носит, каждый день начисто бреется и усы перед зеркалом подравнивает. Такие моды нынче в Петербурге, но никак не на их выселках.

Но как стал Палыч на малый молот, так сомнения Тимофея потихоньку стали уходить. Удар у этого моряка оказался крепкий, с правильным звоном. Даже при том, что только правой работал. А когда рассказал ему Палыч, что лет тринадцать назад на землях Донского казачьего войска англичане домну поставили, да как он их там инспектировал, так кузнец немало удивился, но зауважал нового своего знакомого. Вона откуда берётся железо… Утёр наш капитан носы инженерам аглицким…[13]

А вторым удивлением Тимофея стал сказ Палыча про паровые машины, что корабли движут, паровозы, молоты могут разогнать до невиданной силы удара. Как оказалось, вовсе необязательно кувалдой махать, чтобы чушку расплющить. Кузнец совсем впал в ступор, когда узнал, что хозяин усадьбы уже её купил, а привезут машину из Петербурга, когда дороги просохнут. Главное – успеть собрать и испытать до урожая, чтобы мельницу запустить.

До зимы Лузгин с Тимофеем поправили все строения в усадьбе, окна привели в порядок, крышу дома новыми листами перекрыли, да в зелёный цвет выкрасили. Фасад оставили на весну. Тем более, что Леонид Павлович имел с Татьяной Борисовной непримиримое расхождение во мнениях по поводу будущего оттенка жёлтого колера.

Дом обер-прокурора Данзаса ожил, потеплел, наполнился добротой, любовью и чудным детским лепетом.

– У кота ли, у кота периночка пухова́… – Агафья почти шёпотом бормотала колыбельную, с пристрастием любящей няньки наблюдая за тем, не дрожат ли веки младенца, глубоко ли заснула девочка.

Дыхание малышки стало ровным и глубоким, маленькие губки шевелились во сне – наверно, девочке приснилась грудь кормилицы или нос мамы, за который она так любит её укусить в самый неподходящий момент.

Агафья аккуратно, так чтобы не скрипнула ни одна половица, привстала со своего стула, но в этот момент идиллия была нарушена. Через открытое окно в детскую ворвался скрип рессор и топот копыт пары резвых коней гнедой масти.

Приятный сон девочки был варварски прерван лихим кучером, решившим, что вот эти все клубы пыли и грохот колёс старой двухосной коляски с откинутым верхом – обязательное условие эффектного появления его пассажира в имении Лузгиных.

Малышка расплакалась, и нянька, уже не соблюдая никакой осторожности, подошла к окну, чтобы его закрыть.

«Кого там черти принесли в субботу? Танечка не давала никаких распоряжений, а Леонид Павлович и вовсе с рассветом на охоту укатил с кузнецом и двумя конюхами». – Раздраженная таким бесцеремонным появлением незваных гостей, Агафья рассмотрела в окне офицера, быстро спрыгнувшего с коляски и чуть ли не бегом отправившегося к колоннам.

«О, Боже! Не было печали! – промелькнуло в голове няньки. – Только зажили по-людски, и тут опять вся эта беготня! Курьер какой, или вести плохие?»

На Агафью нахлынули недобрые предчувствия. Она отвыкла уже от этой петербургской суеты, от неожиданных исчезновений хозяина, который имел обыкновение пропадать по делам службы порой неделями, от его таких же внезапных появлений, от всех этих ночных вестовых с телеграммами и слёз своей милой Танечки.

Коридор наполнился звуками – сначала скрипнула петлями тяжёлая входная дверь, затем размеренные, сильные удары каблуков о пол.

– Татьяна Борисовна! Лёня!

«Чтоб у тебя перьями горло поросло!» – выругалась про себя Агафья, ринувшись в коридор. Ещё немного, и девочка проснётся окончательно, и тогда весь оставшийся день до самого вечера будет неспокойным.

– Есть кто? Куда все подевались? – зычный басок гостя Агафья узнала сразу. Со всей присущей ему бесцеремонностью в дом ворвался старинный друг и сослуживец хозяина – капитан второго ранга Завадский. Именно за эти гусарские выходки и громкий голос няня, будучи образцовой хранительницей очага, возненавидела его с первых дней знакомства.

Александр Александрович оттрубил на флоте почти два десятка лет. Турецкая кампания прошла для него сплошь в героических приключениях, чему служил убедительным доказательством Георгий IV степени на левой стороне его парадного мундира. У всех девятнадцати флотских офицеров, удостоенных такой чести в ту войну, значилось в наградной грамоте: «За личный подвиг».

Суть этого подвига Завадский не то чтобы скрывал, но в рассказах не усердствовал. При турецком десанте в Сухуме в рукопашной перебил дюжину османов, бешено орудуя налево и направо кортиком. Как выжил – и сам не понял. А Сухум тогда вынужденно оставили, и воспоминанием о той схватке среди пальм и кипарисов на каменном побережье Абхазии в мае семьдесят седьмого Александр Александрович совершенно не дорожил.

Другое дело – Балтика. Тут и ветер роднее, тут море свеже́е, Петербург рядом, и многострадальной супруге Екатерине Алексеевне жить и дышать спокойней. По какой-то, только ей известной причине госпожа Завадская после перевода Саши в Кронштадт на броненосец, а затем вообще – на Константиновскую батарею, искренне уверовала, что её супруг теперь точно исчерпал лимит шрамов от пуль. В семье воцарились спокойствие и размеренность, свойственные жизни при штабных гарнизонах. Но стоило Александру Александровичу выйти в отставку с правом ношения мундира и ежегодным содержанием, как они в одной из петербургских рестораций повстречали его старинного друга по морскому училищу Лёню Лузгина. И закрутилось-понеслось с новой силой.

– Уж куда тебя несёт нелегкая? – вскинув руки к небу, причитала дома Екатерина Алексеевна, когда капитан нежданно получил с министерским курьером депешу, но Александр Александрович только лишь отмахнулся, не сказав ни слова. Трижды перечитав послание, он успел составить для себя краткий план действий. Перед ним стояла задача разыскать адъютанта Лузгина, отправленного в отставку в прошлом году, и срочно доставить его лично к князю Алексею Борисовичу Лобанову-Ростовскому, прибывшему в Петербург из Лондона по делам государственной важности.

Две ноты смутили Завадского в этой депеше. «Доставить» – значило ли это, что он должен был арестовать своего лучшего друга? Полномочий таких у него не имелось, для того жандармы существовали или следственная часть, к примеру, но прямого такого указания в тексте не писали. И «дело государственной важности». Было ли оно причиной вызова Лузгина к князю, или же сам Алексей Борисович имел минимум времени для пребывания в столице? Не навредит ли он сейчас своим рвением лучшему другу? В любом случае времени на раздумья совершенно не было, да и авантюрный склад характера капитана Завадского таких не предполагал. Адъютант Лузгин – человек полностью другого, аналитического склада характера, триста раз ему указывал, что горение сердца хорошо только при любовной страсти да при рукопашной. Оба аспекта Александр Александрович уже ощутил в полной мере, но контролировать запал души так и не научился. Жизнь отставного офицера ему была ой как не по душе!.. Несмотря на почтенный возраст (Завадскому исполнилось сорок один, и он был на год младше адъютанта), герой турецкой войны пребывал в образцовой физической форме и в прямом смысле искал себе приключений на оное место.

– Александр Александрович! – Агафья вышла из детской навстречу гостю, положив кулаки на свои широкие бедра и раздвинув в сторону локти. Так жёны встречают своих запоздавших и нетрезвых мужей. – Вы имейте воспитание! Что ж вы расшумелись-то, словно кучер на подпитии?! Сонечка засыпает, да и Татьяна Борисовна прилегла в своей спальне наверху.

– Да я ж просто ищу кого-нибудь, – стушевался офицер.

– Говорю же, хозяйка в опочивальне, Леонид Павлович с мужиками в ночное пошёл. Волк появился у нас. Если повезёт, с рассветом, может, и вернутся. На болотах они. – Тон Агафьи не подразумевал каких-то дальнейших объяснений, тем более что через закрытую дверь детской комнаты отчётливо слышался надрывный детский плач. – Эх, Александр Александрович! Обождите в зале! Сейчас уложу и выйду!

Няня в сердцах махнула рукой и указала на дверь в гостиную, куда сей же момент обязан был проследовать нежданный гость. Сейчас она была в доме хозяйкой, и её не важно, что перед ней дворянин и морской офицер.

– Я понял, понял… Приношу свои извинения… – Завадский, державший в правой руке фуражку, настолько смутился, что Агафья была вынуждена сдержать улыбку – она лишний раз убедилась, что имеет вес и авторитет в этом доме.

– Не жури его, Агафья… Ты же знаешь, за всей шумностью нашего дорогого Александэ́ра скрывается добрая и справедливая душа. Проходите в гостиную, Саша, няню лучше не сердить… – Татьяна Борисовна, накинувшая на плечи шаль, спустилась со второго этажа на шум прибывшего экипажа.

Завадский по-военному чётко, но удивительно тихо щёлкнул каблуками в знак полного повиновения. Агафья, удовлетворённая результатом, отправилась заниматься маленькой Софьей Леонидовной. Татьяна Борисовна, поёживаясь от прохлады, пригласила гостя присесть на диван, что занимал всё свободное место справа от большого чёрного рояля.

– Я готов сквозь землю провалиться, Татьяна Борисовна, – виновато пробормотал Завадский. – Никак не могу свыкнуться, что в вашем доме теперь уставные манеры не в почёте.

– Кофе желаете, друг мой? Или чарочку с дороги? Агафья чудную настоечку на травах намедни откупорила… – Хозяйка говорила тихо, с некоторой прохладой в голосе. Слова эти скорее можно было рассматривать как обязательное проявление вежливости и гостеприимства.

Ничего хорошего от столь внезапного визита Завадского она не ожидала. Капитан до сих пор всегда прибывал исключительно по какому-нибудь поводу, всегда с супругой, с корзинами, полными провизии, имея в своём багаже не один ящик хорошего шампанского. Сейчас Татьяна Борисовна видела перед собой не друга семьи Сашу, а озабоченного и явно куда-то торопящегося морского офицера.

Своим ласковым Лео Татьяна дорожила с первого дня. Даже тогда, когда и не смела помышлять оказаться в его объятиях. Сердце барышни из Смольного стало отбивать непривычно учащённые ритмы, как только она его увидела.

Обстоятельства этой встречи имели некоторую пикантность. Лузгин, пребывая по службе в постоянном напряжении, искал некоторую отдушину в модной ресторации, где всего лишь парой ударов нейтрализовал её назойливого поклонника, посмевшего тогда некорректно высказаться. И вот с того вечера Татьяна и потеряла покой, а уж когда прослышала, что между господами состоится дуэль, то, ни секунды не колеблясь, помчалась на опушку. Успела к самому трагическому моменту, как положено в сюжетах лучших сердечных романов. Леонид Павлович, к её величайшему счастью, тогда взял верх, и честь барышни Данзас была не только отомщена, но и сама барышня нашла свою настоящую и долгую любовь.

Все её однокурсницы, воспитанные для того, чтобы соответствовать светским манерам и, как следствие, найти достойную партию, относились к вопросу продолжения рода крайне серьёзно. Первым и главным критерием выбора был чин соискателя и его служебные перспективы. Романтика рассматривалась как неприличное приключение, но ни в коем случае нельзя было перейти грань дозволенного, иначе сама выпускница станет товаром порченным, никому не нужным. Тогда – пиши пропало. Двенадцать лет каторжного обучения и почти тюремного образа жизни насмарку, батюшка в приступе ярости наверняка лишит приданого, и тогда – судьба старой девы до самой кончины. При дворе Татьяна Борисовна знавала несколько таких судеб, когда одинокие фрейлины в возрасте дряхлых старух, полуслепые и глуховатые, состояли при императрице совершенно из-за её великодушия.

«Смирится – слюбится» – любимая фраза каждого заботливого родителя, отдавшего свою девочку, а порой – и нескольких, в Смольный институт. О любви юные создания могли в большинстве своём только мечтать. Да и предаваться нескромным фантазиям можно было после отбоя, тихонько, так, чтобы не заметил никто из педагогов, перечитывая после отбоя слёзные французские романы.

Со всего курса выйти замуж по любви удалось только ей и Кате, носившей сейчас фамилию Завадская. А если учесть, что Таня осталась без отца очень рано, то можно было считать победу Лузгина в той дуэли Божьим провидением.

Потому Таня и боялась своего счастья. Привыкшая жить в стеснённых условиях, она всё время ждала, что судьба, милостиво давшая ей любимого и любящего мужа, а теперь и дочь, с такой же лёгкостью положит на противоположную чашу весов пуд горя. Обострилось это предчувствие, когда Лео вернулся из своей заграничной экспедиции обритый наголо, словно каторжанин, с длинным свежим шрамом на голове. Всё, что ей удалось тогда узнать – так это то, что операция закончилась успешно и её муж – настоящий герой, но узнала она об этом не от супруга, а от Великого князя Константина Николаевича, внезапно нагрянувшего к ним в усадьбу с подарками и орденом Георгия II I степени. Четвёртая у адъютанта уже была.

И вот теперь этот Завадский…

– Нет, нет, Танечка… Не до кофе сейчас. Мне бы Леонида повидать срочно. Где его искать? Агафья сказала, что с мужиками в лес ушёл?

Татьяна Борисовна предпочла отвернуться. Поправив шаль на плечах, она выглянула в окно, чтобы скрыть свою тревогу и раздражённое выражение лица:

– Волк появился в окрестностях. Вчера двух коров задрал. Мужики говорят – взбесился. Взяли собак и с рассветом ушли.

– Я бы их нагнал, мне бы коня и направление. Там найду.

– Пока доберёшься, Саша, стемнеет уже. Заблудишься – как бы беда не случилась. – Татьяна Борисовна всячески пыталась оттянуть время, будто чувствовала, что Завадский пришёл забрать у неё мужа. – Что стряслось-то? Кому Леонид Павлович так неожиданно понадобился?

Завадский почувствовал настороженность хозяйки и предпочёл её не расстраивать раньше времени:

– Дело копеечное, нужно совет держать.

Татьяна Борисовна, нервно перебирая тонкими и бледными пальцами уголок шали, резко повернулась, будто желая произнести что-то резкое, но тут же сдержала себя:

– Ради копеечного дела не мчатся за тридевять земель, тем более в субботу. У вас, Саша, никогда не получалось убедительно врать…

Завадский встал с дивана, одёрнул мундир, привычным движением мизинца провёл по идеальной линии усов и ответил:

– Да. Пожалуй, вы правы, Татьяна Борисовна. Но это всё, что я могу сказать. Очень нужно Леонида найти поскорее. Мне предписано вернуться в Петербург как можно быстрее.

– Опять дело государственной важности? – с лёгкой усмешкой заметила женщина. – У вас с Лёней же других не случается…

Завадский позволил себе лишь едва заметно кивнуть в ответ.

– В конюшне Прохора возьмёте, Александр Александрович, и двух коней. Он на Рождество ваши сани в порядок приводил, вы его должны помнить. Скажете, я просила, он покажет куда скакать. И не врите мне больше. Очень прошу.

Капитан резко кивнул, принял стойку «смирно», чего он в этом доме никогда до сих пор не делал, и обратился к хозяйке, готовой вот-вот расплакаться:

– Танечка… ну ты же видишь, как он тут чахнет. Но даже не в этом причина моего визита. Его требуют лично. Лично, понимаешь? Я не вправе подробностей раскрывать, но это конец опале. Он снова сможет быть полезным.

Офицер взял холодную кисть руки хозяйки и склонился перед ней в почтении.

– Все мои слова будут лишними, Саша. Он всё равно сделает по-своему. Иди в конюшню. Прошка покажет дорогу.

* * *

Чёрная карета среди редкого леса. На пригорке стоят двое на расстоянии нескольких десятков шагов друг от друга. Секунданты в напряжении. Они стоят в стороне. Один из них даёт команду сходиться. Дуэлянты делают каждый шаг синхронно. Расстояние неумолимо уменьшается. Пистолеты направлены на соперника. Выстрелы раздаются практически одновременно. Один из дуэлянтов падает. Она бежит к тому, что остался стоять и кричит, кричит постоянно. Лай собак. Откуда здесь собаки? Почему их так много? Стая набрасывается на неё сзади, рвёт новое широкое платье в клочья, ещё немного – и острые зубы вцепятся ей в ноги. Тот из дуэлянтов, что выжил, стоит на месте и опять поднимает пистолет. Выстрел. Собаки скулят и падают у её ног. Все сразу, одновременно. Спасена. Как он так смог? Одним выстрелом всю стаю…

– Таня! Танечка! Господь с тобой! Да что ж ты так кричишь? – Агафья с канделябром под три свечи нагнулась над своей, уже взрослой, воспитанницей, тревожно вглядываясь в её побледневшее лицо. – Аль приснилось чего? Что ж ты, моя золотая, так кричала? Забудь! Забудь эту ересь, что в голову к тебе пришла!

Татьяна Борисовна нехотя опустила ноги на толстый ковёр и обнаружила, что так и заснула в гостиной на диване, обернувшись в тёплую шаль:

– Собаки проклятые… не к добру это…

Свора приближалась. За окном действительно был слышен их звонкий лай.

– Не иначе, Леонид Павлович с Тимофеем возвертаются… Как они там… совладали с этим волком, аль нет? – Агафья подошла к окну, но свет свечей, отражённый в старых толстых оконных стёклах, не позволил рассмотреть происходящее снаружи. – Что-то быстро они мчат… Пойду встречу.

Только Агафья отперла засов (привычка запираться осталась у неё с Петербурга, и Танечка постоянно бранила няню за излишнюю подозрительность, не принятую в этих тихих краях), как ко входу галопом, поднимая в темноте клубы пыли, прискакал хозяин. Следом, с грохотом и шумом на подводе примчались Тимофей и Прошка. Два коня были привязаны сзади к телеге на длинной узде.

– Агафья! Ставь воду греть быстро! Где Таня?! Беги к ней, пусть рвёт простыни на повязки! – скомандовал Лузгин, быстро привязывая своего коня.

– О, божечки! Да что стряслось-то? – Когда Агафья волновалась, у неё появлялась одышка, и приходилось класть руку на свою большую грудь, чтобы успокоить сердцебиение.

– Диван готовь! У нас раненый! Быстро воду, быстро повязки! Да где же Таня?! А ну, тихо! – Командный голос капитана заставил собак поджать хвосты и сбиться в кучу. – Прошка! Давай сюда! Тимофей за ноги, мы с тобой под плечи!

Задержавшись на несколько секунд, Агафья всё же рассмотрела на сене в подводе громадного мёртвого волка, замершего в оскале, и стонущего Завадского.

– Эх, раструсили, чертяки! Да головой! Головой заносите, что ж вы ногами вперёд тащите? – Бас Завадского утвердил Агафью во мнении, что она не ошиблась в своих предположениях. – Ну Лёнька, ну чертяка! Вот это гостеприимство!

Агафья бежала с подсвечником впереди настолько быстро, насколько ей позволял возраст. Татьяна Борисовна, ещё толком не проснувшись, с трудом отделяла свой страшный сон с дуэлью и собаками от происходящего в реальности. В зал втащили под руки Завадского, который, стиснув зубы, пытался в присутствии дам не издать ни единого звука.

– Говорил я тебе, Палыч, уж лучше бы я цепью его задавил, или рогатиной! – сказал кузнец, едва сдерживая злость.

Здоровенный Тимофей сейчас походил больше на провинившегося семинариста, чем на молотобойца, которому не было равных в округе в кулачных боях.

– Меня?! Цепью давить? Да за что? – искренне возмутился Завадский.

– Эх, барин… да откуда ты свалился на мою голову! – прорычал Тимофей сквозь зубы. – Я ж не за тебя, я ж за того волка…

– Откуда свалился? Да с коня свалился! Которого ваш Прохор подстрелил! Столько трофеев с трёх выстрелов… волк, я и конь… Это же надо так, залпом! В лучших традициях русской армии! Как учили! Как Суворов велел! Прямо удача у вас сегодня… кстати, Лёня… кто за коня будет платить? Я или твой этот боцман? – Капитан Завадский, без сомнения, пытался приободрить своих спасителей, кивнул в сторону кузнеца.

– Вот сейчас, барин, зубы зажми! Тебе лежать надо! – Тимофей моргнул Прошке, и тот в такт закинул стонущего Завадского на диван. Лузгин только и успел, что подсобить.

Тимофей удовлетворённо крякнул, вытер пот со лба и отошёл на несколько шагов назад, оценивая, как хороший художник, сложившуюся композицию. Раненый гость Палыча лежал на диване, стиснув зубы. Справедливости ради следует заметить, что Завадский понимал всю нелепость ситуации и теперь не издавал ни звука. Он винил в случившемся исключительно себя – вышел прямо на волка, которого собаки загнали в сектор обстрела.

Татьяна Борисовна успела уже прийти в себя и вернулась из спальни, откуда прихватила громадную простыню, которую тут же принялась рвать на полосы.

– Раздевайте его. Агафья! Долго там ещё? Неси таз с водой. Леонид Павлович, настойку доставайте из подвала.

Завадский приподнял голову, чтобы рассмотреть кровоточащую рану на наружной стороне правого бедра:

– Ну надо ж такое! Столько лет безупречной службы, а пострадал от дружеской пули…

Кузнец, стоявший с виноватым видом ближе к окну, тут же пробасил:

– А я говорил Палычу, негоже палить из незнакомого ружья… Этот его новый Бердан…

– Бердан номер два! Скажи, как палит, Тимофей! А отдача какая! Вот это сила! – Прошка первый раз за всё время подал голос. – Мне б такое ружьё, да с патронами… Ммм… и шкурами потом займусь. Много ты своей рогатиной добудешь?

– Так, друзья мои… попрошу во двор, – Татьяна Борисовна взяла власть в свои руки, тем более что Агафья уже нагрела воду. – Вы, капитан Лузгин, можете остаться. Будете подавать повязки.

Рана оказалась неглубокой. Пуля прошла под кожей навылет, но крови всё же пустила достаточно. После дезинфекции раны и последующей перевязки Завадский почувствовал себя гораздо уверенней.

– Не думал, что наша долгожданная встреча произойдёт при таких обстоятельствах, – громко сказал Лузгин, наливая раненому половину стакана дезинфицирующей жидкости собственного производства. Себе адъютант налил полный. – Давай, за твоё здоровье, друг Завадский! Жить тебе сто лет.

Не дожидаясь, пока раненый примет удобное положение, адъютант в несколько больших глотков выпил содержимое стакана и напоследок только поднёс к носу рукав.

– Ого… – Завадский оценил крепость мутноватой настойки, но полностью всё не осилил.

Его удивлённый взгляд перехватила Татьяна Борисовна:

– Да, мой друг. Леонид Павлович теперь не брезгует. Свежий воздух, видите ли…

Закончив перевязку, Татьяна Борисовна предпочла откланяться, чтобы оставить друзей наедине и, наконец-то, выспаться.

– За всей этой суматохой даже не спросил, а в чём причина столь неожиданного визита? Для чего я так срочно понадобился, и почему ты оказался в секторе обстрела вместе с волком? – спросил адъютант, наливая из графина следующий стакан себе и Завадскому.

– Нет, нет, с меня хватит!.. крепкая, чертовка… – Завадский решительно махнул рукой.

– Ну? Так всё же? Ты год почти не появлялся, и тут – такая спешка. Рассказывай.

– Не скрою, вчера я даже не догадывался, что окажусь здесь. Всему причиной – обстоятельства непреодолимой силы. И даже не пытайся со мной спорить. Ты теперь мой должник, и отказаться ни под каким предлогом не можешь. – Завадский указал на перевязанную ногу. – Мы должны ехать. У нас поручение от министра иностранных дел. Все тонкости узнаешь в дороге. Прежняя жизнь вернулась, мой дорогой друг!

– Я ещё в нынешней своей жизни порядок не навёл, – задумчиво ответил адъютант, вытерев рукавом мокрые губы, как это делает Трофим после первого стакана. – Оказывается, у людей есть заботы и другого рода, кроме как анализировать, выслеживать, стрелять и гонять на каретах с плотно занавешенными окнами. Я вот машину паровую приобрёл… В долги влез. Мне летом забот будет – по самое горло.

Захмелевший Леонид Павлович утвердительно несколько раз кивнул, будто соглашался сам с собой, но затем неожиданно поднялся, дружески похлопал Завадского по плечу:

– Приехал бы кто другой – послал бы к чёрту. Тебя – не могу. У меня два условия. К концу июня я должен быть дома, и ты в этом предприятии участвуешь вместе со мной. Сноровка не та уже, да и отвык я сольные партии исполнять. Всё больше к людям тянет. Да, мой хромой дружище?


12

Маховая сажень – 1,78 м.

13

События описаны в первой книге о приключениях капитана Лузгина «Аляска – Крым. Сделка века».

Венская прелюдия

Подняться наверх