Читать книгу Законы разведки - Сергей Бортников - Страница 6

Мисютина доставили в камеру вместе с ужином. Я еще на воле приучил свой организм к одноразовому питанию, поэтому тюремная скудость меня не очень угнетала. От бурды, гордо именуемой чаем, я отказался. Мой сокамерник – тоже.

Если приглядеться, не такой он уже и страшный, этот самозваный Барон. И глаза у него не столько злые, сколько печальные. Видимо, тоже хлебнул горюшка…

Словоохотливость у Мисютина не пропала. Только вежливости в его речах стало побольше. Тихонько вошел и почтительно спросил:

– Где ваше место?

– Мне все равно. Мы люди не гордые. Раз ты привык у батареи – спи там…

– Прости… Погорячился, с кем не бывает. Думал, подсадили к лоху…

– Над лохами можно издеваться?

– Почему – нет? Слабые, безвольные людишки, не способные постоять за себя… Разве они достойны жалости?

– Если не жалости, то сочувствия слабые достойны всегда. Учти, сильные только тогда могут чувствовать себя таковыми, когда рядом есть слабые… Иначе не будет с кем сравнивать!

– А ты философ.

– Приходится.

– Хоть среди нашего брата и не принято таким интересоваться, все же – за что сидим?

– Сам не знаю. Заступился за телку, а она слиняла. Меня сделали инициатором драки. А так как драться я умею, то кое-кому было очень больно. Сейчас еще «волыну»[1] хотят повесить. Ею мент меня пугал, а я – возьми да вырви. Пальчики, естественно, остались.

– Значит, три двоечки наклевываются?

– Что еще за чудо?

– Двести двадцать вторая УК Российской федерации. Незаконное приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия…

– Выходит, так…

– Это, по нонешним временам – чихня. К таким, как я, ее применяют только в исключительных случаях. Когда больше обвинить ни в чем не могут. Подкинут пушку – и шьют дело. Верняк. Не отвертишься. Лучше у них только с «травкой» или «снежком»[2] получается…

– И что, действительно пять лет впаять могут?

– Запросто. От судьи многое зависеть будет. Ты по первачку?

– Да.

– Тогда отвинтишься.

Я неопределенно повел плечами. Барон ненадолго замолчал, приглядываясь ко мне, затем сказал задумчиво:

– Что-то они к тебе неравнодушны. Сначала одного мариновали, теперь рецидивиста в камеру бросили. А по ихним законам, не положено первоходочникам в одной клетке с ранее судимым находиться!

Не надо слишком обо мне задумываться. Ты лучше о себе спой.

– А ты и вправду рецидивист? Извини, если не так спросил – я же, сам понимаешь, в этих делах не очень, первый раз за решеткой, да еще сразу в одиночке…

– Я уже на третью ходку пошел. Две предыдущих, правда, слабенькие были. Первую вообще можно таковой не считать – только на зону, как амнистия к 40-летию Победы подоспела. Потом проносило аж до восемьдесят девятого… Может, потому, что я к «тамбовским» примкнул. Они в то время круто котировались. Бригада крепкая, и подвязки хорошие в органах имели…

– Я о «тамбовских» что-то читал, было в газетах… Вроде как их разгромили…

– Это ментам так думать хотелось. Но правда, что после перестрелки в Девяткино многих из наших побрали и вкатали сроки. В том числе и мне…

О том, какой это был срок, я спрашивать не стал – не полагалось проявлять излишнего любопытства. Интереснее, что и как сам Барон расскажет.

– Попал я в исправительно-трудовую колонию «Обухово», которую мы называем санаторием. Братва посодействовала. Вскоре туда же перевели и Кума… Такого хоть знаешь?

– Слыхал, конечно. «Кум» – это же Кумарин, личность легендарная. Про него даже книги пишут…

– Вот-вот… Так что в «Обухово» страдать особо не пришлось. Вскоре вообще спрыгнули «на химию», потом откинулись досрочно… Зато на сей раз влетел, видимо, надолго… Семь лет намотали. Строгача. И главное – за что?

– У меня такое впечатления, что здесь только невиновных содержат.

– А ты как думал? Один – мешок картошки с поля спер, другой – с собственной бабой поцапался да приложил ей за дело и сгоряча так, что гуля выскочила… Вот и весь контингент. Самая же главная банда – она при власти. И сама себя сажать пока не собирается. А мы только за власть боремся… Вот конкуренты и душат нас. Сам посуди: я никого не убивал, проходил, как соучастник – и на тебе: семь лет!

– Неслабо…

Барону и в самом деле не повезло. За что его действительно стоило посадить, и наверное, не на семь лет, а побольше, – было юридически недоказуемо. А то, за что фактически посадили, на «семерик» тянуло только теоретически, по исключительно редко применяемому верхнему пределу наказания, предусмотренного статьей УК.

– После той отсидки Кум так и не смог восстановить былое влияние в городе. Шакалов развелось за это время – и ни с кем считаться не хотели… В девяносто четвертом, в первый день лета, на его «мерс» было совершено нападение. Охранник погиб, а шеф вычухался, хоть и получил более десятка ранений…

(Я это знал. Более того – даже был причастен к этому! Но не моргнул и глазом. Как ни в чем не бывало слушал разговорившегося Барона.)

– …Пока Кум зализывал раны в Швейцарии, мы со Степанычем пытались кое-что наладить, но время было упущено. Наше главное в тот период дело – обеспечение безопасности транзита металлов, – уже перехватили солнцевские. Попробовали легализоваться, тем более, что Степаныч любил повторять: «Чем ближе к закону, тем безопаснее», – но у нас ничего не вышло. Видимо, легальный бизнес в нашей стране обречен, видимо, из тени нам не вырваться никогда…

Барон-Мисютин сделал паузу и уставился в потолок.

Вот тебе и «Нелепо жить воспоминаньями». Мне сорок. Где-то около этого и ему. По большому счету жизнь прожита. У него впереди длительный срок, у меня – полная неопределенность.

Да и, если выйдем на волю, что будем делать, чем прикажете заниматься? Я-то хоть знаю – чем. Цель передо мною четкая, а потом… Если выживу, возможно, вернусь к Делу. А что будет делать Мисютин? Завязывать ему поздно. Надо было не начинать…

Так прямо я и сказал ему об этом.

– Ты прав, – тяжело вздохнул Барон. – Но жизнь нельзя прожить по новой. Так уж было запрограммировано. Свыше…

Я даже вздрогнул невольно, насколько и эта фраза, и интонация, с которой она была произнесена, отвечали моим недавним раздумьям.

А Барон тем временем продолжал:

– Я в Якутске родился. Родаки на вертолете разбились, когда мне всего десять лет было. Остался сиротой. В школу перестал ходить, начал бродяжничать. Озлобился на все человечество. Особенно, на милицию. Помнишь, как в те годы было? Чуть что – в детскую комнату. Оттуда – прямая дорога в спецприемник. А там, вместо того, чтобы накормить, – пилюлей навешают. Убегал я. Хулиганить начал, мелочь по карманам тырить. Вот и стал тем, кем должен был стать…

– А в наши края как попал? – спросил я с ненаигранным интересом.

(Все, что удалось до сих пор узнать о Мисютине, было достаточно отрывочно.)

– В семьдесят девятом призвали в армию, служил в стройбате под Ленинградом. И остался здесь – в тайгу возвращаться не хотелось. Связался с Кумом, он организовал прописку. Закорешились. Вместе тренировались, вместе разгружали вагоны, за девками ухаживали… И так до самой «перестройки». Это она всех нас развратила. Фирмы, кооперативы, бары…

– Если есть возможность заработать, так почему бы и нет? Никто святым духом не питается…

Мисютин хмыкнул и улегся на койку; помолчал немного и спросил:

– Ты на воле чем башляешь?

– Картины пишу. Не так чтобы очень, но на жизнь хватает. А раньше преподавал…

– Ясно. Почему сейчас не учительствуешь, не спрашиваю. И раньше с тех хлебов не жирели… А уж когда появились приличные деньги… Неправду говорят, что деньги не пахнут. Еще как пахнут! Их аромат многим вскружил головы. В том числе и нам. Стали наезжать на фирмачей, кооператоров – давайте, мол, канайте к нам под «крышу», отстегивайте бабки, а мы позаботимся – и в самом деле «заботились», зверьков прикрутили, да и с администрацией районной, а если надо и со Смольным, договаривались… Таким образом сколотили кое-какой начальный капитал, выгодно разместили его. Мы были пионерами такого бизнеса в нашем городе, никто в то время не хотел, да и не смог бы конкурировать с нами… Но с девяносто третьего начались непонятки. Только за один тот год десятки наших угрохали. Самых лучших, самых подготовленных! Стали выяснять – кто, а фигу! Никаких следов!

Нет-нет, это было сказано не для меня. Похоже, Барону просто нужен слушатель, чтобы выговориться…

Нет, точно это сказано не для меня – случись какая утечка, Барон уж точно не проговорился бы ни о чем таком. Молча бы принял меры…

– …Мы уже тогда понимали, – продолжил Мисютин, – что за этим делом стоят органы, но доказательств не имели… Посуди сам: если б это были наши внутренние разборки – наверняка бы кто-то проболтался. Тем более что в каждой серьезной группировке у нас есть свои осведомители. Кум не был беспредельщиком по отношению к своим, выступал за решение всех споров мирными путями. Так что братве его восхождение было выгодно…

– А кому не выгодно? – с напускным равнодушием поинтересовался я. На самом же деле, жадно ловил каждое слово.

– Властям. Мощнейшие теневые структуры, руководимые бывшими номенклатурщиками, делают на контроле над промышленностью сумасшедшие деньги. На всякие там кооперативные забегаловки, ремонтные мастерские и мелкую торговлю они поначалу и не смотрели, и нас тоже особо не замечали. А постепенно оборот в непроизводственной сфере стал не меньше, чем в их промышленности, да и мы стали подбираться и к экспорту, и к связи, и к энергетикам… Мы влезли в их сферы влияния – и поплатились за это! Располагая огромным капиталом, номенклатурная мафия до поры до времени использует нас в своих целях, а когда мы пытаемся преодолеть установленную планку – просто отстреливает зарвавшихся. Наверняка для этих целей есть вполне легальные структуры, спецподразделения… «Белая стрела» или отдел С-7 – это уже неважно!

Интересно, как бы «оторвался» Мисютин, узнав, что представитель такой структуры сидит в одной камере с ним?