Читать книгу Она уходит по-английски. Роман - Сергей Докучаев - Страница 5

Телефон истошно трезвонил уже второй раз. Я с трудом разлепил правый глаз и решил не снимать трубку. «Кто сейчас вообще пользуется домашним телефоном?» – вопросительно подумал я. Трубку положили.

Сон вновь начал завладевать моим сознанием, но, где-то через десять минут, уже в третий раз надоедливый китайский мотивчик из трех нот начал настойчиво хотеть, чтобы я поднялся. Мне пришлось вылезти из теплой кровати и, шатаясь, пойти на кухню:

– Але, – сказал я, чувствуя сухость во рту, как будто всю ночь ел песок.

– Спишь?

– Вить, ты, что ли?

– Я, – ответил брат. – Слушай, у тебя еще блокноты с ручками остались?

– Остались вроде, – ответил я, посмотрев через балконную дверь. – Коробки две кажется.

– Поделишься?

– Приезжай, забирай хоть все.

– А тебе не нужны они, что ли, в работе?

– На складе потом еще возьму. Меня от этих ручек уже мутит.

– Через часик тогда буду.

– Хорошо.

На другом конце провода положили трубку.

Я жадно выпил стакан воды, стоя босиком на холодном полу. Желудок принял воду как что-то чуждое. Снова затошнило. Пришлось порыться в аптечке, достать десять таблеток активированного угля, растолочь их и запить вторым стаканом воды.

В ванной меня пробило на кашель. За последние шесть месяцев я дважды переболел ангиной. Приходилось пить антибиотики и на ногах с температурой ездить на работу.

– Главное, получить должность и дотянуть до отпуска. Тогда приведу себя в порядок и отдохну. Не время сейчас расслабляться.

Голову мыть не стал. Бабушка всегда говорила, что по воскресеньям мыть голову— грех. И бриться не стал. Почистил зубы и немного замазал синяк Катькиным тональным кремом. Попытался расчесать свой ежик на голове, но плечо заныло еще сильней, чем вчера.

– Ну и вид… – подумал я про себя, выключив в ванной свет и пойдя на кухню.

Я вытряхнул полную окурков пузатую пепельницу в мусорное ведро и открыл окно, чтобы проветрить. Вымыл две тарелки, что лежали еще с пятницы в раковине, и поставил вскипятить воду в чайнике. Не найдя под кипой бумаг и пакетов пульта от телевизора, включил его по старинке нажатием кнопки.

В новостях говорилось, что все коммунальные службы города брошены на уборку улиц и к понедельнику все будет чисто.

Раньше снег сыпал на толстые шкуры мамонтов, теперь же он падает вниз на норковые шубы женщин, торопливым шагом бегущих по мостовым. У людей в городах есть не больше часа, чтобы насладиться белой красотой. Тонны песка, соли и реагента быстро делают свое дело.

В городе снежинки умирают быстрей, чем комары летом. Когда-нибудь мы все забьемся жить в крохотные комнатки стеклянных башен под самое небо, и уже некому будет увидеть, как снежинка упадет на брошенную древнюю мостовую, некому будет слепить снеговика и поиграть в снежки. Судя по тому, что происходит в мире, до этого осталось недолго.

Есть не хотелось, и, выпив чашку черного чая без сахара, я вышел на балкон покурить, где к горлу так подпер комок, что пришлось спешно бежать в туалет. Обхватив обеими руками чуть вздувшийся овал живота, из меня вышла черная жижа из не растворившихся до конца таблеток.

Обессиленный я повалился в велюровое кресло. Появилась опять одышка. Сосчитал пульс. 110 ударов в минуту. Было ощущение, что кровь проникала в сердце лишь частично, да и та часть каким-то странным образом успокаивалась и забивалась в угол одного из предсердий словно мышь.

Посмотрел вокруг. Катькина одежда была разбросана по всей комнате: пару лифчиков, несколько пар носков, три сорочки, одно черное шелковое платье и черный кожаный клатч. Пришлось заставить себя подняться и запихать все, что не попало в чемодан, обратно в шкаф, как попало.

– Неужели так сложно не раскидывать вещи? – подумал я с раздражением. – Или хотя бы убирать за собой. Это же элементарно.

Раздался звонок в дверь.

Если честно, я был рад, что Катьки сейчас нет дома. Отношения у нее с Виктором оставались натянутыми уже давно в виду вечной его хмурости и характера, похожего больше на отцовский бескомпромиссный темперамент.

Она даже порой задавалась вопросом: «А родные ли мы братья?»

Я такое слышал не только от нее. И, правда, схожесть с братом у меня была минимальная. Практически ее и не было. Максимум во что могли поверить люди, когда видели нас вместе, так это то, что мы двоюродные, но никак не родные братья.

У него светлые жесткие волосы, словно это щетка для раковины, у меня – темные мягкие. Он мускулист, у меня тельце рыхлое. У него глаза синие, у меня карие. А что касается внутреннего мировоззрения, то там вообще прошивка была, как у Союза и Аполлона. Кардинально иная философия жизни, привычек, увлечений. Но при всем при этом мы все же являлись родными братьями, как ни крути. Кровь есть кровь.

– Жена надолго уехала? – спросил брат, делая глоток чая.

– Скоро возвращается уже.

– Что-то у вас тут табаком все пропахло. Курите?

– Друзья были в гостях недавно, – пытался оправдываться я.

– Кто это тебя так приложил по носу?

– Да так. В темноте наткнулся на косяк, – ответил я первое, что пришло на ум. – Как Машка? Говорить начала?

– С дедом дома. Повторяет уже десяток слов. Бабуха – это у нас подушка, сепа – это Степа, табулет – это у нас табурет.

– Здорово…. Нужно съездить к вам. Увидеть хочу ее. А то все некогда и некогда.

– Приезжай. Двери всегда открыты. У матери давно был?

– Давно, – ответил я. – Может, сегодня съезжу.

Брат взял конфету и стал молча разворачивать фантик.

– Слушай, Вить, ты лампочку в ванной не поменяешь?

– Лампочка есть?

– Да.

– Неси лампочку.

Он сходил, отключил подачу электроэнергии. Я достал из ящика новую лампочку, и все было сделано в три минуты.

– Спасибо большое, а то Катька просит, просит давно.

– Пустяки, – сказал он. – Ладно, я, наверное, поеду.

– Уже? Тогда Машку поцелуй в щечку. Скажи, что крестный привет передавал и скоро привезет подарок.

– Передам, – сказал Виктор, беря под мышку две коробки с шариковыми ручками. – Слушай, может, сходим вчетвером в кино, как твоя жена приедет?

– Не знаю, Вить. Посмотрим. Катька может не захотеть. Я спрошу.

– Хорошо, спроси.

Мы попрощались, и он ушел. Я выглянул в окно, крутя между пальцами сигарету, и подождал, пока машина брата не скрылась из виду. Потом несколько раз откашлявшись, жадно, до самого фильтра, выкурил сигарету прямо на кухне.

Бросив взгляд на затертый до дыр рабочий портфель, вспомнил слова бывшего начальника: «Максим, главное в нашей работе не качественные визиты, отглаженный костюм, а имитация бурной деятельности и широкая улыбка. Пыль в глаза пускай. Больше отчетов липовых сдавай. Все равно никто не будет проверять отгрузки со складов. Там вечный бардак.

Главное, имей на территории около пяти подкормленных врачей, и дело в шляпе. Они тебе весь план вытянут, а те, кто с утра до вечера горбатится, так и останется медицинским представителем. Зачем их повышать? Зачем терять таких муравьев?».

Через три месяца его уволили за низкие продажи на вверенной территории, а меня перевели в команду Веры Гончаровой, но его слова я запомнил надолго.

К двенадцати я так и не решился сесть за отчет. Провалявшись в кровати, принял горячий душ и поехал домой к родителям, понимая, что, когда прилетит Катька, сделать это не получится еще долго.

Пока очищал щеткой машину от снега и прогревал двигатель, начал в очередной раз копаться в своих хранилищах памяти, пытаясь понять, как я, будучи человеком сентиментальным, ранимым и домашним, мог полюбить такую непростую девушку, как Катя.

– Что ее держит рядом со мной: трезвый расчет, предназначение судьбы, любовь? Страсть? Нет, страсть вряд ли. Тогда что? Любовь?

Катька, она реалистка всегда по жизни. Пробивной человек. Всегда ставит для себя цели и старается их достигать. Меня притянула к ней не столько ее внешняя красота, а скорей характер, то, чего так не хватало мне. Все у нее как-то просто выходило. Без лишней чепухи. Без примет и поговорок. Сказала и сделала.

На период нашего знакомства мне это было очень необходимо. Я, еще совсем зеленый, работал стажером-инженером в конструкторском бюро и вообще не знал, как жить дальше. Денег едва хватало на кино, но после Ленки с девушками совсем не клеилось. Работа мне не нравилась (я еще на третьем курсе понял, что инженером быть не хочу), и тут мама, придя с рынка, как бы между словом, сказала про Катьку.

Помню, как читал лежа на диване книжку и пробурчал, мол, не нужно мне никого сватать.

Наши семьи жили в одном доме, и родители по молодости даже работали на одном заводе. Случайно встретившись на улице, мамы обсудили личную жизнь своих детей. Та минута, когда я решил посмотреть Катю в социальной сети, стала для меня судьбоносной. Вся жизнь перевернулась с головы на голову. Все завертелось на бешеных скоростях. Жизнь обрела новые, поистине невообразимые краски.

Предложил встретить ее после работы. Дома для храбрости сделал три больших глотка самогона, привезенного из деревни. Короткая юбка, красная помада на губах, сигарета во рту – это не то, что я ожидал увидеть. Мои шаблоны начали трещать по швам.

Выйдя из метро, мы зашли в какой-то торговый центр и съели по куску пиццы. Все было скомкано, нервозно, я двух слов связать не мог, мало того в тепле меня совсем развезло. Около подъезда молча расстались, а на следующий день она написала, что мы очень разные.

Я сохранил это сообщение в телефоне. Вот оно: «Мне моя мама напела, что ты отличный парень – надежный, порядочный, а ты приехал на первое свидание пьяный, в какой-то жуткого вида куртке, слова не вытянешь из тебя. Извини, но нам не по пути дальше».

Я предложил еще раз встретиться. Странно, но она согласилась. Пошли с ней в бильярдную.

– Ты в первый раз, что ли, играешь? – усмехнулась она тогда, загнав свой последний шар в лузу.

– Чаще просто в русский бильярд играю, – оправдывался я.

После проигрыша пришлось покупать ей две пинаколады, а себе два абсента. Она, не отрывая взгляда, следила за мной, предвосхищая следующие минуты. Я смутно помню, как мы поймали такси, и уже перед самым домом меня вырвало в машине на ее туфли.

Понимая, что прощения мне не будет, я попытался выкинуть девушку из головы, но чем дольше мы не виделись, тем сильней меня к ней тянуло. Весь мир сузился до одного человека. Это не жалкое упоминание вашего имени с улыбкой в «Старбаксе»: «Кофе для Максима готово». Это нечто несопоставимое, настоящее, реальное.

Где-то около двух месяцев мы не встречались и не общались, но однажды, ожидая автобус на остановке возле дома, чтобы ехать на работу, я увидел ее в обтягивающем коричневом платье, черных очках и маленькой сумочкой в руках. Все вокруг замерло, не мешая ей переходить дорогу. Правильные черты лица, создающие волшебную отрешенность от действительности, и шелковые белоснежные волосы развивающиеся на ветру, чуть не свели меня с ума в тот момент. Она подплыла ко мне, улыбнулась, сказала: «привет» как ни в чем не бывало, и сама пригласила на чашечку кофе. Я только и смог кивнуть, вдыхая запах ее духов.

Чашечка кофе нас не сблизила, и мы опять разругались. На этот раз я был трезв, как стеклышко, и постарался надеть самые, как мне казалось тогда, модные вещи в моем гардеробе (потом выяснилось, что я глубоко ошибался).

Все было куда прозаичнее. Я просто не заплатил за нее в маршрутном такси, не желая менять крупную купюру, не подал ей руку, опять не смог решить, в какое именно кафе идти и, самое главное, попросил больше не курить.

Мы опять перестали встречаться, но продолжили общение в интернете. Вот именно там я раскрылся в ее глазах, как нечто, на чем можно зацепиться глазу. От моих шуток и занудства она не успевала ставить смайлики. В реальной жизни меня терпеть не могла, но в виртуальном пространстве – это уже была почти любовь.

Так и общались до тех пор, пока мы чисто мужской компанией не отправились в Крым на две недели. Она это проглотила, написав, что я ей вроде как даже нравлюсь. Все было бы хорошо, но после моря я поехал в деревню к бабушке еще на две недели помогать копать картошку.

Вот тут ее гордость не выдержала, и она заявила, что пошла на свидание с тридцатилетним мужиком: «Чао, Максим».

Прочитав сообщение в десятый раз, я выбросил купленный в Крыму на последние сбережения браслет, и решил закончить эти отношения навсегда. Сказать, что я не ревновал, значит, ничего не сказать.

Но было поздно. Болезнь прогрессировала. Я больше не мог жить без ее голоса, запаха шампуня и духов на волосах, улыбки и кокетливых жестов. Я не спал, пропал аппетит и, не выдержав, решил написать ей вот такое сообщение:

«Катя, можешь не отвечать, можешь меня не прощать, но только прочитай внимательно сообщение и не делай поспешных выводов.

С тех самых пор, как мы познакомились, моя жизнь обрела новый смысл. У меня появилась, наконец, цель. Появилось желание развивать себя и становиться лучше. Бороться со словами – паразитами, с умом покупать одежду, научиться хорошим манерам, стать решительным, целеустремленным, принимать людей такими, какие они есть.

И все это ради тебя одной. Я смотрю на девушек и вижу только твое лицо. Нюхаю цветы и слышу только запах твоих духов. Стук капель о подоконник для меня, как стук твоих туфель о мостовую. Порыв ветра, и я купаюсь в твоих волосах. Пожалуйста, прости меня и будь со мною. Твой Максим».

Чуть с ума не сошел, пока ждал ответ. Прошло не менее получаса, пока короткий сигнал о новом сообщении не сотряс карман джинсов.

Перед ней стоял выбор. Неизвестность с машиной, квартирой и дорогими подарками и нищее занудство, из которого можно было бы попробовать что-нибудь дельное вылепить.

Позже узнал, почему она все-таки выбрала второй вариант. Страх повторения судьбы матери – быть брошенной с ребенком – пересилил временное материальное неблагополучие.

– Максик, хороший пластилин, доченька. Из него ты вылепишь, кого угодно, – сказала тогда ее мама с Катиных слов.

Как сейчас помню. Поднимается по лестнице из метро, разговаривая с кем-то по телефону. Волосы рассыпались по плечам и неслышно колыхались, словно ветви ивы. Какой-то мальчуган на бегу случайно задевает ее плечом и ей приходится поправлять свое обтягивающее зеленое платье, чтобы скрыть появившуюся телесного цвета бретельку бюстгальтера.

Потом находит меня глазами, говорит кому-то в трубке: «Минутку» – и целует меня в губы. Я помню, как почувствовал в ее дыхании виноградный аромат. Видимо до встречи со мной она выпил бокал или два вина. А потом, улыбаясь, делает мне жест, мол, пошли, и я поплелся, семеня рядом, как верный пес. Она любила такие показные выходки на людях. С того самого поцелуя я потерял волю и контроль над собой.

И месяца не прошло, как после очередной близости, совсем потеряв голову, сделал ей предложение. И где тут спросите вы нерешительность? Вот и я не пойму. Другие девушки по пять лет ждут главного вопроса всей жизни.

– Подумаю, – улыбнувшись, ответила она, наливая энергетик в стакан с водкой.

Втайне от нее договорился в ресторанчике на Тургеневской площади, чтобы, мол, когда подам знак, убавили громкость. Свет притушили, включилась тихая романтическая музыка, я встал на колени и сделал Кате предложение уже официально. Она в этот момент жевала кусок стейка из мраморной говядины и чуть не подавилась им.

– Катя, я тебя очень люблю! Будь, пожалуйста, моей женой!

– Э…

– Ты выйдешь за меня? – спросил я, держа в руках открытую синюю коробочку.

Она дожевала кусок говядины, запила глотком вина и уставилась на меня оценивающе.

– Ну же, соглашайся, чего ты ждешь? – услышал я голос женщины за дальним столиком.

Она обновила свой бокал и долила мне почти до самого краю.

– Давай за это выпьем, дорогой, – сказала она.

– Так ты выйдешь за меня? – все еще не понимая, спросил я.

– А разве у меня есть выбор? Конечно да.

Ресторан взорвался аплодисментами. Нам принесли бутылку шампанского за счет заведения. Катя со всех сторон посмотрела на колечко и спросила:

– Это бриллианты?

– Да… – не ожидая такого вопроса, ответил я. – Конечно, бриллианты, что же еще.

– М-м-м…

Хотя, конечно, это были не бриллианты, а их качественный заменитель. Откуда у меня деньги на бриллианты.

Мне было тогда плевать, что мы мало знакомы. Я был страстно влюблен. Я хотел ее тела и хотел только ей принадлежать. Я боялся, что она уйдет от меня, и надеялся привязать к себе штампом в паспорте. Я был болен.

Родители тогда находились в деревне. Решил позвонить обрадовать. Примерно это звучало так:

– Мама, здравствуй, – сказал я.

– Здравствуй, сынок. Ты как там? Мы картошку посадили почти. Бабушка заболела опять. Скоро приедем.

– Слушай, я… что хотел сказать. Я это…. Женюсь.

– На ком?!

– На Кате!

– Сынок, ты чего? Подожди, не спеши. Поживите немного. Узнайте друг друга сначала.

– Хватит лезть в мою жизнь! – прокричал я в трубку. – Один раз я тебя уже послушал. Довольно. Не маленький уже.

И отключил связь. Маменькин сынок получил, наконец, свободу. Теперь он хотел только одного. Взрослой жизни. Быть рядом с Катей. Делать, что хочешь. Вместе идти по жизни бок обок.

По приезду родителей я устроил дома скандал и потребовал дать мне денег на свадьбу. Мол, брату помогли и мне давайте. Свои жалкие накопления спустил в первый месяц на Катю и на покупку обручального кольца. Отец пошел в «Сбербанк» и снял последние крохи с книжки, которые они с мамой откладывали на покупку участка земли под дачу.

Начались рутинные приготовления. Катя все больше раздражалась. Мол, почему она все делает за меня. Где мужской стержень? Эти несчастные списки гостей. Заказ лимузина. Обсуждение меню в ресторане. Кто и где будет сидеть. Меня так это все утомило. Сказка таяла на глазах.

Финальной точкой, приведшей в очередной раз ее в бешенство и чуть не поставившей жирный крест на свадьбе, был мой костюм, по старой традиции купленный с мамой.

С детских лет, когда приходилось ехать за обновкой, мы отправлялись на Черкизовский рынок. Это было настоящим приключением. Имея небольшую сумму честно заработанных рублей, мы должны были купить одну большую вещь мне или брату, что-то недорогое отцу и, если оставались деньги после торгов, что-то и маме. Жили тогда бедно.

Торги – это было искусство, которым мама владела на высшем уровне. Так, наверное, только в Ташкенте на рынке еще торгуются. Скажу по правде, я стеснялся этих торгов.

На какие только ухищрения в лихие девяностые мама не шла, чтобы китайцы, вьетнамцы, кавказцы сбрасывали десять, двадцать, сто, двести рублей с покупки. И сетовала на то, что завод остановился, и показывала удостоверение работника этого завода, и делала акцент на старой поношенной, специально для рынка надетой куртке.

Я, кстати, тоже был в числе козырей (не знаю, что я там мог скинуть, но, видимо, мой худощавый бледненький вид и жалостливые карие глаза делали свое дело). Самое главное было, следовать маминой домашней установке: «Только не говори, что тебе нравится вещь, иначе не сбросят». Я всегда терялся, что же мне все-таки говорить, если вещь нравилась.

И обязательно под финал мы должны были купить у добрых узбеков самсу. Вот это были времена.

Но вернемся к костюму. Конечно, времена были уже не те. И я предложил купить костюм в магазине, на что получил ответ: «В магазины все везут с рынка и потом втридорога продают, чтобы аренду отбить».

Скажу честно, костюм мне сначала показался хорошим, но после примерки дома, я запаниковал. Он был удлинен, как фрак, но на моем тогда худом теле смотрелся не очень. Приплюсуйте сюда еще неудачную стрижку, на которую я потратил два часа, и несколько прыщей на правой щеке. Вид – точно не мужчины мечты.

Но в те дни брак был для Кати необходим так же, как и для меня. Это замужество развязало ей руки. Для полной свободы не хватало только штампа в паспорте. Ее отчим не уставал повторять: «Вот будет у тебя муж, тогда пусть за тобой и смотрит, тогда делай, что хочешь».

И как только мы поженились, то сразу подали заявления на заграничные паспорта. «Море, песочек, солнце, – воодушевленно кричала она. – Наконец-то, любимый, мы полетим отдыхать и будем только вдвоем».

Свадьба не прошла тихо. Когда я выкупал невесту, Катина мама устроила скандал на ровном месте, мол, гости как свиньи натоптали, облили ковер шампанским. Мой отец, перебрав водки, чуть не подрался с ее пьяным отчимом из-за какого-то пустяка.

Чувствовалось напряжение, витавшее в воздухе. Я старался заглушить его все новой и новой рюмкой, благо дефицита в тостах не было.

О брачной ночи говорить и не хочется. Совсем запыхавшись в попытках снять ее свадебное платье, я рухнул головой на подушку и заснул. Катя же всю ночь, по ее словам, сидела и считала подаренные деньги, аккуратно сортируя доллары, евро и рубли по разным стопочкам.

Медовый месяц, а точнее, только неделю, мы провели не на море, а в декабрьском неприветливом Питере. Паспорта были не готовы, на работе дали лишь короткий отпуск. Но я не расстраивался. В городе Петра я еще не был, в отличие от жены. Мне нравилась эта идея. По прилету мы сняли небольшой отель на Лиговке и провели чудесные выходные.

Валялись до обеда в кровати, занимаясь любовью, потом гуляли по городу, тратя свадебные деньги налево и направо. Вечером покупали в магазине несколько бутылок шампанского и сигарет, отправлялись в номер, продолжать кутить и наслаждаться друг другом. Кстати, именно тогда я начал курить с ней за компанию и позже пристрастился.

После возвращения домой розовый шарик, наполненный веселящим газом, лопнул. Мы впервые столкнулись с другой стороной супружеской жизни. Бытом и рутиной. В первую очередь на работе меня перевели в режим простоя. Слишком мало было заказов, а последние мои работы были сделаны спустя рукава. Тут сказалась и подготовка к свадьбе, заполонившая мой мозг, и банальная лень. Данный факт незамедлительно сказался на моей и так небольшой зарплате.

Далее встал вопрос: «Где жить молодоженам?» Решили пока остаться у ее матери с отчимом. Все-таки мне проще было перенести часть своих вещей к ней на квартиру. Но вскоре этот вариант сначала не устроил меня, а потом уже и Катьку.

Ее мать или отчим могли без всякого стука зайти к нам в комнату, а однажды теща в шутку, нахальным образом сдернула с нас одеяло. Меня старались несильно трогать, но вот Катьку они донимали. У меня сложилось впечатление, что ее мать после свадьбы единственной дочери, надеялась остаться поскорее наедине со своим любимым мужчиной.

К своим сорока пяти они не утратили пыл, подогревая отношения небольшими ссорами и скандалами. Я первое время не мог к этому привыкнуть. Утешение, что, мол, это у нас так заведено, на меня не действовало. Я с детства привык видеть и понимать любую ссору своих родителей, как начинающийся шторм, от которого можно было ждать, чего угодно, особенно, если отец приходил с завода пьяным.

В общем, моя супруга психанула, мы собрали все ее вещи и переехали в соседний подъезд, ко мне, но тоже ненадолго. Во-первых, свободолюбивая натура моей жены сразу не спелась с традиционными устоями моей мамы, где жена – это хозяйка, с утра до вечера стоящая у плиты, успевающая на работе смену отстоять и детям с уроками помочь вечером, а во-вторых, на второй день пребывания Катька пришла с работы поздно вечером уставшая и нервная.

Я сидел в комнате и услышал фатальный вопрос моей мамы: «Катя, а ты считаешь нормальным, когда муж давно дома, а жена шатается неизвестно где. Кто ужин будет готовить?»

Далее последовали крики, хлопанье дверей в ванной и туалете, и опять сбор чемоданов. Она заявила на всю квартиру: «Я буду искать съемную квартиру». Именно не мы, а я. Собрала вещи и, повернувшись ко мне, сказала:

– Ты идешь или остаешься?

– Иду…

– Сынок, оставь эту истеричку, разве не видишь, что она об тебя ноги вытирает?

Катя со всей дури хлопнула входной дверью.

– Заткнись! – крикнул я матери и замахнулся на нее.

– Ну, давай! Бей мать. Я же заслужила.

– Иди ты… – сказал я и побежал догонять жену.

Я не знал, что делать. Мои старые инстинкты говорили защищать маму, как я защищал ее в детстве от пьяного отца своими худыми ручками, а новые, еще не успевшие врасти в меня, говорили: «Твою жену обижают и унижают. Что ты стоишь?»

Мы спустились с поклажей вниз, погрузили все в ее рабочую машину и поехали. Потом она резко остановилась у киоска, вышла и купила газету с объявлениями о сдаче квартир, заявив, что мы будем снимать квартиру, хочу я этого или нет.

Ночь мы провели в машине. На близость можно было не рассчитывать. В ту ночь, я так и не получил дозу прикосновений к ее теплому и бархатистому телу, к которому я так сильно привык и которое стало для меня уже наркотиком.

На следующий день, где-то в обед, она мне позвонила и сказала, что вечером поедем смотреть две квартиры. Я не возражал.

Первая жилплощадь оказалась ужасной. Два на два метра. Старые обои. Всюду пыль и ценник несопоставимый, а вот вторая – понравилась. Хорошая совковая однушка, но чистая и цена невысокая. Заплатили риелтору и вселились.

Вечером, когда я засунул свою руку под ее комбинацию, Катька отвернулась к стене и поставила мне в укор, что я вновь и пальцем не пошевелил для поиска квартиры. Оправдываться было бесполезно. Половину ночи я не мог заснуть и смотрел, лежа, в потолок. Не так представлялась мне семейная жизнь. Совсем не так.

После того, как мы понемногу обжились, проблемы молодой семьи на этом только набирали обороты. Снова быт, снова распределение обязанностей. Наша жизнь становилась похожа на огромную свалку из мелких проблем и ссор. Мусор вывозят из города, и есть ощущение чистоты и благополучия. Но тучи черных ворон вдалеке за городом и зловонные запахи, принесенные ветром обратно, говорят, что чистота и благополучие призрачны.

Так и у нас. Не привыкшая с детства к хозяйству Катька напрягалась от того, что нужно было стирать, гладить, следить за чистотой в доме. Ходить за продуктами и готовить каждый день завтрак, обед и ужин. Притом что я всячески ей помогал, а не лежал на диване, потягивая пиво.

Как-то вечером я пришел с работы уставший и голодный. Разделся, закинул грязную, пропотевшую рубашку в стиральную машину, сел за стол и спросил, закурив:

– Дорогая, что на ужин?

Молчание.

– Катенька?

Молчание. Иду в комнату. Она за ноутбуком делает отчет по работе.

– Ты что-нибудь готовила на ужин?

– Нет.

– А ты хоть что-нибудь сама ела-то?

И тут взрыв эмоций.

– Что ты пихаешь в меня эту еду? Хочешь, чтобы я толстой стала и никому не нужной?

– В смысле —никому ненужной? – спрашиваю я удивленно. – Ты мне нужна.

– Вот именно, только тебе. А я так не могу. Я должна чувствовать, что нравлюсь людям, коллегам, неважно кому. Я привыкла быть в центре внимания. Поэтому я утром по два часа собираюсь, только поэтому я покупаю сразу три понравившихся мне белых сорочки. Когда я выхожу на улицу, я должна выглядеть сногсшибательно!

Я встал и пошел обратно на кухню.

– Стой, я не договорила. Вернись, сказала!

Я открыл холодильник, достал два яйца и последнюю полоску бекона. Поставил на плиту сковородку, налил масла и стал ждать, пока нагреется.

– Ты думаешь, что один работаешь? – сказала она, придя следом. – Я тоже пашу целый день и имею право отдохнуть.

– Кать, ну что ты завелась? – спросил я, разбив яйцо в сковороду. – Да, я работаю. Устаю. И ты работаешь. И ты устаешь. Но так принято, что жена должна вести хозяйство, разве не так у твоих родителей?

– Ты моих родителей не тронь. Мой отчим полностью обеспечивает мать. Она может позволить себе не работать и вести хозяйство. Он добился всего сам и не бежит к мамочке при первой же возможности.

– Ему пятый десяток, его мать померла давно, а мы с тобой только начинаем жить. Ты же видела, за кого выходишь замуж. Никто не обещал сразу золотых гор.

– Какого рожна ты тухнешь в этом бюро? Давно тебе предлагала представителем попробовать.

– Но у меня нет медицинского образования! Как я буду работать?

– Как хочешь, но с теми копейками, что ты приносишь, долго мы не протянем. И, кстати, в выходные я иду с друзьями на день рождения. Подруга пригласила. Ты ее не знаешь.

– Но мы же вроде к нашим родителям собирались в гости.

– Один съездишь к мамочке. Моих родителей дома не будет.

– В смысле? Ты что на день рождения одна поедешь? Это ты считаешь нормальным? – Ты там никого не знаешь и будешь лишним, да и что вообще такого? Мне теперь дома сидеть с тобой всегда? Я не могу с друзьями встретиться?

– У тебя кто-то есть?

– Ревнуешь? Как это трогательно.

– У тебя есть кто-то?! Отвечай!

– Не ори. Нет у меня никого.

– Я не верю тебе. Ты врешь. Кто он?!

– Я только твоя и ничья больше, – пританцовывая около зеркала, сказала она.

Я жевал кусок жареного бекона, больше похожего по вкусу на резину, и не знал, как поступить дальше.

– Чего ты молчишь, дорогой? – ехидно спросила она, садясь на табурет напротив.– Ты уже не любишь меня?

Она всегда так делала, а я не успевал перестраиваться.

– Люблю, но знаешь, мне кажется, мы поспешили со свадьбой. Ты еще, видимо, не нагулялась. Я даже так скажу, меня ты видишь отличным заботливым отцом лет так через пять, может семь, а сейчас тебе это совершенно не нужно.

– Да, зайка, – ерзая от возбуждения на стуле, сказала она. – Ты прав. Я действительно не нагулялась.

Я встал и начал мыть тарелку под краном. А она подошла сзади и обняла.

– Ну не сердись, Максик. Я очень тебя люблю, но ты тоже должен меня понимать. Все у нас будет хорошо. Через недельку мы обязательно купим тортик и приедем к твоим родителям, а завтра я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Просто обедала в офисе с коллегами, а сейчас есть, совсем не хотелось. Еще регионал отчет заставил за неделю сделать.

– Все нормально, – ответил я, как обычно смягчаясь.

Я очень ее люблю и боюсь потерять. Жизни без нее не представляю. Это – как отрезать половину сердца и залепить пустоту цементом.

С того вечера все хлопоты по дому пришлось взвалить на себя. Раз в неделю пылесосил полы, стирал белье, выносил мусор, начал сидеть на кулинарных сайтах и в блогах, вычитывая рецепты. Учился готовить.

Я ничего об этом не говорил ни ее родителям, ни своим, хотя моя мама чувствовала, что сын не весел. Мы все чаще стали устраивать вечеринки на съемной квартире, приглашая только ее друзей. Все чаще стали проводить время в торговых центрах, этих островках призрачного благополучия. Когда свадебные деньги закончились, Катька настояла, чтобы я продал свои «Жигули» двенадцатой модели, которые мне подарили родители на восемнадцать лет.

Если сейчас скажу, что все деньги от продажи мы потратили за один день на шмотки, вы поверите?

Вся квартира была завалена пакетами. От лейблов рябило в глазах, словно золотой осенью в лесу. Мы отложили, правда, немного, но почти вся сумма камнями легла на дно бездонной реки потребления. Ссоры с Катькой прекратились на несколько месяцев. Золотой телец был задобрен. От мамы продажу машины я скрывал до последнего.

Заводской район, где жили родители и родились мы с братом, издавна был промышленным, центром которого являлся литейно-механический завод с грозными, как огнедышащие драконы, доменными печами.

После школы у ребят был небольшой выбор. Либо идти учиться в техникум, осваивая профессию металлурга и ежи с ними, либо, кому позволяло положение в семье, поступать в институт, учиться на инженера.

Заводской район был местом обитания целых поколений трудового народа, нескончаемыми ниточками тянущихся в далекое прошлое, и одновременно местом последнего пристанища. Так сложилось, что рядом с котлованом будущего, вечно угрюмого гиганта, располагался старый, всеми забытый погост за чертой города, с покосившимися и полусгнившими крестами.

Условия работы на заводе всегда были тяжелыми, порой нечеловеческими, люди умирали, как мухи, кто от рака или силикоза легких, всю жизнь вдыхая смолу и черную сажу в чугунных цехах, кто умирал от разрыва сердца при попадании на ноги или грудь жидкого раскаленного металла. Не спасали даже стальные башмаки и защитный стальной фартук. Кому-то просто проламывало череп вместе с каской тяжелыми крюками. Ломали спины, ноги, руки, выбивало плечи, засыпало рудой или углем.

Всех хоронили тут же, под стенами завода, давая в их честь последний паровой гудок, а по мере роста района места стали давать уже всем жителям. Я запомнил картину из детства, когда мы с мамой ждали возле проходной отца. Из одних ворот валит мужичье, после ночной смены, быстрей выпить холодную кружечку пива, а через соседние ворота, внутрь кладбища, двигается похоронная процессия. Вот такие два потока жизни. Завод был сердцем района, а рабочие его кровью, которой требовалось постоянное обновление.

Весь двадцатый век гигант богател, расширялся, расстраивался, становясь похожим на огромного спрута. В своих щупальцах крепко держа не только цеха и склады, но и детские сады, техникум, пионерские лагеря, два бассейна, стадион, десяток многоэтажных жилых домов, садовые товарищества, больницу, библиотеку. Завод десятилетиями кормил целые семьи, награждал медалями и грамотами, выписывал путевки на море, бесплатно лечил. На первое мая отец всегда надевал свои трудовые ордена, прицепляя их на лацкан пиджака, и с гордостью проходил мимо доски почета, где совсем недавно повесили по центру его фотографию.

После перестройки и последующей за ней разрухой и приватизацией, завод представлял собой жалкое зрелище, доживая свои последние дни. Директора менялись с умопомрачительной быстротой, успевая все же ухватить свой лакомый кусок. К середине 90-х за долги было распродано почти все имущество: бассейны, лагеря, больница, дома, стадион. Цеха начали закрываться один за другим, отмирая от тела завода как гангрена, и тут же сдавались в аренду под производство конфет, печенья, выпуск журналов. Даже кино снимали. Такой антураж еще поищи.

Последний свой дом завод с горем пополам сдал в 1992 году, тот самый, в котором сейчас обитали мои родители и где мы не так давно жили с братом.

Конечно, когда организм умирает, когда сердце начинает барахлить – это непременно сказывается на качестве крови. Рабочие, месяцами сидящие без зарплаты, потихоньку спивались, опускаясь на дно. Молодежь больше не шла на завод. Начиналась новая эпоха.

Эпоха бизнеса, рэкета, легких денег, эпоха компьютеров и торговли. Кладбище, правда, отнюдь не пустовало. В лихие девяностые заводская поросль вступала в ряды различных группировок и довольно быстро оседала на погосте, успев принести в дом пожилых родителей цветной телевизор или видеомагнитофон.

Завод еле дышал, сердце района мучила нестабильная стенокардия от нехватки финансирования и отсутствия заказов. Перспектива родителям найти другую работу, потерявшим здоровье в цехах, была невелика, но я старался об этом не думать. Мы с Катей были счастливы. Мы любили друг друга и наслаждались молодостью, близостью и свободой. Я создал свою собственную семью, и мне нужно было думать только о ней. У нас и своих нерешенных проблем хватало.

Проходная завода была закрыта на большой замок, рядом в сугробе на двух опорах стояла покосившаяся доска почета. Включив аварийку, я вышел из машины, достал из багажника тряпку, пролез по снегу к доске и вытер с чудом сохранившегося стекла всю придорожную грязь. Моему взору предстали три фотографии почетных работников завода за 1987 год, среди которых по центру был отец. Еще молодой, с волосами, улыбающийся. Фото, правда, немного выцвело, поблекло за десятилетия, но черты лица оставались различимы.

Я поднял голову и посмотрел за ограду. Вдалеке виднелись остовы наклонившихся печных труб, которые подобно карельским корабельным соснам больше никогда не будут использоваться по назначению. Их век давно прошел и сам я уже никогда не смогу надеть тяжелые чугунные башмаки, как мечтал в детстве.

– Ладно, пора ехать, – подумал я, садясь в машину. – Странно, что фото еще осталось…

Я побрызгал духами пальто в попытке скрыть запах табака, понимая, что бесполезно. У меня всегда была одна отмазка для мамы: «Коллеги дымят в машине». Говорить, что я начал курить, как-то не решался. Посмотрел в зеркало заднего вида на свое бледное лицо, мешки под глазами и пожелтевшие местами зубы.

Вспомнилась любимая фраза Катьки: «А где деньги, дорогой? – В мешках. – А где мешки? – Под глазами, дорогая». Взяв с заднего сиденья коробку конфет, я вышел из машины и направился к родителям.