Читать книгу Назови его свободой - Сергей Дулов - Страница 3

Этот день моего абхазского отдыха начался как обычно, с беспокойства. Жил я, уралец, в поселке Лдзаа, считающемся частью Пицунды, в частном доме, вместе с полутора десятками других отдыхающих. И в пять утра каждый день начинал работал двигатель автомобиля, на котором один из соседей приехал в Абхазию из Питера и который оставлял во дворе, практически прямо под окнами наших номеров. Шум мотора меня будил. Побудка, если считать по местному времени, оказывалась, конечно, рановатой, и я бы по утренней свежести подремал еще. Но поскольку по домашнему уральскому времени уже было семь, то организм выдавал только слабые ощущения некомфортности, и я, повалявшись пару десятков минут и несколько умиротворив собственное недовольство, поднимался. Полное утешение вызывало соображение, что побольше удастся захватить на море самого полезного утреннего солнца.

Я думал, что сосед на автомобиле утром куда-то уезжает, по делам ли, на рыбалку ли, но обстоятельства оказались иными. Просто так настроен был бортовой компьютер, чтобы машина заводилась в пять утра… Выяснилось это, когда я в то утро отпирал калитку, закрывавшуюся от ночных домушников, чтобы впустить владельца легковушки, который, следовательно, никуда по утрам не уезжал. Случился мирный разговор, после которого «будильник» больше не включался. Но досадно, конечно, было, что причины неприятности не удалось обнаружить и устранить раньше и что сосед сам не догадался о беспокойстве, которое может доставлять его автотехника.

Запихав в сумку пляжный набор для времяпрепровождения с утра до вечера (еду, воду, подстилку, электронную книжку), я отправился к морю и солнцу. Когда и где увязался за мной пес, я не заметил. Просто, ненароком обернувшись, обнаружил, что он идет за мной, точно за спиной, след в след. Пес замедлял ход, если я сбавлял шаг, останавливался вместе со мной. Обгонял он меня иногда, в местах, где и так неширокий берег сужался, море подступало вплотную к прибрежному обрыву, и мне приходилось пробираться по скользким, то и дело омываемым волнами камням, дожидаясь моментов, когда можно будет пройти, чтобы не замочить сланцы и чтобы потом ноги в них не скользили. Пес тогда шлепал по воде, выходил на берег, дожидался, когда я пройду вперед, и опять пристраивался за спиной.

Вообще-то собак в Лдзаа было много. И монокровных, с бдившими за ними хозяевами, в основном, приезжими, и многокровных, местных, счастливо обходившихся без надзора. Так что я не удивился и не взволновался, когда псина увязалась за мной, подумалось – отстанет, ведь путь предстоит не самый близкий.

Я обычно на отдыхе ищу себе удобное местечко достаточно далеко от записных пляжей. И в этот раз нашел его на галечной, прямо под береговым обрывом полочке, загороженной от моря бруствером, образованным выдававшимся краем каменной плиты, косо уходившей вглубь. От полуденного солнца защищало фиговое дерево – инжир, имелся и небольшой грот в обрыве, чуть в стороне от лежанки и достаточных размеров, чтобы спрятаться, если вдруг разразится дождь.

Инжир вырос единственным деревом такого рода на всю многокилометровую полосу берега, которую я «обследовал». И сразу же бросилось в глаза сочетание мощной живучести и жалкой бесплодности.

Корни дерева диаметром с обсадную трубу нефтяной скважины, уходили вертикально вниз. Были и такие, с руку толщиной, которые тянулись от комля прямо по воздуху на метр от ствола и, разветвляясь, углублялись в известняковую стену. Невероятным представлялось, чтобы корешок, нитяной ведь поначалу, дотянулся бы на такое расстояние до откоса, не высох, не обломился, пробился к живительным сокам. Потом я, думаю, сообразил, как образовался феномен. Конечно, корешок развивался в почве. Но волны в шторм, захлестывая берег, вымыли на некотором протяжении из-под него землю (и грот выбили они же, конечно), так и образовалось чудо.

Фига выглядела качалкой по извлечению животворящих веществ, но землю вокруг дерева усеивали опавшие инжирины с разноцветными боками: один был зеленым, а другой, получавший больше солнца, – уже фиолетовым. Я попробовал надкусить пофиолетовевшую сторону. Вначале язык обласкала сладость, но потом рот заполнила суровая горечь. Я надеялся, что остававшиеся на дереве плоды созреют, но за две с небольшим недели, что я провел в фиговом укрытии, плоды облетели все, и ни один так и не созрел. Чего-то в том, чем питалось дерево, все-таки не хватало, и почему-то стало обидно… Как будто я виноват в том, что кров, пусть временный и случайный, оказался для самого себя бестолковым и ущербным.

А может быть, и виноват. Не так, чтобы непосредственно, но потому, что человек. Потому что только человеку дано узнать, что творится в природе и с нею, и сделать такое, что ей самой, дикой, не под силу… И если есть единственный на свете смертный, смертельный грех – так это неразумное бездействие.

Мое пристанище ожидания оправдывало. Покой обволакивал так, что воли не хотелось. И как удивил однажды и даже немного раздражил зазвеневший еще дальше по берегу лай. Это представитель свободной собачьей профессии, неповторимо разнообразных качеств, но исключительно черной масти, сопровождал компанию, которая, видимо, ходила полюбопытствовать к горбачевской, как говорили, даче, устроенной где-то еще через пару бухт, и возвращалась обратно. Да и ко мне как-то тоже заглянул пес, лабрадор по статям, только чуть крупнее, тоже черный, но в белых носочках и в белую же крапину концом морды. Часок невозмутимо полежал в сторонке и ушел по-английски (а может, по-лабрадорски).

У моего спутника, о котором речь, в роду, несомненно, числились бигли. Но по спине, с заходом на грудь струился газовой прозрачности овчарочий чепрачок, а в центре груди помещалась чуднáя звездочка: как будто наконечник стрелы острием вниз, но только половина его. Внимание привлекла асимметрия, воображение дорисовывало и вторую половинку наконечника, а ее не было. Мысль, что стремление к симметрии, одинаковости – это естественное, природное и основное чувство, а оригинальность, своеобразие, даже талант – дело или случая, или воспитания и вкуса, и человеческой заслуги и предмета для восхищения здесь маловато, не удивила. А показалось странным, почему это соображение пришло (или вспомнилось) сейчас. Наверное, потому, что нужно время, пока слова утрясутся и встанут в нужный порядок, например, такой: однородность, одинаковость – это всеобщая повинность, которой достаточно, чтобы чувствовать себя человеком, но мало, чтобы быть самим собой. Что понимает мудрость и чего добивается отвага.

Когда мы с псом пришли к облюбованному мной местечку, он поначалу устроился чуть поодаль. Сделав себе подстилку (из сухой травы, куска пластиковой пленки – одновременно он служил и накидкой на случай дождя и дерюжки из бывшего пикейного одеяла), я пошел поплавать, потом улегся почитать, наконец, захотелось и подремать. Все это время пес лежал, почти не двигаясь и только наблюдая за мной. Но через некоторое время после того, как я растянулся на своем «ковре» и прикрыл глаза, я почувствовал, что плечу стало теплее, да и собачьей шерстью запахло резче. Я поднял голову и осмотрелся. Выяснилось, что пес придвинулся вплотную и теперь лежал, свернувшись кренделем и прижавшись ко мне. Он тоже открыл глаза, и мы встретились взглядами. Наверное, растекшееся уже по телу чувство южной лени подсказало, что сейчас тот случай, когда можно потерпеть, а не говорить что-то и тем более делать. Я опустил голову, отвернув ее в другую сторону, и понял, что это хорошо.

Потом я опять купался, читал, смотрел на море. Сосед мой едва ли шевелился, хотя изредка тоже посматривал вдаль. А по морю фланировал ветерок. Верхушки легко текших, но с крепеньким основанием волн блестели, как будто солнце выплавляло в них серебряные слитки, а море выкупывало, оглаживало их, несло к берегу. На песке и галечнике драгоценности вдруг пузырились, лопались с шорохом – р-ш-ш, р-ш-ш, и богатство обнаруживало свою призрачность, превращалось в накипь и шум.

Однако наступило время обеда. Я, конечно, не рассчитывал, что у меня появится сотрапезник, но благо, что каши на этот раз взял с избытком. Порцию для собаки положил на подошву некогда своего сланца, который через три дня хождения по каменистым тропкам разлезся на составные части, и я оставил их до поры, когда буду прибираться и унесу свой мусор с собой. Мысли, что можно было бы просто на камень кашу выложить, как-то не возникло, видимо, из-за современного предубеждения квартирно-цивилизованного человека, что животное надо кормить из посудины. А поить пса пришлось из контейнера, в котором принес кашу, тут уж выбора не было: пить из горла бутылки собаки не умеют. Воду он выпил аккуратно, не забрызгав мою руку, в которой я держал контейнер.

На послеобеденную сиесту пес устроился опять чуть поодаль. И снова обратить на него внимание меня заставил шорох. Пес с нарочитым усилием, вплотную к обрыву, чтобы шершавая осыпь его чесала кожу под густой шерстью, протирался мимо меня, явно стараясь не наступить на край подстилки. Хотя места между ею и обрывом еле хватало для того, чтобы он мог поставить лапу, и право пройти по моему лежбищу, на мой взгляд, у него было. Так пес забрался под завесу какого-то колючего кустарника, выкопал в мелком щебне углубление и улегся в него, хвостом ко мне. Через какое-то время, после очередного заплыва я заметил, что он лежит уже головой ко мне, и больше своего положения мой сосед уже не менял до тех пор, пока я не собрался уходить.

Из своего шипастого убежища он вылез тогда, когда я заканчивал собирать сумку. Я «на дорожку» предложил ему напиться, но пес только покосился на воду и чуть отвел морду в сторону. Он постоял сзади, пока я не тронулся в путь, и опять пошел чуть ли не след в след, ни разу не обогнав меня.

Что собака исчезла, я заметил около камней, которые назвал для себя «богатыри». Когда-то они были частью высоченной кручи, но затем массив сверзился, стесал все на своем пути и расселся, грохнувшись о землю, на несколько могучих частей, по 2 – 2,5 метра высотой от поверхности и не менее метра толщиной. На верху самого осанистого камня, по центру («Ильи Муромца») расплодилась уже растительность. Из травы молодо-зеленого цвета выплетался неровный стволик деревца. У него еще не развилась крона, он выглядел плоским, и вместе с золотисто-кремовым фоном откоса казался древне-искусным узорочьем. Наверное, это и есть жизнь, когда камень превращается в почву.

У «богатырей» я оглянулся, но не нашел пса ни за собой, ни позади, насколько хватало обзора. На следующий день я ждал, не появится ли вновь мой нечаянный спутник. Но не увидал его ни в этот, ни в те несколько дней, что я еще провел в Лдзаа. И на берегу я его не встретил, хотя присматривался к тем собакам, которые попадались по дороге.

Если бы он пришел снова, я бы, наверное, привычно отметил, какие они все-таки преданные слуги – собаки, и как они нужны нам для нашего человеческого благолепия. И все. Но пес не появился, и я подумал, что, может, не мы их, а они нас используют. Может, мы им нужны, только когда и зачем? Как они воспринимают нас, что чувствуют? А может знают… Но никогда не скажут.

2016