Читать книгу SOS - Сергей Федоранич - Страница 1

Я сошел с ума. По-иному интерпретировать все, что сейчас происходит в моей жизни, просто невозможно. Может быть, я смогу немного остыть и как-то иначе увидеть происходящее, если опишу? Попробую, иного выхода у меня нет. Не удивляйтесь, если в какой-то момент я остановлюсь и больше не опубликую ничего. Это означает, что я не свихнулся и все реально.

Сейчас ноябрь, 2020 год, разгар второй волны пандемии. Мир изменился, все ждут, что он изменится обратно и станет привычным – сложным, но понятным. Если раньше мы грызли локти, потому что у нас все не как у людей, то теперь так – у всех. Даже в Европе, даже в Америке. По ТВ показывают уморительные шоу с президентскими выборами в США, а в Беларуси люди мирным протестом выдавливают до смерти заебавшего их президента.

Вы поглядывайте на картину мира, все так? Я просто уже не знаю, в какой момент в стройную логику изменившейся жизни вклинивается что-то иное. И за маты простите – пишу быстро, бывает, не успеваю понять, как сказать так, чтобы без мата. Или опечаток.

Меня зовут Сергей, мне тридцать один год. Я занимаюсь творчеством (вы и сами это видите), а еще работаю юристом в крупной компании. В основном веду переговоры и заключаю сделки. Звучит скучно, конечно, но, по крайней мере, реально (странно было бы, если бы за деньги собирал волшебную пыль с крылышек фей).

Первую волну я еще пережил, а во вторую из компании меня поперли. Случилось это под лето, и, понятное дело, никакую работу я до сих пор не нашел – рынок вакансий выскребли до дна еще в первый мор. Выдаиваю кредитки, перебиваюсь редкими консультациями. Если дальше так будет продолжаться, придется продать машину. В однушку, которую я снимаю, уже и так въехал мой друг Ромка, тоже просравший работу. Вдвоем ежемесячный платеж пока тянем, но деньги закончились давно, мы никакие не матери с детьми, не пострадавший бизнес, а просто люди, которых придавило тапком. На таких льготы и субсидии не распространяются. Ну, это вы и так знаете.

В день, когда меня уволили, мэрия Москвы пыталась разродиться непростым решением: то ли всех снова запереть, то ли проредить население от тех, на кого нет денег в бюджете – стариков. Я приехал в офис на Цветном бульваре, расписался за то, что забрал свою трудовую книжку. Кадровичка, в общем-то, никаким сочувствием не лучилась, ведь за день я был уже шестой выпертый – где столько эмпатии набраться? Начальник же мой, с которым мы не один вечер вместе провели в баре, отключил телефон и в офис носа не казал, чтобы не дай бог не встретиться со мной или еще с кем из «неугодных».

Все мои вещи уместились в картонную коробку, цветок в горшке я подарил коллеге Наташе, нос которой стал огромным и красным от рыданий после прощаний с сослуживцами. Сдал пропуск охраннику и вышел в опадающее листвой безработье. Добби свободен, нюхай носки сколько влезет!.. В курилке справа от входа в офис стояли коллеги. Завидев меня, они суетливо сомкнулись спинами, никто не повернулся и не подозвал, чтобы приободрить. Да и хер с вами, угодные.

Дотащил коробку с вещами к метро, покопался в ней и понял, что ничего, кроме дорогой ручки Parker, беспроводной компьютерной мыши и трех темно-золотых стеклянных банок витаминов Solgar (рыбий жир, витамин D3 и глицин), в ней нет. Переложил ценное имущество в рюкзак, а остальной хлам высыпал в урну. С хрустом сложил коробку и отправил туда же.

В подземку спустился налегке, в маске и перчатках, как полагается. Написал Алине, что все закончилось и мы можем идти праздновать завершение моей карьеры. Она шутки не оценила, ответила убогими «все будет хорошо! я узнавала», которые мне на хер были не нужны. Поставил ее на беззвучный, написал Кольке – тот сразу все понял и спросил: «Где?» Мы сговорились пойти в бар недалеко от моего дома и метро «Сокольники».

Напиться не получилось. Алина прорвалась сквозь беззвучие, наслала на меня проклятье попоицы, и все опрокидываемое шло словно не в меня. Колька посоветовал мне с Алиной расстаться, потому что ему казались наши отношения странными: три года встречаемся, вместе не живем, планов никаких нет, история с другом в моей квартире подозрительная. Я был с ним солидарен только в одном: отношения с Алиной и впрямь были непонятными, но не по моей вине. Съезжаться она не хотела, замуж тоже (уже была), а против Ромки ничего не имела (и не подозревала). Стало быть, отношения странные, но и мир сейчас не ахти какой понятный.

Дочке Алины – Еве – шесть, она смышленая девчонка, ко мне относится хорошо, хотя я и не понимаю почему. Ее отец, Валентин, свинтил с новой женой в Нидерланды покорять какой-то там программистский олимп и ни евро на ребенка не выслал с тех пор, как покинул страну. Не говоря уже о том, чтобы позвонить или хотя бы написать. При таком раскладе Ева Валентиновна должна на дух мужчин не переносить. Или я ничего не понимаю в детях. Но Еве я нравился, и однажды она даже назвала меня папой, когда я переносил ее, уснувшую, с дивана в гостиной в детскую.

Колька был вызван женой обратно, я проводил его до метро. Спуститься сам он не смог, и я решил, что надо посадить парня в вагон. Потом – что стоит проследить, чтобы он добрался до квартиры. Короче, в первом часу ночи вышел на своей станции «Сокольники» из пустого вагона и увидел, что на перроне меня поджидает посеревшая от злости Алина.

– Ты чего тут делаешь? – спросил я.

– Жду тебя, – ответила Алина. – Была у тебя дома. Рома сказал, что ты еще не возвращался. Можно было подождать тебя у подъезда, но на улице холодно. В подъезде воняет.

– Могла подождать и дома.

– Не могла, Рома косился на меня неодобрительно.

Нормальный диалог на том закончился, и Алину понесло. Она рассказала, что испытали они с мамой, бабушкой Евы, когда поняли, что я ночью, пьяный, не пойми где, не пойми что со мной… В общем, весь этот бред. Уходить со станции Алина как будто и не собиралась, тем более что позориться этой сценой ей было не перед кем – на перроне никого. И продолжала закипать, фонтанируя нотациями и прочей чушью, которая ничего общего со мной не имела. Я не стал объяснять ей, что мне не пятнадцать, а тридцать один, и что я вполне могу отбиться от кого угодно, а если и не смогу, то пусть берут все, что хотят, то есть ничего. Айфон никому на фиг не нужен, денег при себе у меня нет – все можно оплатить телефоном.

В общем, стоял я и слушал, ожидая, когда кончится словоблудие, и прикидывая, во сколько мне обойдется отправить Алину домой на такси. Не меньше пятисотки, как ни крути. Метро уже закрывается, если отвезти ее домой, то обратно все равно придется ловить машину…

На платформу тем временем спустилась пенсионерка с котомками. Вообще, пенсионеры 65+ сейчас на улице люди запрещенные, но эта, видимо, какая-то особенная или просто выглядит как 65+, а на самом деле моложе. Она покосилась на разоряющуюся Алину и заняла место у края платформы возле последнего вагона из центра. Мы стояли чуть поодаль.

Прозвенела мелодия, сообщающая, что к платформе прибывает электричка. Вдалеке загрохотал многотонный состав. Алина прервалась, взялась за виски и опустилась на скамейку. Я выглянул посмотреть на электричку, мне нужна была пауза, чтобы перестроиться на мирный лад, но когда я обернулся, Алины на скамейке уже не было.

Она брела в сторону ступеней, чтобы выйти со станции. Опустив голову, медленно, словно у нее не осталось вообще никаких сил от обиды и разочарования. Безысходно так брела, будто бы в жизни не будет больше светлых полос и радости. Мне стало стыдно и жалко Алину, и я подумал, что, наверное, Колька прав: надо расставаться.

Меня совсем не тронули эти десять минут разорений, а ведь она на самом деле переживала за меня, не просто же так угробила вечер на дозвоны, а потом тащилась сюда из Отрадного, оставив Еву с бабушкой. Единственное живое чувство к Алине – это жалость. Видеть ее такой огорченной и потерянной невыносимо.

Я поспешил за ней. Нужно ее успокоить и поговорить.

Но не получилось. За несколько секунд до того, как электричка вылетела из тоннеля, Алина резко повернулась влево, уперлась двумя руками в спину пенсионерки и со всей силы пихнула ее к краю платформы. Толчок был сильным, загруженная с двух рук пенсионерка была вынуждена сделать несколько шагов и свалилась прямо на рельсы, в белый свет фар.

Я не успел даже пискнуть, пенсионерка тоже. Электричка пролетела так, словно под колесами ничего не было. Платформу прорезал жуткий металлический визг тормозов. Я стоял как вкопанный. Состав дернулся и замер.

Алина повернулась ко мне. Сделала шаг, второй и третий. Ее лицо в сантиметре от моего. Я никак не могу вспомнить, что в этот момент было в ее глазах. Это чрезвычайно важно, но я не могу вспомнить. Никак не могу! Она уперлась ладонями в мою грудь и толкнула. Я упал и почему-то потерял сознание.

Когда я пришел в себя, на платформе было много людей. Не пассажиров, а специальных служб – полиция, медики, работники метро. Возле меня толкались два врача, один из которых светил мне фонариком в глаз и спрашивал, какой сейчас год. Я сидел, прислонившись к холодной стене, и пытался разглядеть, что происходит на платформе. В голове прояснялось кусками. Я увидел две опрокинутые хозяйственные сумки, из которых высыпалось содержимое – пакеты с грязными овощами, поблескивающая полторашка подсолнечного масла, плоские блины рыбных пресервов, буханка хлеба, упаковка чая и пакет с четырьмя рулонами туалетной бумаги.

А чуть дальше – черный мешок. К нему от края платформы вела красная грязно-бурая полоса шириной с мою ногу. Я опущу скучный диалог с врачом, у которого я пытался выяснить, где Алина, а он все никак не понимал, о ком я говорю.

Все поняли полицейские, которые велели мне сказать «спасибо» системе видеонаблюдения в метро, поскольку если бы не запись, то лечили бы меня в сизошном лазарете, а не тут, ибо на записи отчетливо видно, что с платформы женщину сталкиваю не я, а девушка. Не будь камер, во всем виноват бы оказался я.

– Где, по-вашему, может быть эта девушка? Вы сказали, ее зовут Алина? – спросил полицейский.

Я захлопнулся. Судя по всему, Алины на платформе обнаружено не было. Видимо, она поняла, что натворила, и сбежала. Но едва ли ей удалось уйти незамеченной – на выходе из метро есть дежурный, которому сообщили о падении на рельсы пассажира. И да, камер тут куча, личность Алины установят быстро… Зачем она это сделала? Съехала с катушек? Но из-за чего? Не из-за того ведь, что я пьяный шатался по городу? Это нонсенс и бред, это не та причина, чтобы сходить с ума и сталкивать человека (не меня, прошу отметить) с рельсов.

Полицейские продолжали задавать вопросы. Кто я? Знаю ли я Алину? Где она живет? Что произошло? Почему она столкнула женщину с перрона? Не больна ли Алина психически? Что послужило причиной? Сама ли она решилась на этот поступок? Или ее кто-то заставил?

Голова у меня была светлая, но тело болело, словно его отходили дубинами. Я осторожно потрогал грудь: справа и слева отчетливые ледяные очаги. Задрал свитер и увидел два темно-синих пятна. Врачи тут же уложили меня на пол и стали ощупывать, проминать. Болело не сильно, очевидно, просто синяки. Врачи решили сделать рентген, чтобы исключить перелом ребер, и забрали меня в больницу. Это позволило не отвечать на вопросы полицейских, ведь мы с Алиной не состоим в браке, и сослаться на 51-ю статью Конституции, то есть не свидетельствовать против себя и своих близких, смогу только в качестве соучастника. И я им автоматически стану, если не расскажу все, что видел – молчание на юридическом языке будет означать, что я Алину покрываю. Были бы мы женаты, этот фокус бы прошел— не буду свидетельствовать против жены, и все тут. А в текущем положении, как ни крути, один хрен…

Рентген не показал перелома ребер, только ушиб мягких тканей. Сотрясения тоже, вроде бы, не было. Меня отпустили на следующее утро. Вернее, как отпустили – передали в руки полицейским, которые сообщили мне новость: Алину нашли живой и невредимой, дома, за завтраком, ничего не помнящую и абсолютно спокойную.