Читать книгу «Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 2 - Сергей Фомин - Страница 6

Первое и единственное прижизненное издание книги Н.А. Соколова вышло не позднее марта 1924 г. С достаточной точностью это позволяют установить отзывы на ее появление в белградской газете «Новое Время», принадлежавшие бывшему русскому посланнику в Португалии Петру Сергеевичу Боткину, брату убитого вместе с Царской Семьей Лейб-медика.

Дата первой заметки (10 апреля) указывает нам на время появления книги в продаже: автор отзыва должен был приобрести ее, прочитать или хотя бы просмотреть. (Так и было. «Я только что, – писал П.С. Боткин, – прочел эту книгу – прочел, как говорится, в один присест. Читал, не отрываясь, и нахожусь еще в чаду, как после ужасного кошмара».) Потом следовало написать отзыв и послать по почте (заметка была помечена: «Террите» – город в коммуне Монтрё на берегу Швейцарского озера), а газете, находившейся в Белграде, – напечатать.

Титульный лист первого французского издания книги Н.А. Соколова

Выходу книги не позднее чем в марте 1924 г. есть и другие подтверждения, о чем далее.

Напечатали книгу в парижском издательстве «Payot» в известной серии «Collection d'etudes, de documents et de temoignages pour servir a l’histoire de notre temps», в которой впоследствии будут изданы почти все основные работы о цареубийстве.

Полное название книги: Nicolas Sokoloff, juge d'instruction pres le tribunal d'Omsk «Enquete judiciaire sur l’assassinat de la famille imperiale russe, avec les preuves, les interrogatoires et les depositions des temoins et des accuses» (Николай Соколов, следователь Омского суда «Судебное следствие по делу об убийстве Русской Императорской Семьи, с доказательствами, допросами и показаниями свидетелей и обвиняемых»).

Начало и статьи Роланда Маре в газете «Le Temps» (24.3.1924. С. 2)

«Le Temps» (3 и 12 апреля 1924. С. 5)

Появление книги не прошло мимо внимания французской прессы.

24 марта 1924 г. в парижской «Le Temps» появилась статья известного французского журналиста и поэта Роланда Маре (1874–1955), рассказывавшая о цареубийстве на основе разысканий, проведенных Н.А. Соколовым.

Та же газета дважды (3 и 12 апреля 1924 г.) размещала на своих страницах рекламу книги Н.А. Соколова.

В другой популярной парижской газете «Le Figaro» (2.8.1924. С. 4) труд Н.А. Соколова фигурировал в списке новых, заслуживающих внимания французского читателя книг.

«Le Figaro» (2.8.1924. С. 4)

Копирайт издательства «Payot» на обороте титульного листа

Фрагмент предисловия Роберта Вильтона к русскому изданию своей книги с высокой профессиональной оценкой следователя Н.А. Соколова

По времени выход книги совпал с возвращением Н.А. Соколова из его поездки к Форду в Америку, что, на наш взгляд, свидетельствует о том, что автор должен был сдать книгу в издательство никак не позже, чем осенью 1923 г., т. к. написана она была на русском языке и нуждалась в переводе. Ни имя переводчика, ни даже сам факт его наличия в издании никак отмечен не был.

Первой, как мы уже писали, книгой рассказывающей о цареубийстве и следствии, была работа английского журналиста Роберта Вильтона. Первое ее английское издание вышло в 1920 году под названием «The Last Days of the Romanovs» сначала в Лондоне в издательстве Thornton Butterwith, а потом в Нью-Йорке в George Н. Doran company (последнее в соавторстве с Георгием Густавовичем Тельбергом).

В следующем 1921 г. в Париже в Editions G. Gres вышел французский перевод, подготовленный, видимо, самим автором, хорошо знавшим французский язык: «Les derniers jours des Romanof. Le complot Germano-Bolcheviste. Raconte par les documents».

Наконец в 1923 г. в издательстве книжного магазина «Град Китеж» в Берлине напечатали русский перевод, выполненный князем А.М. Волконским: «Последние дни Романовых».

Фотография из французского издания книги Н.А. Соколов

Годом ранее, в 1922 г. во Владивостоке генерал М.К. Дитерихс выпустил свой труд «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых».

Мы не знаем, как отреагировал Н.А. Соколов на книгу Роберта Вильтона, а вот его реакция на двухтомник Михаила Константиновича была весьма болезненной. Лишь однажды Николай Алексеевич ссылается на владивостокскую книгу.

Еще недавно, судя по дошедшим до нас письмам Н.А. Соколова генералу (от 22 апреля и 30 июня 1922 г.), следователь считал необходимым отчитываться перед Михаилом Константиновичем о ходе расследования.

Так, в первом из них, рассказав о противодействии ему М.Н. Гирса в доступе к материалам расследования, Николай Алексеевич сообщал: «Мне не оставалось ничего больше делать, как попытаться изъять то, что можно было, дабы [вымарано]… идеальный дубликат подлинника мог бы заменить подлинное дело. Всего достичь было нельзя. Была усвоена точка зрения, что следователь – это техника, т. е. лицо, равносильное чернорабочему. Много скандалил с Гирсом. Кое-как удалось достигнуть прикосновенности к делу».

Указав, что он «обезпечил сохранение документов», далее Н.А. Соколов писал: «Значение всей истины во всей ее полноте гарантировано. После этого я начал работу по продолжению следствия. Никто не может не признать, что главная работа для дела имела место именно здесь».

Никакими сведениями о переписке между генералом и следователем после 1922 г. мы пока что не располагаем. Изменение отношения к М.К. Дитерихсу со стороны Н.А. Соколова фиксируется и в самой книге последнего. В самом ее начале, в разделе «Организация расследования», читаем:

«7 февраля [1919 г.] я получил предложение министра юстиции о производстве предварительного следствия и в тот же день принял от генерала Дитерихса все акты следствия и вещественные доказательства.

3 марта, перед моим отъездом к фронту, Адмирал нашел необходимым оградить свободу моих действий особым актом. Он принял лично на себя моральную заботу о деле и указал в этом акте, что следствие, порученное мне в законном порядке, имеет источником его волю. Эту заботу он проявлял до самого конца.

После его гибели я прибыл в Европу, где моя работа заключалась в допросах некоторых свидетелей.

Я указал в главных чертах основание, на котором было построено судебное расследование, имея в виду укоренившееся в обществе ошибочное представление об этой стороне дела и, в частности, о роли в нем генерала Дитерихса.

К моему прискорбию, он и сам не удержался на высоте исторического безпристрастия и в своем труде объявил себя высшим “руководителем” следствия.

Это неправда. Генерал Дитерихс, пользовавшийся в военной среде уважением и авторитетом, оберегал работу судебного следователя более, чем кто-либо. Ему более, чем кому-либо, обязана истина. Но ее искала не военная, а судебная власть, имевшая своим источником волю Верховного Правителя. И, конечно, генерал Дитерихс работой судебного следователя никогда не руководил и не мог руководить, хотя бы по той простой причине, что дело следователя, как его столь правильно определил великий Достоевский, есть свободное творчество».

Фотография из французского издания книги Н.А. Соколов

Этим, однако, дело не кончилось.

Произошла печальная и, к сожалению, до сих пор не

совсем понятная история, о которой сообщал в своем письме А.А. Вонсяцкому от 11 апреля 1933 г. генерал М.К. Дитерихс.

По словам Михаила Константиновича, после того, как ему стали известны факты, свидетельствующие о «неподобающем отношении» к Царским Мощам, он в апреле 1928 г. снесся с хранившим их М.Н. Гирсом, предложив вернуть ему всё (Реликвии, вещественные доказательства и само дело), как лицу официально на то уполномоченному адмиралом А.В. Колчаком. (Судя по всему, осознал он и роковую роль в отчуждении материалов следствия Великого Князя Николая Николаевича, но, не желая лишних разговоров и скандала, писал об этом уклончиво: «не считаю возможным подвергать огласке обстоятельства».)

Однако на пути требовавшего аннулировать предоставленное им же самим когда-то право генерала возникло препятствие: «…Я был обрисован Гирсу, как человек ненормальный и оклеветан Соколовым в газете Милюкова “Последние Новости”».

Осенью 1924 г., уточняет в биографическом очерке о генерале М.К. Дитерихсе историк В.Ж. Цветков, «Соколов опубликовал сообщение в парижских “Последних Новостях” о якобы принудительном изъятии у него Дитерихсом материалов следствия в Чите в 1920 г.»²²².

Фотография из французского издания книги Н.А. Соколова

Исследователь, к сожалению, не указывает ни номера, ни названия статьи, однако совершенно очевидно, что новые обстоятельства в связи с выходом в 1922 г. во Владивостоке книги генерала возбудили в памяти Н.А. Соколова прежние чувства недоброжелательства в связи с давней, казалось бы давно улаженной, а оказалось, что все-таки не вполне забытой, читинской историей 1919 года.

Сам ли следователь пришел к мысли такой – обратиться в «Последние Новости», или ему «помогли», надоумили, посоветовали – не ясно. Зная редактировавшего газету П.Н. Милюкова, принимавшего участие в давлении на того же следователя, допрашивавшего его, кстати говоря, сразу же по приезде в Париж, всё это выглядит крайне сомнительно.

«Алапаевские убийцы». Фотография из французского издания книги Н.А. Соколова

Однако, памятуя о расшатанных нервах Николая Алексеевича и его легко ранимой натуре в сочетании с его новым окружением, игравшим какую-то свою игру, да еще и с отъездом благотворно влиявшего на него капитана П.П. Булыгина, отбывшего во второй половине 1924 г., по приглашению Императора Хайле Селассие, в Абиссинию, нельзя исключать и такого развития событий. Однако, в любом случае, если Н.А. Соколова кто-то использовал в своих играх, то мог это делать не иначе как втемную.

К чести генерала М.К. Дитерихса, тот, по словам историка В.Ж. Цветкова, «на упреки подобного рода […] не отвечал, оставаясь при всех обстоятельствах верным главной версии следствия: все Члены Царской Семьи погибли».

Михаил Константинович неизменно отдавал Николаю Алексеевичу должное. В цитировавшемся уже нами письме 1933 г. А.А. Вонсяцкому он писал: «Судебным следователем Соколовым было произведено весьма обстоятельное предварительное следствие по убийству всех Членов Августейшей Семьи и по уничтожению Их тел в июле 1918 года, дополненное собранными вещественными доказательствами по данному делу».

Книга Николая Алексеевича Соколова ставит перед нами ряд вопросов. Почему так долго отмалчивался следователь? Когда автор приступил к работе над ней? Что, наконец, побудило его к этому?

Сам труд этот не мог появиться без материалов, добытых следователем в Европе. Без них это была бы совершенно другая книга, с иным взглядом на случившееся. Выехав за пределы России, встретившись там с важными участниками события и взяв у них показания, Николай Алексеевич получил более точный взгляд на причины, последствия и этапы чудовищного преступления, как бы с высоты Большой Истории, обретя положение, приблизившее его к осознанию подлинного значения Русской катастрофы.

Николай Алексеевич Соколов

«Те, кто пытались помешать работе Соколова в Европе из искренних побуждений, – писал П.П. Булыгин, – совершали большую ошибку. Привезенный из Сибири материал был только внешней оболочкой истории, без ее внутреннего содержания. Ипатьевский дом и рудники “Четырех братьев” дали Соколову лишь конкретные детали преступления и несколько смутных намеков последовательности событий, которые, возможно, подготовили их. С другой стороны в Европе Соколов опросил ряд людей, которые могли никогда не быть в Сибири, но которые бросили свет на политическую ситуацию и на характеры людей, непосредственно связанных с событиями, этим помогая ему довести ход мыслей, стоящих на пути разоблачения, до подлинного значения трагедии».

Знавшие Николая Алексеевича единодушно свидетельствовали о его нежелании писать и публиковать книгу, объясняя это чисто юридическими соображениями. (На то же, кстати говоря, – ив разговоре со следователем, и с журналистами – особенно упирал М.Н. Гирс, пытаясь не допустить распространения не выгодной определенным кругам информации.)

«Для друзей Н.А. Соколова, – вспоминал П.П. Булыгин, – было очень нелегким делом убедить его опубликовать материалы следствия. Верный служитель Закона, он хотел дождаться времени, когда результаты его расследования будут официально переданы в руки Прокурора. Трудно было доказать ему, что мы – Русские – не имеем Прокурора, так как эта должность – признак цивилизованного правительства, коим мы сейчас не обладаем».

То же самое писал и другой, близкий следователю в последние годы его жизни человек (А. Ирин): «…Соколова очень осуждали и бранили за два его поступка: за опубликование книги о цареубийстве на французском языке и за его поездку в Америку, к Форду. Теперь настало время сказать правду. Главным виновником в обоих этих поступках Соколова, если только за них можно его осуждать, был ни кто иной, как пишущий эти строки. Да, я беру на себя за них главную ответственность… […]

…Являлась опасность, что русское общество, если и узнает истину, то узнает ее очень не скоро, если только когда-либо ее узнает. Вот почему я и подал Соколову мысль написать книгу, являвшуюся как бы конспектом всего следственного производства. Я помню, как Соколов испугался этой моей еретической мысли. Как правоверный следователь, стоявший на почве постановлений судебных уставов, он не допускал возможности публиковать тайны предварительного производства до рассмотрения дела на суде.

А будет ли вообще суд? Наконец, если он будет, то когда? И полезно ли нам держать истину под спудом в условиях нынешней реальной обстановки, когда враги России прилагают все усилия, чтобы извратить истину, чтобы лживой пропагандой подготовить массы к восприятию той фабулы, которая будет выгодна убийцам и их приспешникам. Эти мои соображения сломили упорство Соколова и он принялся за составление своей ныне опубликованной книги».

С этим же юридическим взглядом связано, как нам кажется, то разительное отличие пафоса книги Николая Алексеевича от его предшественников (Р. Вильтона и М.К. Дитерихса). Некоторых современных исследователей это привело даже к ошибочному выводу о вмешательстве в его текст князя Н.В. Орлова.

«Шифрованная телеграмма»

Изучение немногочисленных материалов, связанных с парижским этапом следствия, дает нам основания для утверждения, что многое Н.А. Соколов намеренно оставлял за пределами книги.

Вот один из таких примеров, подробно разобранный нами ранее в одной из наших публикаций. В своих мемуарах «Перед изгнанием. 1887–1919» князь Ф.Ф. Юсупов пишет о «странной находке, которую сделал следователь Соколов в подвале Ипатьевского дома и сам мне о ней рассказал. На одной из стен были две надписи…» Далее автор дает расшифровку гейневской и каббалистической надписей.

Н.А. Соколов действительно допрашивал князя в Париже 3 и 4 января 1921 г. В свое время мы публиковали до тех пор нигде не печатавшуюся официальную копию протокола этого допроса, заверенную подписью следователя и его печатью, находящуюся ныне в собрании московского музея «Наша Эпоха»²²³.

В публикации был также воспроизведен коммент одного из посетителей нашего ЖЖ (timekiller):

«…В одном из аукционных французских каталогов попалось письмо Феликса Юсупова, где неизвестное лицо интересуется Царским делом.

Данное письмо принадлежит кн. Феликсу Юсупову. Оно было обнаружено мной в каталоге русского антиквариата. Это небольшое письмо датировано 10 марта 1958 г. и является ответом неизвестному собеседнику, по всей видимости, проявившему интерес к убийству Николая II, Царской Семьи и Ее слуг:

10 марта 1958 г.

38 bis rue Pierre Guerin. Paris XlVe.

Jasmin 70–58

Монсеньер,

Прошу извинить меня за задержку с ответом на Ваше письмо от 27 февраля, вызванную моим отъездом из Парижа.

История “Великой княжны Анастасии” не содержит ни слова правды. Вы можете найти основательную документацию по этому вопросу в книге “La Fausse Anastasie” Pierre Gilliard (изд. Payot 1929). Ее автор был воспитателем маленького Царевича.

Книгу Соколова “L'Enquete sur lassasinat de la Famille Imperiale Russe” (изд. Payot), как я полагаю, можно найти в любом книжном магазине.

Что касается интересующей Вас надписи, ее перевод был дан мне самим Соколовым, который заверил меня в его подлинности.

Если бы убийцы Императорской семьи были всего лишь профессиональными и неграмотными убийцами, на стене комнаты, в которой произошла бойня, не нашли бы надписи, сделанной по-немецки.

Главным убийцей Императора и Царевича был еврей Янкель Юровский, предводитель банды, в которой были другие евреи.

Это вся информация, какую я могу Вам дать.

Прошу Вас, Монсеньер, принять заверения в моем уважении.

Князь Юсупов.

P.S. Перевод каббалистическких знаков я получил от Николая Соколова. Извините за дурной почерк – я болен и прикован к постели»²²⁴.

Кроме приведенного, есть и другие примеры того, что следователь знал гораздо больше, чем позволял себе говорить и уж тем более писать в своей книге. О некоторых мы еще, надеюсь, расскажем.

Причин тому было много. Одна из них – сложное положение Н.А. Соколова в эмиграции, оказывавшее на него сильное психологическое давление.

«Я пройду мимо подробностей этой работы, – писал А. Ирин, – хотя она имеет интересную историю. Когда-нибудь история поведает мiрy все относящиеся к этому вопросу подробности. Замечу только, что весть о составлении Соколовым книги взволновала многих и были сделаны попытки помешать появлению ее в свете.

Здесь я должен упомянуть, что благополучному разрешению вопроса много содействовал князь Н.В. Орлов, ведший все предварительные переговоры с издателями. Когда уже был заключен договор с Пайо, к нему явились неизвестные ему до того времени три лица и пригласили его с ним позавтракать. Эти три незнакомца оказались: князь Львов, Маклаков и Милюков.

Во время завтрака указанные трое русских патриотов советовали Пайо не издавать книги Соколова, стремясь подорвать веру в достоверность установленных Соколовым фактов и угрожая провалом книги, в виду отсутствия общественного интереса к затронутой в ней теме.

Пайо внимательно выслушал своих доброжелателей, но вынес из разговора с ними совершенно обратное впечатление: он понял, что появление книги почему-то очень безпокоит как князя Львова, так и Маклакова с Милюковым. Свой завтрак он описал в тонах весьма невыгодных для названных лиц».

Все трое помянутых были людьми отнюдь не случайными, с «заслугами», сыгравшими ведущую роль в февральском перевороте 1917 г.; каждого из них допрашивал в свое время Н.А. Соколов. Маклаков же Василий Алексеевич приложил руку к убийству Царского Друга, а затем, после смерти М.Н. Гирса, возглавил таинственную «Коллегию хранителей» Царских мощей, документов расследования и вещественных доказательств.