Читать книгу Слов упрямых караваны - Сергей Головин - Страница 4

Я теряю не первую душу

в ледяной городской тишине.

Этой ночью не плачут кликуши,

часовые молчат на стене.

Закрываются в церкви ворота,

звуки всенощной тают внутри.

Свои самые светлые ноты

до утра сберегли звонари.

Не идут горожане на площадь,

не гуляют крикливой гурьбой.

Лишь склоняется денно и нощно

бессловесный ивняк над водой,

и, не первую жизнь отпуская,

всё ветшает у речки дворец.

Я часы до рассвета считаю

в тишине, как заблудших овец.

Мой город накинул на плечи

огни фонарей, укрываясь

от холода стужи бездомной,

от ярости ночи беззвёздной.

Мой город накинул на плечи

огни фонарей, проклиная

бессонную горечь заката,

похмельную ласку рассвета.

Мой город накинул на плечи

огни фонарей – и проснулась

тоска некрещёной бумаги,

как зверь в разорённой берлоге.

Мой город накинул на плечи

огни фонарей – и разбилась

душа, ослеплённая светом,

играя в окошке открытом.

Я посмотрю с холма на свежий ров,

спущусь к реке по новой мостовой…

Однажды этот город дал мне кров

над полной робких мыслей головой.

Я раз за разом говорил смелей,

бродя украдкой возле ветхих стен

уже давно заброшенных церквей,

уставших ждать от Бога перемен.

Я вспоминал, как тонут ивняки,

как в сорняках топорщатся кресты,

как из глубин мутнеющей реки

к сырому небу тянутся мосты.

Меж тёмных троп, на тусклых куполах

нашлось немного слов и для меня.

И город зазвучал в моих стихах,

к себе всё новых странников маня.

Помнишь, какое однажды раскинулось небо?

Город ночной зажигал под луной огоньки.

Падали звёзды над храмом Бориса и Глеба

в русло мелеющей, но терпеливой реки.

Остров прибрежный был редким туманом окутан.

Кто-то знакомый смотрел на меня из глубин.

Город затих. И, глаза опустив на минуту,

я, наконец, стал с душой неподвластной един.

Падали звёзды над храмом Бориса и Глеба,

тёмный причал покидая, встречались с водой.

Помню, как призрачной ночью раскинулось небо,

словно забвенье спустилось на берег за мной.

Однажды я приду на пустынный берег,

и в утреннем тумане заискрится река.

Зашепчутся десятки прозрачных змеек

на вымокшей полоске кружевного песка…

Когда-то я купался в похожих водах,

и крохотные лилии горели вдали.

И головы деревьев, живых и мёртвых,

пытались дотянуться до размытой земли.

И мы с тобой лежали на сером пляже,

разглядывая каменные башни быков,

и медленное небо несло поклажу

из листьев и разорванных сырых облаков.

Мне кажется, и ты возвратишься тоже

туда, где неприметно искрилась река,

и лилии белели на тёмной коже,

как звёзды из далёкого, чужого мирка.

И, словно подзывая тебя к обрыву,

раскатывались волны огоньков вдалеке…

И змейки, перешёптываясь лениво,

чертили лабиринты на холодном песке.

Из омута в омут летят терпеливые стаи,

и небо неспешно несёт облака-караваи,

и ночь хлебосольная сыплет невольные блики

на чёрную воду. И прячется город великий

под слабые крылья, сдаваясь случайному чуду,

и колокол-сердце кладёт на холодное блюдо

                                                             пустого кремля.

Так безжалостен сумрачный зодчий!

Так мало отпущено звёзд ускользающей ночью…