Читать книгу Хронометр-3. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича - Сергей Ходосевич - Страница 6

Я отрок, зажигаю свечи,

Огонь кадильный берегу,

Чтоб разбудить сиим свечением

В постели брачную зарю.

Чтоб рассветила краской небо

От запада и на восток.

Я много от неё не требую,

Всего лишь маленький мазок.

Деревьев зубчатых вершины

Пробудит от ночного сна,

Как птица воспаря над ними

Коснётся крыльями слегка.

И вот уже в пурпур одета,

Во всей красе своей тогда

И от вершин зубчатых леса,

Забрежжит брачная заря.

Играет гармошка тихонечко,

Растянет меха вновь и вновь.

И клавиши тронет легонечко,

Поёт гармонист про любовь.

Притихли девчонки на лавочках,

А слёзы текут по щекам.

Играй, дорогая тальяночка

И песня лети тут и там.

О чудных просторах бескрайних,

О матушке родной земле.

И плачет гармошка отчаянно,

Поёт гармонист о себе.

Как он защищал свою родину

И сделал бы это опять.

А пел гармонист не в угоду нам,

Ведь память о том не отнять.

Играет гармошка тихонечко,

Растянет меха вновь и вновь.

И клавиши тронет легонечко,

Поёт гармонист про любовь

О многом говорят глаза,

Любовь и нежность в них таяться.

Они бездонны, как и небеса

И по ночам кому – то снятся.

А может в них и боль и грусть.

Так плохо, страшно, одиноко.

В глаза, как в зеркало смотрюсь.

В них видно всё, если смотреть глубо`ко.

А зло в глазах, ему всё нипочём.

Оно там плещется и зло смеётся.

И зависть чёрная в них бьёт ключом

И через край всё время льётся.

О многом говорят глаза.

Там много чувств, загадок и эмоций.

Они бескрайни, как и небеса.

Из них хорошего всё ж больше льётся.

Я так и знала, что ты есть не будешь.

Гори она огнём вся эта колбаса.

И я склонился над тарелкой супа,

Пока моя маман орала на кота.

И каждый день с утра одно и тоже.

Сначала мать сорвётся на кота,

Потом, когда поест и сварит кофе,

Доходит очередь и до меня.

Ты что опять сидишь?

Не видишь, всё остыло.

А ну – ка, бери ложку и быстро всё доел.

И у меня сердечко так заныло.

Кому сказала, «доедай, пострел».

А я сижу, давлюсь холодным супом.

Ведь кашу не люблю совсем.

И ложка задевает зубы.

Я тороплюсь, «сейчас, доем.»

Вот человек покрыт проказой,

Всё тело чешется и ноет.

Скребёт болячки не по разу.

Он стонет и тихонько воет.

Устал от этой маеты.

Так разрывает тело боль.

И плачет он один в тиши.

Подстрижен уж совсем под ноль.

Плюются и проходят люди,

Не видя ничего вокруг.

Кто посмеётся, кто осудит,

А кто-то пожалеет вдруг.

А у него болит душа,

Такая боль, такая боль.

И за душой нет ни гроша,

Вся в этом соль, вся в этом соль.

О, люди, что же вы творите?

А если б это были вы?

Вы слишком много говорите,

И совершенно не прав'ы.

Вам кажется, что так ужасна

Проказа тела, как зараза.

А ведь она не так опасна,

Как в наших душах метастазы.

Остановитесь, посмотрите!

Чем можно всё – таки помочь.

Любви немного уделите,

А уж потом идите прочь…

Я шёл безвольно, как марионетка,

И по бокам болтались мои руки.

А бросила меня подруга, Светка.

Замёрз… и руки превратились в крюки.

Который час шагаю я по листьям,

По мёртвым, скрюченным, засохшим.

Недаром руки плетьями повисли,

И я не слышу, будто стал оглохшим.

А мысли пробиваются случайно

И до сознания опять же не доходят.

А делать что? – подумал я отчаянно.

Уже и солнце за гору заходит.

Темень вдруг заполонила город.

Я видеть перестал перед собою.

И слышать стал так чётко каждый шорох.

Набатом бьёт в мозгу, «я не с тобою».

Вот я тихонько подошёл к мосту

И положил уж на перила руку.

Вот наклонился, смерил высоту,

И прошептал потом, «прощай, подруга».

Сама уже закинулась нога,

Затем вторая и пошло бы дело.

Но кто-то крикнул, «не сходи с ума,

Кому ж нужно такое тело?»

Вдруг замер я и оглянулся.

Вокруг меня нет ни одной души.

Открыл глаза, потом… проснулся.

Услышал шум деревьев я в тиши.

Я шёл безвольно, как марионетка,

И по бокам болтались мои руки.

А бросила меня подруга, Светка,

Замёрз… испытываю снова муки…

Тюрьма – огромная страна,

А в ней убийцы, воры и бандиты.

У них другие имена.

Свои для них давно уже забыты.

Там есть пахан – смотрящий за людьми.

Он знает всё о каждом заключённым.

И руки у него запачканы в крови,

Ведь он убил насильника девчонки.

Он справедливости искал,

Бросался напролом,

А суд его не оправдал,

Убил… его же топором.

С тех пор обиду затаил

Он на любую власть.

И по'ходя об этом говорил,

И этим упивался всласть.

Он мог кого-то приказать избить,

А мог помиловать другого.

Свою парашу мог заставить пить

И знал, что в нём нет ничего святого.

Однако есть такие, которых опекал,

Он с ними справедливым был,

Советы воровские им изредка давал.

А с кем-то он от правил отходил.

Ведь есть такие, кто за деньги,

Чужую на себя вину берёт.

Он их по – чёрному не любит

И случая всё время ждёт.

Помочь кого-то в карцер посадить,

Кого-то на УДО отправить.

Как сладостно чужие судьбы там вершить,

И думать всех по – своему заставить.

Тюрьма – огромная страна.

В неё всех легче визу получить.

Она ни разу не была пуста.

Ведь там любви так трудно научить.

И ложные пути исправить…

На опушке старый – старый клён.

Он в рябину тайно был влюблён.

Листья пожелтевшие свои

Трепыхал он от большой любви.

Закрывал рябину от дождя,

Принимал удар весь на себя.

А рябинка сердце отдала

Дубу, гроздьями горя.

Так страдал от этого тот клён,

Перейти не мог он рубикон.

Постарел клён от тоски давно,

И ветвями прикрывал лицо.

Каждый день грустнел он на глазах.

По ночам купался клён в слезах.

И смотрел всегда он на рябину.

Побороть не мог свою кручину.

День за днём сплошная маета,

А рябины ярче красота.

Увядать придётся одному.

Не желает зла он никому.

На опушке старый – старый клён.

Он в рябину тайно был влюблён.

Листья обронил давно свои

От неразделённой клён любви.

Сидел старик на камне, думал

Седую голову склоня.

Жизнь пронеслась перед глазами,

Сидел всё, под ноги смотря.

Он прожил жизнь красивую, большую.

Любил девчонок, выпить, пострелять.

Он почему – то вспомнил мать родную,

Что не всегда пускала погулять.

Её слова скребли ножом по сердцу,

Звучали до сих пор в его ушах.

Опомнись сын… сбежал минуя дверцу,

На свой конечно риск и страх.

***

Я вспоминал сегодня день тот страшный,

Когда стреляли по бутылкам мы.

Тут появился Ибрагим внезапно,

А я стоял, стрелял из – под руки.

Услышал крики… Ты его убил!?

Что делать? не сносить нам головы.

Посадят… больше нету сил…

Надеялся отмажут братаны.

Потом был суд, меня не посадили.

А мать моя тогда уже слегла.

Не выходила, как её просили,

Ведь не могла поднять свои глаза.

Ни на кого из близких и знакомых.

Позора всё ж не вынесла она.

И я похоронил её у дома,

Ведь вскоре она всё же умерла.

Мать до последнего молилась,

Чтоб Бог простил мои дела.

Я каждый день ходил к могиле.

Выпрашивать прощения слова.