Читать книгу Сыны Перуна - Сергей Жоголь - Страница 4

1

Сар-Авчи Хан, составляя полную противоположность своему имени11, был мрачнее черной грозовой тучи. Его раздражало буквально все, и он был готов сорвать зло на ком угодно. Буйук подходил для этого, как никто другой. Вначале экспедиция в славянские земли сулила большие перспективы, и в случае удачи могла принести богатую добычу как Каганату, так и самому Сар-Авчи. В случае удачного завершения миссия укрепила бы его положение при дворе Бека12, усилила его влияния по отношению к воинственным соседям из родовой знати – таким же белым хазарам, каким был и сам Сар-Авчи Хан – в особенности к ненавистному врагу и вечному сопернику Илькэ-Бэку. Но все почему-то с самого начала не заладилось.

Сар-Авчи был старшим сыном своего отца и в свое время кроме громкого титула унаследовал огромное зимовище, высокие стены которого были сложены из белого необожженного кирпича13, вокруг укрепления были раскиданы небольшие поселения, состоящие из глинобитных мазанок и юрт. Кроме того, наследство Сар-Авчи составляли земли, на которых простые пастухи пасли многочисленные стада, перегоняя их с одного кочевья на другое. Много раз, выполняя вассальную повинность, по приказу правящей верхушки Сар-Авчи Хан ходил в военные походы в северо-восточные земли к буртасам, эрзе и черемисам – мордово-мерянским племенам, покоряя их и взимая с них установленную дань. Приходилось ему усмирять и воинственных вятичей, живших в устье Оки, и тоже плативших дань Каганату. Все его походы были удачны. Богатства его росли, деньги, рабы, скот, укрепляли его положение, позволяли расширять владения, когда-то полученные от отца, в том числе и за счет разорившихся соседей, пастбища которых удавалось прибрать к рукам. Только один ненавистный Илькэ-Бэк, вечный соперник и конкурент, не давал спать спокойно.

Проведя зиму в своем родовом имении, наслаждаясь теплом очага, сладкими заморскими винами, приобретенными у византийских купцов, и ласками трех жен и десятка наложниц, Сар-Авчи собирался лично выехать на летнюю кочевку. Но тут его посетил посланник самого Бека, представитель правящей иудейской верхушки Исса-Иар с повелением от великого Шада. Сар-Авчи не платил подати ни Кагану, ни его окруженью. Его данью была воинская повинность, и когда посланец Бека огласил ему повеление правителя, Сар-Авчи Хан, покорно закивав головой, заверил гостя, что выполнит свой долг перед Каганатом. Целью похода было покорение остатков славянского племени – радимичей, живших севернее своих соплеменников, уже покоренных и исправно плативших дань. Особую прелесть этого похода составляло то, что предыдущий набег на эти земли по приказу Каганата возглавлял Илькэ-Бэк, покоривший славян, но не доделавший всю работу до конца.

Теперь ему, Сар-Авчи, предстояло завершить то, что не смог сделать его соперник. Славяне-лапотники не представляли угрозы умелому и мудрому полководцу, не раз завоевывавшему племена и народы. Правда, грозные вятичи в одном из набегов изрядно потрепали воинов Сар-Авчи, но, как думал сам хан, это случилось по вине слабо обученной аланской конницы, которая в том походе составляла большую часть его войска. Сейчас же, помимо почти полутысячной орды черных хазар из скотоводов и пастухов, перегонявших стада Хана, он брал с собой сотню тарханов, поклявшихся ему в верности, оснащенных лучшим оружием и доспехами, стоивших целого состояния. Эти воины из знатных, но не слишком богатых семей имели боевой опыт и горели жаждой разбогатеть и обрести славу. Хан дважды водил их в набеги на буртасов и черемисов и сумел оценить возможности их ратного мастерства.

2

Буйук стоял перед Сар-Авчи с опущенной головой и на его красивом бледном лице были покорность и страх. Он знал, что любой другой из сотников на его месте мог бы уже получить смертельный приговор за то, что произошло. Но он, Буйук, не был простым сотником, он был младшим сыном и любимцем великого Сар-Авчи Хана, и только это заставляло Буйука надеяться на снисхождение к самому себе и к его воинам. Хан молчал и, глядя на провинившегося сына, думал.

Надежды рушились с каждым днем. Первый успех, отмеченный разгромом небольшого поселка, жители которого были застигнуты врасплох, и в ходе которого хазары потеряли только пятерых воинов, позволил Сар-Авчи поверить в свою удачу. Около сотни пленников, которые будут проданы на невольничьих рынках, захваченные шкуры лисиц, белок и бобров, зерно, изделия из металла, мед. Все это поступит в казну великого Кагана, но часть добычи достанется и самому завоевателю. Это, конечно, не золото и даже не серебро, но даже малая добыча радует сердце. Бой с основными силами непокоренных радимичей принес первое разочарование. В поселении их ждали, и внезапного набега не получилось, получилась битва с неумелыми, как считал Сар-Авчи, воинами. Но именно они, эти воины, эти славяне сумели сдержать натиск его непобедимых тарханов и сейчас, запершись в своей нехитрой крепости, были недоступны.

После того как остатки пореченского войска укрылись в детинце, все поселение было разграблено. Добычу сносили на центральную площадь и сваливали в кучу возле столба, на котором висело замолчавшее било, не так давно призывавшее селян на защиту родных земель. Поречное горело, а хазарские воины рыскали по всем углам, ища, чем можно поживиться. Пленных не набралось и двух десятков, половину из них пришлось тут же прикончить, поскольку Каганату нужны рабы, а не калеки. Перед тем как умертвить пленных, часть из них пытали железом. Под пытками удалось узнать, что часть селян ушли за реку, основные запасы и ценности, которые были в поселении, накануне были перенесены в детинец. С ходу взять укрепление не удалось, и сейчас несколько десятков воинов, изучая местность, кружила вокруг укрепления. Крутой обрыв не позволял напасть с одной стороны, с другой была река. Сар-Авчи отложил штурм, приказав воинам делать лестницы и щиты на колесах для подготовки к атаке.

– Ты ослушался меня, и это стало поводом для многих бед, – Сар-Авчи говорил медленно, растягивая слова, словно желая того, что бы каждое из произнесенных слов острым ножом врезалось в уши провинившегося сына. – Ты повел своих воинов на славян и поэтому не успел к началу основной битвы.

– Я хотел принести тебе еще одну победу, отец! – грозный взгляд заставил Буйука замолчать и снова опустить глаза. – То, что ты опоздал на бой, не говорит о том, что ты трус. – Молодой хазарин в страстном порыве попытался возразить, но, под взором отца, снова осекся на полуслове. – Ты повел воинов в бой ночью, без разведки и потерял почти половину своих воинов. – Хан тяжело вздохнул. – Я еще раз повторю, что ты не трус, ты – дурак.

Молодой хазарин дернулся, как будто его ударили плетью.

Накануне, после разгрома Дубравного, молодой Буйук с сотней воинов отделился от основного войска и прочесывал местность. Получив приказ от отца исследовать дороги к следующему, находящемуся на западе от Поречного поселению, он должен был к утру вернуться к основному войску, но своевольно напал на третье поселение радимичей. Здесь его ждала засада. Ночью славяне заперли дома и расстреляли с крыш ворвавшихся в поселок воинов Буйука. Они натягивали веревки, и мчавшиеся на полном скаку всадники падали вместе с конями на землю, где их добивали разгневанные селяне. Не имея достаточного количества оружия, защитники поселка использовали все, что попадало под руку: косы и вилы, лопаты и цепа для обмолота зерна, не говоря уж об излюбленном мужицком оружии – простых топорах для колки дров.

Сейчас, после такого поражения Буйук ждал вынесения приговора.

– По твоей вине в моем войске не было сотни воинов, которые могли решить исход боя, и сейчас, вместо того чтобы думать о том, как мне выкурить этих простолюдинов из их прогнившего улья, я мог бы уже праздновать победу.

Сар-Авчи отхлебнул из серебряной чашки прохладный кумыс. Он не стал занимать захваченного поселка, а велел разбить лагерь на ровном поле, неподалеку от места сражения. Хан сидел на расстеленных коврах в своем походном шатре, вход в который неустанно охраняли его лучшие воины из числа белых хазар.

– Ты провинился, но я дам тебе шанс искупить вину. Дети и женщины ушли за реку, найди их и будешь прощен, ступай.

Сияющий от счастья Буйук словно на крыльях вылетел из шатра и, вскочив на коня, помчался к месту, где стояли лагерем остатки его сильно поредевшей сотни.

3

Щуплый, тщедушный мужичонка смотрел на покрасневший в пламени костра наконечник копья с застывшим в глазах ужасом. Отеня – так звали этого пленника, захваченного в ходе последнего боя. Именно его Буйук выбрал из десятка других в качестве средства достижения своих целей. На слипшихся от запекшейся крови волосах мужичка сидела черная жирная муха, но несчастный не замечал назойливое насекомое, а лишь, вздрагивая всем телом, бросал взгляды то на своих мучителей, то на покрасневший от жара металл. Отеня был среди тех ополченцев, которые вместе с Борятой в составе основных сил поселян попали под мощный удар белых хазар. Получив кистенем скользящий удар по голове, от которого он потерял сознание, Отеня свалился к ногам оглушившего его железного всадника и очнулся связанным уже после окончания боя. В той, мирной жизни он был опытным охотником и знал наизусть все звериные тропы, а также ему были хорошо известны те тайные проходы через непроходимое болото, куда предусмотрительный Борята отправил женщин и детей. Отеня был неплохим стрелком, и когда в бою он стрелял в наступавших хазар, его стрелы точно летели в цель, он видел, что именно от его руки рухнули с коней один или двое черных хазар, первыми атаковавшие славянский стой. Но когда перед ним, как скала, вырос страшный стальной великан, маленький охотник оробел и, беспомощно прикрыв голову обеими руками, зажмурил глаза.

Почему именно его выбрали для допроса, Отеня не знал, может быть, выбор на него пал случайно, а может, кто из своих уже указал на него, выделив среди остальных как лучшего знатока пореченских топей.

Высокий хазарин14 с тонкими черными усиками и красивым бледным лицом, одетый в богатый, расшитый многочисленными узорами халат, перетянутый золоченым поясом с множеством бляшек, подошел к лежащему пленнику и сильно ударил его в лицо ногой, обутой в мягкий кожаный сапог. Мучитель возвышался над ним и что-то громко кричал на непонятном Отене языке. Переводчиком служил рябой толстоносый мужик лет тридцати, по всей видимости, из вятичей или буртасов, которого называли непонятным Отене именем Тилмай15. Завороженный видом раскаленного железа, которым его собирались пытать, маленький охотник не сразу понял, что от него хотят, но потом, придя в себя, догадался, что его заставляют провести хазарских воинов через болота. Осознав это, Отеня судорожно замотал головой, но когда острый раскаленный наконечник прикоснулся к его обнаженной груди и резкий запах горелой плоти ударил в ноздри всех присутствующих, из уст страдальца вырвался истошный, нечеловеческий крик:

– Да-а-а, да-а-а, я согласен, не надо!

4

Его называли Тилмай, буртас по происхождению, он уже три года состоял переводчиком при молодом сыне хазарского хана и уже начал забывать свое настоящее имя – Кежайка. В результате одного из набегов, совершенном Сар-Авчи Ханом на родное поселение Кежайки, он попал в плен, и его ждали все ужасы рабства, если бы не его способности к языкам. Он знал несколько диалектов родного языка, а также языка черемисов, неплохо понимал славянскую речь и, проработав чуть больше года конюхом при стадах своего господина, быстро выучил хазарский. Это случайно заметил сын хана и попросил отца отдать ему смышленого раба. После этого жизнь Кежайки круто изменилась в лучшую сторону, он сменил лохмотья на недорогой, но все же вполне приличный наряд, питался остатками со стола своего нового хозяина и даже имел своего коня. Он повсюду сопровождал Буйука, прислуживал ему за столом и выполнял обязанности переводчика. У этого всего был один большой минус – очень часто вспыльчивый властелин Кежайки-Тилмая по поводу и без повода пускал в ход кулаки, а иногда, в приступе бешенства, и кожаную конскую плеть, и тогда верному рабу приходилось худо.

Сейчас Тилмай шагал по болоту, сжимая в руках конец толстой веревки, другой конец которой обвивал шею идущего впереди Отени. Следом за ними двигался сам Буйук, которому не терпелось поскорее найти ускользнувших от его отца беглецов. Сын хана был недоволен, и Тилмай, поглядывая через плечо, начал замечать первые, хорошо знакомые признаки хозяйского гнева. Следом шли тридцать воинов Буйука, в задачу которых входило обнаружить и пленить славянских женщин и детей, а при необходимости расправиться с сопровождавшими их несколькими мужчинами.

Отеня уже около шести часов водил по болотам охотников за легкой добычей и, нащупывая длинным шестом, сделанным из ствола молодой березки, зыбкую почву под ногами, перескакивал с кочки на кочку. Буйук с трудом сдерживал свой гнев. Это задание, поначалу показавшееся таким простым, теперь завело молодого хана в тупик. Не привыкший подолгу обходиться без коня, он не выдержал и заорал на Тилмая:

– Ты долго еще будешь делать из меня дурака? Где мои пленники? – Он выхватил из ножен свою саблю. – Отвечай и скажи этому змеенышу, что если он в течение часа не приведет меня к ним, я отрублю ему руку!

– Он говорит, что заблудился, – испуганно ответил Тилмай и отшатнулся от рассвирепевшего хозяина.

Эти слова еще больше взбесили Буйука, и он, оттолкнув в сторону своего насмерть перепуганного переводчика, подскочил к проводнику и, схватив его за горло одной рукой, занес над его головой саблю.

Никто из присутствующих не ожидал от мелкого мужичонки такого мужества и прыти. Увидев, что плюхнувшийся в воду Тилмай выпустил из рук веревку, он, словно дикий конь, почуявший свободу, что было сил оттолкнул налетевшего на него молодого хазарина и побежал по болоту, пытаясь как можно быстрей оторваться от преследователей. Буйук упал в воду прямо на барахтавшегося в тине несчастного Тилмая и, провалившись в трясину по пояс, заревев, как раненый зверь, принялся колотить руками по голове своего незадачливого раба. Молодой хан, казалось, не замечал, что его засасывает трясина и только тогда, когда вода достигла его груди, ухватившись за брошенный одним из воинов аркан, накинул его себе на грудь и позволил верным слугам вытащить себя на сушу.

Отеня бежал пригнувшись, петляя, как заяц, умелым взглядом на полном ходу определяя, где обманчивая топь, а где крепкий пень или твердая кочка. Оторопевшие хазары, озабоченные тем, как помочь своему господину, на какое-то время позабыли о пленнике, и у Отени появился шанс. Оказавшись на твердой земле, Буйук, весь мокрый и грязный, вырвал у ближайшего воина лук и пустил стрелу вдогонку почти спасшемуся Отене. Стрела предводителя хазарского отряда ударила в плечо, маленький охотник дернулся от боли и… оступился. Нога предательски соскочила с твердого пня, покрытого мхом, и мужичонка провалился в трясину. Только сейчас он обернулся и посмотрел на своих преследователей. По пояс в воде, неподвижный, теперь он представлял собой отличную мишень, и хазары, способные на скаку метать стрелы в бычье кольцо, выстрелили почти одновременно. Отеня смотрел в глаза смерти и улыбался. Пронзенный десятком стрел, он молча уходил под воду, и когда темные воды болота, окрашенные алой кровью, сомкнулись над его головой, он уже не дышал.

А неподалеку от места гибели славянского охотника безумный Буйук хлестал и хлестал ременной плетью бедного Тилмая. Он утопил в болоте свою изготовленную лучшими мастерами и украшенную золотом саблю. Возможно, окажись она под рукой в момент безумия, охватившего предводителя отряда, Тилмай был бы уже мертв. Рядом с ними стояли безмолвные хазарские воины. Они молчали, не обращая внимания на громкие крики истязаемого буртаса, и с восхищением смотрели не на своего хана и его жертву, они стояли и наблюдали за большим подвигом маленького человека, которого медленно забирало себе страшное болото.

5

Сар-Авчи не любил повторять ошибок ни своих собственных, ни допущенных кем-то другим. Не сумев одержать полную победу над пореченским войском и смирившись с поражением сына в бою за очередной населенный пункт радимичей, он не рискнул идти на захват остальных поселений, имея за спиной непокоренных, по-прежнему опасных для него славян, укрывшихся в детинце. Он выжидал. Сотню пленников и захваченную скудную добычу он отправил в Хазарию с охраной в пятьдесят всадников. В каждый из оставшихся поселков он отправил небольшие отряды с точным приказом не вступать в бой без острой необходимости. Потеряв убитыми почти полторы сотни воинов из пятисот, с которыми он пришел на земли северных радимичей, хан готовился к штурму. Буйук, ушедший на болота, не подавал никаких вестей, и Сар-Авчи был обеспокоен судьбой сына, которого в порыве гнева бросил в неизвестность.

К вечеру вернулись отправленные в поселения разведчики и сообщили, что села пусты, а люди, судя по следам, ушли в леса. Вскоре вернулся с отрядом, но без пленников Буйук. Он сумел выбраться из болот, потеряв двух коней и проводника. Сар-Авчи Хан не стал ругать сына, в душе он был рад, что снова видит его живым, и отправил его, не дослушав до конца рассказ о его походе на болота. Миссия была почти провалена, изменить все мог только удачный штурм укрепления, пленники из числа вождей и старейшин и договор с ними об уплате дани. Сар-Авчи решил дать день на отдых войску и получше подготовиться к штурму.

6

Пока мрачные мысли терзали великого воина и завоевателя, другой человек тоже находился в раздумье. Борята также ощущал на себе тяжелую ответственность. Но если Сар-Авчи Хан думал о власти, славе и богатстве, то пореченский воевода думал о людях. Только шестьдесят девять человек, включая самого Боряту, сумели укрыться за стенами укрепления, хотя в начале битвы в Поречном собралось не меньше трехсот пятидесяти защитников. Он видел гибель сына, камнем сдавившую его сердце, он видел смерть Бойкана, позже, со стен детинца, он, стиснув зубы, наблюдал, как жгут и грабят его родной дом и дома его родичей, слышал крики тех, кого победители беспощадно добивали или пытали железом и огнем. Временная передышка, которую получили осажденные радимичи, была очень кстати.

Из шестидесяти девяти выживших добрая половина была ранена; через несколько часов четверо умерли, хоронить их было негде. Многие не могли стоять на ногах и истекали кровью. Борята приказал унести раненых в укрытие. Только сорок восемь человек были способны сражаться. Воевода разбил их на три группы, назначил старших и приказал по очереди нести смену на стенах. Ночь прошла спокойно, только к утру умерли еще двое раненых.

Борята вышел на стену укрепления. Небольшой отряд хазарских воинов вплавь форсировал Вежницу.

– В болота пошли… Беды бы не было, вон Отеня их ведет. – В говорившем воевода узнал того самого пожилого родича, который перед боем восхищался хазарскими

лошадками. – Этот все кочки знает, если продался, потеряем детишек и баб.

– Нечего раньше времени живых хоронить! Знаю я Отеньку, не может он так поступить. – Но в душе Борята был не так уж и уверен в своих словах.

– Ну не может, так не может, посмотрим, – вставил старик качая головой.

– Что делать будем, батя, вдруг и вправду найдут наших? – к воеводе подошел Самоха и посмотрел на отца единственным оставшимся глазом. В сече его зацепило копьем, глаз вытек, но сам Самоха выжил, и сейчас из-под тряпичной повязки все еще сочилась кровь.

– Ну уж точно не лезть сдуру на рожон. Пока ждать будем. – И Борята спустился со стены. Сам воевода в бою почти не пострадал, ему разбили чеканом16 щит, помяли шлем, но на теле осталось лишь несколько царапин.

День тоже прошел без сюрпризов, некоторые из раненых пошли на поправку, и число защитников детинца увеличилось еще на трех человек. Когда вернулись с болот воины Буйука, грязные и злые, а главное без пленников, весь гарнизон маленькой крепости облегченно вздохнул. Не увидев среди вернувшихся маленького охотника, почти все осажденные, стоявшие у стен, поснимали шапки.

7

– Славьян! Славьян! – Кричавший коверкал хорошо знакомое каждому радимичу слово. – Хан звать, говорить. – Лохматый хазарин на сером коне размахивал куском белой ткани. – Хузар хан звать славьян хан – говорить! Славян хан идти шатер СарАвчи Хан, говорить, голова не рубить.

– Иш ты какой прыткий – голова не рубить, а у самого рожа-то разбойничья. – Рябой мужичок глядел на гонца и недоверчиво качал головой.

– А усищи-то, глянь, как у сома висят. – Молодой русоволосый парень наложил на налучье стрелу. – Дядька Борята, дай я его стрелкой попробую, хватит ему, собаке, язык наш коверкать!

– Не балуй, Ропша, нельзя его трогать, убери лук, пусть лепечет, послушаем. – Воевода положил руку на плечо молодца и тот неохотно опустил свое оружие.

– А жаль, стрелка-то моя – каленая, уж я бы его, ух! – И Ропша погрозил кулаком переговорщику.

– Солнц над голова стоять, хузар хан свой шатер ждать. Славьян хан приходить, мало-мало голова не рубить. – И хазарин умчался к своему лагерю.

Все посмотрели на Боряту, ожидая его решения. Воевода медлил: хазарский военачальник звал на переговоры и приглашал к полудню в себе в шатер воеводу радимичей и гарантировал его безопасность – вот, что понял Борята из слов посланника.

– Не ходи, отец, не верю я им, – Самоха, гневно сверкая единственным глазом, с тревогой посмотрел на отца. – Не смогли они баб наших взять, не смогут и нас отсюда выкурить.

– Продержимся, воевода, не ходи, – согласился с Самохой молодой Ропша. – Запасов в детинце много, а эти, глядишь, и не сунутся, постоят да уйдут, а ежели тебя убьют, то и нам несдобровать.

– Эх, узнать бы, как там наши, живы ли, а то сидим тут, как псы привязанные, а их там, может, уже порезали всех. – Вилюй, чернявый крепкий мужик, был не из пореченских, а пришел вместе со своими сородичами из соседнего села, называемого Белой Горкой, того самого, из которого так бесславно вернулся Буйук.

– Нужно идти, – решился наконец Борята. – Мы-то, может, и выстоим, да вот жены и дети наши долго ли продержатся на болотах? Да и прав Вилюй – как там соседи наши, может, узнаю чего.

– Постой, воевода, не спеши, – с лежавшего бревна поднялся Неклюд, белогорский староста. – Прав вот этот молодец, – он указал на Ропшу. – Тебя убьют,

всем худо будет, я пойду к хазарам. – И с усмешкой добавил: – Просят они славянского хана, так я для своих ведь староста – ну чем я не хан, или бороду сбрить да усы покрасить?

Шутка Неклюда рассмешила мужиков.

– Если ты хан, так тебе гарем нужен, у ихнего хана жен-то много, а у нас тут из всех баб три кобылы да две козы, – под дружный хохот потешались мужики.

– Я с Неклюдом пойду. – Вперед вышел еще один белогорский мужик, Богутич. – Я и язык хазарский немного знаю, да и если погибать, так вдвоем веселее.

8

Войско готовилось к штурму, но что-то тревожило самого Сар-Авчи, а что, он не мог понять. Словно огромные грозовые тучи сгущались над ханом и его воинственной ордой. Он жалел о том, что взял с собой слишком мало воинов в этот поход. При желании он мог собрать для похода войско не в пятьсот воинов, а в два раза больше. Поступи он так, славяне были бы разбиты, и он бы принес Беку желанную победу. Но кочевавший по соседству от владений Сар-Авчи Илькэ-Бек с его ордой представлял собой реальную угрозу. Не сомневаясь в коварстве своего соседа, Сар-Авчи Хан оставил восемьсот всадников под началом своего старшего сына Сун-Джена для обеспечения охраны своих стад и кочевий.

– Как же они мне нужны сейчас, – размышлял СарАвчи, вспоминая своего храбреца сына и оставшихся с ним в родных кочевьях воинов. – Буквально сотня-другая и сражение могло бы быть выигранным, а теперь…

Ночью он плохо спал, дурные предчувствия не давали заснуть, и лишь под утро Сар-Авчи смог уснуть. Ему снился сон, странный сон.

Когда-то очень давно, когда Буйук или Сун-Джен, будучи еще детьми, становились жертвами кошмаров и прибегали ночью к отцу с просьбой защитить их от пришедшего во сне видения, Сар-Авчи только смеялся над сыновьями и даже бранил их за трусость.

– Настоящий воин и полководец не должен быть суеверен. Он должен быть мудр и стоек перед любой опасностью, вне зависимости от того, может он объяснить ее происхождение или нет, – всегда говорил Сар-Авчи Хан, поучая своих сыновей. – Нужно использовать суеверия своих врагов против них самих, заставлять их бояться и роптать, вселять в них ужас, чтобы они боялись вас, как боятся они своих злых духов.

Дети, сглатывая слезы, покорно слушали своего воспитателя и впоследствии, когда ночные сны пугали их, они тайком от отца искали утешения у матерей.

Сам Сар-Авчи очень редко видел сны и никогда не придавал им значения, но на этот раз все, что он увидел в своих ночных грезах, происходило как будто наяву. Он видел сон, и то, что происходило в том сне, было таким реальным, таким настоящим, что хан не понял даже, было ли это вымыслом или реальностью.

Ему снилось, что охотясь в степях, его лучший сокол погнался за уткой. Красавец хищник преследовал свою жертву со скоростью выпущенной стрелы. Предвкушая легкую победу, пернатый охотник ударил свою добычу влет, сбил и, упав на землю, вонзил в нее когти. Несчастная птица трепетала в лапах победителя, и в этот момент Сар-Авчи заметил, что происходящее он видит не своими глазами, а глазами своего любимого сокола. Это он, великий белый охотник, завладел жертвой. Победа была такой близкой, а добыча такой желанной, и жажда крови, которой ему предстояло напиться, захлестнула победителя. Но в этот момент солнце исчезло и огромная тень нависла над головами сокола и несчастной утки. Огромный белый орел, слетев с небес, напал на сокола. Могучий хищник клевал более слабого противника, терзал его до тех пор, пока сокол не вырвался из страшных лап своего врага и не улетел, оставив добычу орлу. Сар-Авчи, терзаемый ночным видением, метался во сне, словно наяву ощущая боль от ран, нанесенных более сильным и удачливым противником. Раненый сокол улетел под победные крики свирепого орла и, потеряв последние силы, опустился на землю. Он лежал, распластав крылья, и смотрел на растекавшуюся под ним темно-алую кровь, которая хлестала из его груди.

– Я проиграл, но я еще жив, – подумал Сар-Авчи-сокол, лелея в душе последнюю надежду. – Нужно бороться за жизнь, бороться до конца, – бредил во сне хан, чувствуя, как последние силы покидают его тело.

В этот момент новая тень нависла над головой. Над умирающим соколом кружил черный ворон, предчувствуя приближение его смерти, которая сулила желанную пищу. Ворон закричал так пронзительно и громко, что Сар-Авчи проснулся от этого страшного крика. Он очнулся, стоя на ногах посреди шатра, мокрый от пота и только сейчас понял, что это был лишь только сон. В эту минуту Сар-Авчи устыдился, что когда-то бранил застигнутых ночными кошмарами сыновей, тяжело вздохнув, он молча опустился на свое помятое ложе и стал дожидаться утра.

Утро пришло, но странный сон не выходил из головы.

– Я думаю, что нужно подождать со штурмом славянского укрепления, – сказал Сар-Авчи своим воинам, когда те собрались в его шатре на совет. – Давайте сначала пошлем к ним гонца, я не хочу рисковать остатками своего войска.

Несколько угрюмых воинов, составлявших его военный совет, только в недоумении пожали плечами. Все это случилось накануне того, как хазарский посланник посетил лагерь, в котором укрылись Борята и остатки его поредевшей рати.

9

Их было двое, обоим могло быть от сорока до пятидесяти лет, хмурые, бородатые, с крепкими мозолистыми руками. Они были сильны, но это были не воины, их руки привыкли держать соху, а не копье или меч, и Сар-Авчи в очередной раз подумал, как же так, почему удача отвернулась от него, и он не смог одолеть этих простолюдинов. С десяток хазарских командиров – десятников и сотников злобно смотрели на посланцев славянского воеводы. Вот они – воины, храбрецы, большую часть жизни проводившие в боях и набегах, сутками не покидавшие седла, вскормленные с копья богатыри. Хан знал, что по первому его слову эти волки степей готовы разорвать обоих посланников в клочья.

– Спроси их, кто они и их имена, – надменно произнес первые после встречи слова Сар-Авчи, обращаясь к выполнявшему роль переводчика Тилмаю, чудом выжившему после последней вспышки гнева Буйука.

– Мы вожди славян, и нас прислал наш воевода, чтобы выслушать тебя, – ответил Неклюд и назвал свое имя и имя Богутича.

– Великий хан Сар-Авчи, непобедимый воин и полководец спрашивает, почему вы противитесь воле великого Бека и отказываетесь покориться Каганату?

– Мы, славяне-родимичи, издревле живем на своих землях свободно и никогда не платили дани, – сказал белогорский староста.

– Но великий хан говорит, что все ваши соседи, одного с вами рода и племени, уже платят дань, теперь пришел ваш черед. Покоритесь, и мы оставим жизнь вам и вашим семьям. Передайте другим вождям, что если вы отдадите сейчас все меха, которые спрятали в своем деревянном укреплении, все серебро, которое у вас есть, великий хан уведет своих храбрецов из ваших земель.

– Видать, кто-то сболтнул им про меха и серебро, – шепнул в недоумении Богутич Неклюду. – Отколь прознали-то?

Толмай продолжал, упиваясь своим красноречием.

– Через год хан придет со своими воинами, и вы уплатите дань от каждого дома мехами, медом, и другим товаром, и так будет всегда. Хан милостив и не станет мстить за своих погибших воинов, но впредь он будет брать в свое войско воинов от славян по одному от десяти домов.

– Ишь ты, милостивый какой, смог бы нас побить, наверное, всех бы побил или в колодки засадил, – снова прошептал Богутич так, чтобы его слышал только Неклюд. Он понимал большинство слов хазарина без переводчика.

Сар-Авчи внимательно наблюдал за притихшими славянскими послами. Но те затаились и не отвечали ничего, правда, от взора хана не ускользнуло то, что один из радимичей несколько раз что-то прошептал своему товарищу.

– Этот понимает нашу речь, – подумал хан.

– Ступайте к своим и передайте, что если завтра, до захода солнца, ваш главный воевода и другие вожди не придут к нашим шатрам и не преклонят колени перед мы вырежем вас всех, как овец, и сравняем все ваши села с землей.

После этих слов Неклюд с Богутичем вышли из шатра и направились с тяжелыми сердцами к детинцу, где их с нетерпением ждали остатки славянского воинства.

Проводив славянских послов, Сар-Авчи отдал приказ своим командирам готовиться к бою, если противник не примет его условий. Больше откладывать штурм было нельзя. Сар-Авчи Хан взмахнул рукой, отпуская своих верных командиров, но не успели они встать, как в шатер влетел запыленный хазарский воин и, упав на колени и склонив голову до земли, прокричал.

– Прости, мой господин, дурная весть. Русы, большая рать, добычу твою, что отправил, взяли, воев побили, сюда идут.

Все вокруг повскакивали со своих мест. Лицо Сар-Авчи было похоже на камень.

10

В землянке было сыро и попахивало плесенью и смолой. Закрепленный прямо на стене светильник, изредка потрескивая, мерцал слабым огоньком, освещая тесное помещение, и немного дымил. Но этот дым был не так страшен и силен, как тот, который проникал в землянку через приоткрытую дверь. Запах гари перебивал запахи плесени, сосновой смолы и все остальные. Там, внизу, за стенами детинца, продолжали дымить постройки, когда-то являвшиеся домами мирного пореченского люда, и поэтому это был не просто запах гари, это был горький запах поражения, нагнетавший отчаяние и тоску. Когда-то давным-давно срубленные бревна, служившие сейчас стенами и потолочным настилом примитивного жилища, почернели от старости и местами стали превращаться в труху.

– Поменять бы сены-то, а то никуда не годные стали, – поймал себя на слове Борята и усмехнулся собственным мыслям.

За все то время, с момента, как хазарская орда нахлынула на мирное поселение, которым руководил бесстрашный пореченский воевода, Борята почти не ложился спать. Сейчас он сидел на грубо сколоченных деревянных нарах, поверх которых лежало что-то типа соломенного тюфяка и смотрел на свои покрытые мозолями ладони.

– Когда-то эти руки знали меч и копье, разили врага, а теперь… теперь даже мысли о мирном труде приходят раньше, чем мысли о войне и сражениях, – размышлял воевода.

Не сражаться и разрушать, а трудиться и созидать привык он в последние годы своей жизни, потерял навык боя, воинскую смекалку и задор. Пять веков назад пришли предки Боряты в эти края, и жили они на этих землях вольно и свободно, растили детей, сеяли и пахали. Бывало, ходили войной на соседей и воевали род на род, племя на племя, но, побеждая врага, взяв добычу, большего выкупа не требовали, не притязали на свободу и волю других народов. Сейчас, видя, как умеют сражаться хазары, видя, какое у них оружие и оценив их воинское умение, понял воевода, что не смогут славяне-радимичи выстоять против силы Дикого Поля, и даже победив сегодня, не спасут свои семьи, когда хазары придут снова. Только удача и случай спасли родичей в этот раз, в другой могло быть хуже. Тяжело было принять решение, славяне всегда ценили свободу, сражались за нее до конца и не жалели при этом своих жизней. Но сегодня, отдав жизни, они отдали бы жизни жен и детей своих, а этого допустить было никак нельзя. Завтра возьмет Борята всех вождей, пойдет на поклон к хазарскому хану, отдаст ему серебро и меха и станут последние радимичи данниками Каганата, как многие другие народы. Видно такова их участь, такова доля.

Утром с тяжелой душой Борята поднялся со своего примитивного деревянного ложа, служившего ему постелью, и услышал крики. В землянку к воеводе вбежал гонец и возвестил о том, что хазарский лагерь пуст.