Читать книгу Дофамин. и другие рассказы о Любви - Сергей Корнев - Страница 2

В детстве он всегда хотел летать во сне, но всегда падал. Падал в бесконечную чёрную пропасть. Разбиваться не успевал – сердце в ужасе сжималось, замирало, и он, тяжело дыша, просыпался. И потом облегчённо вздыхал: «Это сон! Просто сон!..». А мама говорила: «Ты растёшь». Хотя тут же рассказывала, что сама-то она, будучи маленькой, во сне летала. Летала!.. Летала, как птица!.. И всё равно ведь росла. Сколько же приятнее расти, летая, а не падая?..

По мере роста он, падая, всё более и более приближался ко дну. Всё более и более он ощущал, что там есть, на дне. Неосознанно, мутно, возможно, иногда надуманно, кое-что додумывая, но всё же вполне отчётливо.

Там были камни. Острые и сухие камни, небольших размеров, приблизительно с кулак. Серые такие, местами почерневшие, местами побелевшие. И там не было холодно. Холод пропал, исчез где-то вверху, на некой более ранней стадии падения. Да, он помнил – было холодно, было ужасно холодно, но падение всякий раз казалось таким стремительным, что удавалось согреться. Или создавалась иллюзия тепла. Но на дне точно было тепло.

И вот настал день, когда это произошло. Он упал. Совсем немножко, только коснулся вскользь – вроде бы привыкшее к падениям сердце снова сжалось в ужасе, замерло, вырываясь прочь из пелены сна к спасительной реальности. Но и этого хватило. Он запомнил, что приземление вышло каким-то уж чересчур мягким. Даже не по себе стало. Так бояться столько лет – и вот… такой обман!.. Обман ли? Он хотел это проверить: в следующие разы тормозил своё пугливое сердце, отдаляя пробуждение, но сердце не повиновалось. Каждый раз только вскользь. Только, к удивлению, мягкость острых и сухих серых камней. Только мягкость и теплота.

Наконец пришёл тот «опытный» и циничный возраст, когда падения потеряли всякое значение. «Подумаешь, – говорил он сам себе. – Я просто расту». И однажды вырос. То есть перестал падать. То есть перестал помнить свои падения.

Они были будто райские птички – эти девочки. Именно так он искренне считал, вглядываясь через толщину лет в своё нежное и тонкое детство. Хотя иногда казалось, что это, как и падения, являлось более сном, чем реальностью. Ну, нет, конечно же, всё было реальностью. Однако какой-то лёгкой и фантастической, словно сон.

С первой девочкой – Леной – его связывала общая тайна. По большому счёту, тайн-то было много. Но своих, личных. У неё своя. У него своя. Например, у него – спички. Он крал вожделенные коробки из кухни и потом часами, сопя и получая невероятное наслаждение, жёг чудесные «взрослые» палочки за соседским кустарником. Прятался – мама же не разрешала баловаться с огнём. Шутка ли – ребёнок в школу ещё не ходит, а уже такие забавы? Сгореть не долго. Деревня всё-таки. Кругом сено, трава сухая летом, ветер разнесёт – и всё, заполыхали дома. Не шутка, совсем не шутка. Потому и тайна.

У девочек были более безопасные занятия. И тайны тоже. Лена вот делала «секреты». Это клады такие. Раскапывала ямку, запихивала туда разноцветные красивые фантики из-под конфет, иногда могла даже игрушку какую-нибудь маленькую положить, накрывала сверху стёклышком и легонько присыпала сверху. Тогда, в детстве, это выглядело здорово. И таинственно.

Потом, набегавшись, она сама же искала, забыв, где что спрятала. Естественно, просила помочь. Особенно если ценное что-то положила в «секрет». Ту же игрушку хотя бы. Он охотно помогал. Интересно же.

– Слушай, а давай вместе «секрет» сделаем? – однажды предложила она.

Характер у неё был очень настойчивый и вместе с тем обаятельный. С другой девчонкой он вряд ли бы стал заниматься такими «немужскими» делами – засмеют ведь мальчишки – но тут не устоял.

– Давай, а где?

– А найдём какое-нибудь страшное место, – шёпотом предложила она.

«Страшных» мест в деревне навалом. Но вот беда – от дома далеко уходить нельзя. Пришлось делать «секрет» поблизости.

Самым подходящим «страшным» местом оказался огороженный пятачок возле сарая. Там было темно из-за всяких непроходимых зарослей. Там и деревья росли и колючки какие-то, ну и крапива в придачу. Забравшись в самый угол, Лена раскопала ямку.

– Что положим в «секрет»?

Он пожал плечами.

– У тебя ничего нет?

– Нет.

– Вечно у тебя ничего нет, – она порылась в кармашке платьишка и извлекла измятый невзрачный фантик.

«Секрет» смотрелся как-то неприлично бедно. Лена была чрезвычайно недовольна.

– Что же делать-то?

– Не знаю, – он опять пожал плечами. – Ладно, пошли отсюда.

– Нет, надо что-то ещё положить…

С этими словами она задрала платьишко, сняла трусики и запузырила струйку прямо в ямку, на фантик. Тот поднялся и выплыл оттуда. Ямка же разрушилась. Лена изумлённо смотрела на плод своего труда.

А он с огромным изумлением смотрел на Лену. Туда, откуда мгновение назад брызнула струйка. Два чувства смешались в этом изумлении. С одной стороны – стыд. А с другой – что-то непонятное.

Это другое произвело на него неизгладимое впечатление. Он понял, что больше никогда не сможет смотреть на девчонок так, как раньше. Всё теперь в них будет видеться через «это» – точно «секрет» через стёклышко.

Лена тоже смутилась. Но, похоже, по иному поводу. Она брезгливо бросила на ямку стёклышко и с досадой придавила всё ногой. Поправив одежду, хмуро произнесла:

– Никому не говори об этом «секрете». Ты умеешь хранить тайны?

– Умею.

Это и стало их общей тайной. Он действительно молчал твёрдо до тех пор, пока не пришёл тот «опытный» и циничный возраст, когда подобные тайны начали вызывать только смех и ничего более. А она с того момента перестала делать «секреты». И вообще стала для него какой-то совсем другой.

Со второй девочкой – её звали Света – он подружился, когда пошёл в школу. Она была самой маленькой в классе. И самой красивой. Особенно запомнились её большие белые банты. Как только они держались на её маленькой головке?.. Как-то держались. И в том, что они всё-таки держались, заключалось нечто великолепное.

Потом оказалось, что она жила на той же улице, и ему нередко приходилось сопровождать её в школу и обратно. И таскать её портфель. Это было приятной обязанностью. Даже работой. И он почитал свою работу за честь.

Конечно, некоторые стали смеяться. Правда, не сразу, а после дурацкого школьного сочинения на тему «Что я буду делать, когда вырасту?». Он написал следующее: «Сначала пойду в армию, а потом женюсь на Светке».

И надо же было учительнице особенно заострить на этом внимание!.. Весь класс чуть животы не надорвал. Но всё же он не бросил таскать её портфель. Наоборот, на Восьмое марта ещё и подарок принёс.

Мама купила ему зимой двух резиновых медведей – одного поменьше, другого побольше – и того, что поменьше, он самоотверженно вручил «будущей жене». Та взяла и будто бы даже оценила. Это было первое, что он подарил женщине.

Всё закончилось быстро и банально. Родители Светки переехали на другую улицу, а сама она вместе со своим портфелем досталась кому-то ещё. Потом, спустя несколько лет, он со стыдом вспоминал эту детскую блажь.

Впрочем, не только со стыдом, но и с облегчением. Света, повзрослев, перестала быть красивой. И вообще перестала хоть сколько-нибудь вызывать нежность. На такой не то, что жениться, даже и… В общем, очень хорошо, что она переехала.

С третьей девочкой – тоже Леной – смешалось всё: и нежность второй, и «что-то непонятное» первой. Это было много позже – уже лет в десять или одиннадцать.

Как раз первая Лена ему её и «подсунула». Они водили дружбу. Обе приезжали в деревню только на лето, обе были активны, не по годам развиты, обе страстно хотели чего-то взрослого… Короче, они искали «женихов».

Он по старой памяти предпочёл бы первую Лену, но та, увы, оказалась уже кем-то «занята». Пришлось уступить и переключиться на подружку, которая тоже не очень сильно протестовала. Немного повыпендривалась, но под напором другой Лены всё ж таки согласилась взять его в «женихи».

– Всё, теперь целуй её, – строго велела ему другая Лена, вонзив колкий взгляд в свою подружку.

Та поспешно, но холодно предоставила свою щёчку.

Он поцеловал и затем несколько дней не мог прийти в себя. Отчего-то было тягостно на сердце и даже противно. Нет, эта девочка вроде бы нравилась ему даже больше, чем первая и вторая вместе взятые – потому что она выглядела очень настоящей, очень такой девчачьей, в ней чувствовалось нечто, что потом так сильно нравилось ему в девушках – но он не мог её принять таким образом.

«Это неправильно, неправильно!», – сокрушался он и трусливо избегал встречи со своей «невестой».

Она ничего не испытывала к нему. Даже более – она его, видимо, едва терпела. Она выполняла обязанность. Ей просто не предоставили другого выбора. Так – и всё.

И он не знал, что ему делать. Пережил несколько дней невероятной «тоски» до того, как всё само собой взяло и разрешилось.

Как водится, во время игры. Мальчики против девочек, где главное оружие – репьи. Он наконец-то ощутил в себе покинувшую его уверенность и нещадно обрушивался градом колючек на всех девчонок, кроме той – «своей», и так заигрался, что закидал репьями её подружку с ног до головы. Одежда – ладно, но вот волосы… Волосы все были в репьях. Полный нокаут и просто кошмар. Игра тут же прекратилась, девки дружно обиделись, а больше всех та, которой он приходился «женихом».

– Ну, ты и псих, – поспешно и холодно сказала она, и он понял, что между ними всё кончено.

Потом ещё очень долго он не мог толком разобраться в себе: чего в нём тогда было больше – горечи потери или облегчения от освобождения.

Когда наступила зима, он познакомился с девочкой по имени Таня. С ней – втайне, конечно – желали дружить все мальчишки в школе, потому что она была особенная. От остальных девчонок её отличала какая-то недетская женственность, взрослость. Это никак не относилось к её внешности. Это было что-то внутреннее – в её словах, в её поведении, в её взгляде: притягивающее и соблазнительное.

В один из зимних вечеров в самый разгар игры – то ли в снежки, то ли катания с горки – он набрался храбрости и, обняв, поцеловал её в холодную щёку. Хотел вообще-то в губы, но в последний момент струсил.

Она, удивлённо вытаращив на него глаза, вырвалась и с гневом оттолкнула:

– Ты чё?! Дурак?!

Он отскочил, но тут же упал, поскользнувшись на льду. Но она не успокоилась, повалилась на него, осыпая снегом, тыча ему в лицо мокрыми варежками с налипшими на них обледенелыми катышками. А потом вдруг затихла, и они некоторое время лежали так – неподвижно, дыша громко и тяжело.

Он смотрел на её губы. Хотел поцеловать, но боялся.