Читать книгу Такие странные сны в стиле фьюжн. и другие «непристойные» рассказы - Сергей Корнев - Страница 7

О конечности человеческой жизни сказано много. Но осознание этого на личном опыте всё равно становится неожиданным потрясением. Тут и говорить нечего.

Той ночью Сергея Иваныча поразил инфаркт. И пока перепуганная насмерть Наташка вызывала скорую помощь, пока помощь медлила, пока, наконец, медики спасали ему жизнь, он сквозь боль смотрел себе, распростёртому на грязном полу, в чистые, цвета безоблачного неба, глаза. В глаза своему ангелу. И казалось, ангел говорил: «Видишь? Видишь, как это бывает? Видишь, что такое смерть?».

Полгода Сергей Иваныч не мог прийти в себя, стать прежним. Похожим на себя прежнего. Часто вроде бы ни с чего охватывало беспокойство, сосущее «под ложечкой». Беспокойство нередко переходило в тревогу – мучительную бессонницу, неотступное ночное блуждание рваных, нервозных мыслей. Тревога иногда рождала панический страх, трогавший душу ледяным безумием. И всякий раз такое состояние сопровождалось очередным сном про проклятый дом.

В который раз уже Сергей Иваныч стоял перед обитой неокрашенным оргалитом дверью с номером 272 и, не решаясь постучать, просыпался. В который раз, пересиливая волнение, стучал, но никто не открывал, и он просыпался. В который раз слышал за дверью голоса – знакомые, кажется, голоса – тихонько толкал дверь, та скрипуче ползла, открывая в проёме его взору бедную обстановку – потемневший от старости шифоньер, угол казённого вида кровати на пружинах, популярный в прошлом веке ковёр с оленями – и… просыпался.

Наташка переживала, тоже не спала в эти ночи.

– Что с тобой? – спрашивала. – Серёж, плохо тебе? Может, вызвать скорую?

Сергей Иваныч, сердясь на самого себя, на своё какое-то слабое, ему несвойственное, беззащитное перед необъяснимой нагнетающей страх силой состояние, иной раз еле сдерживал рвущиеся наружу слёзы.

– Ангел мой, не надо, Наташка, не надо скорую. Это сон опять… сон опять проклятый меня замучил, – и принимался было рассказывать.

Но она перебивала с виноватой улыбкой:

– Ой, ну что ты? Нельзя же снам верить. Не верь. Мне вот сны вообще не снятся, потому что я в них ни капельки не верю.

И он давил в себе слёзы. Давил в себе обжигающее изнутри желание облегчиться. Да и перед кем облегчаться? Не было в его жизни таких людей. А остальные засмеют. Почувствуют слабость и загрызут. Люди – не ангелы, люди такие. Возможно, кто-то прямо сейчас терпеливо точит нож зла, чтобы при первой удобной возможности воткнуть его в твою спину.

И их много, этих «кто-то». Сергей Иваныч не раз переходил им дорогу. Не раз дорогу ему переходили они. Однако как бы там ни было нужно никогда не забывать главное правило – любая дорога имеет конец.

Сергей Иваныч держал за правило в конце рабочей недели, по пятницам, совершать встречи с важными людьми в ресторане «Angels». Такие неформальные посиделки – душа бизнеса, ибо они позволяют поговорить с партнёрами и врагами по душам.

Весной несколько таких встреч по разным причинам сорвалось, какие-то состоялись, но неожиданно произвели негативные последствия, другие закончились впустую, без какого-либо выгодного прогресса, и лишь очень малая часть дала дивиденды. Потому летом большинство запланированных ранее встреч потеряло всякий смысл, а на оставшиеся Сергей Иваныч плюнул сам, улетев с Наташкой, счастливо расквитавшейся со своей учёбой, в Таиланд. Дела зашли хуже некуда, и только одна встреча могла их как-то поправить.

Под конец отпуска, уже в сентябре, позвонила старшая дочь. Её голос был снисходительно ласков, но в казалось бы привычной снисходительности окончания фраз звучали не по-таиландски холодно.

– Привет, пап. Как отдых?

– Привет. Долго втягивались. Наташка говорит, что только-только начали по-человечески отдыхать…

– Пора заканчивать. У меня две новости. Одна плохая, другая хорошая. С какой начать?

– К плохому нам последнее время не привыкать. Давай с плохой.

– Всё кончено. Мы банкроты, пап. Не важно – сегодня, завтра, через месяц, через два, но мы неминуемо банкроты.

– Ладно… – Сергей Иваныч с фальшивой невозмутимостью кашлянул. – А хорошая?

– Человек из Москвы готов с тобой встретиться.

– Хорошо, поставь на следующую пятницу. В «Angels».

– Нет, он сказал в понедельник. И там, где он скажет.

В Таиланде была ночь, и Наташка только уснула. Иначе бы он расшиб телефон об стену от злобы, отчаяния и униженного самолюбия. Только теперь ему стал понятен смысл фразы «всё кончено». Это уже даже не нож в спину. Это гвозди в крышку гроба. Неумолимая оконечность чего-то убийственно-острого. Но не в живое, а уже мёртвое.

Наташка спала – сладко, по-детски безмятежно, заразительно. Во сне обнажив беззащитно-соблазнительные, зовущие женские прелести. Сергей Иваныч нежно, с бескорыстной заботой укрыл её покрывалом. Как хороший папа.

В эту ночь ему снова приснилось, будто он стоит перед обитой неокрашенным оргалитом дверью с номером 272 и не решается постучать. В комнате слышались голоса – смутно, слов не разобрать, но интонации какие-то гадкие, вкрадчивые.

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге возник тот парень – длинный, худой, косматый. С сигаретой в уголке рта. В морской тельняшке с длинными рукавами, закатанными до локтей.

– Ну? Нашёл всё-таки? – сказал парень, цепко взглянув в глаза.

Сергей Иваныч проснулся, словно в крещенскую прорубь ахнул, – свежий, заряженный, готовый на действие. Аж жить захотелось. Проснулся, но не вставал, долго любовался Наташкой. Боялся разбудить. Думал: «А и пошло оно всё на… Бог дал – Бог взял. Ничего, кроме неё, не надо, ничего».

В воскресенье они возвратились из Таиланда. А в понедельник утром позвонил важный человек из Москвы.

– Когда? Где? – сухо спросил Сергей Иваныч.

– Не волнуйтесь, за вами заедут.

Через час к его дому подъехал чёрный BMW 750, настойчиво просигналил пару раз. Наташка, испуганно посмотрев в окно, возмутилась:

– Серёж, это к тебе, что ли? А почему так грубо? Какие-то злые дяди.

– Ну что ты? Ну какие злые дяди?.. Разве я дам тебя в обиду? Это так, по работе. На работе иногда приходится быть… злыми дядями.

Он притянул её к себе нежно, но с силой, ощущая упрямое недовольство.

– Ты уезжаешь? – она выскользнула. – А когда приедешь?

– Опять вот упрямится… К вечеру, как всегда.

– А потому что ты опять грубый, – её тёплые зелёные глаза насмешливо прищурились. – Ладно, буду ждать. Иди уже к своим злым дядям.

И он ушёл. «Злые дяди» на бандитской BMW 750 отвезли его на заречную сторону города.

Важный человек из Москвы ждал в тихом кафе, затерянном где-то в глубине массива безликих пятиэтажных коробок. Он крепко пожал руку, затем вежливым, но властным жестом предложил сесть.

– Сергей Иваныч, давайте сразу к делу. Мы приветствуем ваше решение и считаем его единственно верным.

– Я ещё ничего не решил, – запротестовал Сергей Иваныч, проявляя характер.

Человек, крепыш невысокого роста, с острым, хищным взглядом, снисходительно улыбнулся.

– Вернёмся к нашему прошлогоднему разговору. Во-первых, вас зря не интересовали наши проблемы. Во-вторых, вас совершенно напрасно не интересовали наши возможности. Вы сказали узнать – мы узнали. Вы сказали найти – мы нашли. Надеюсь, вы теперь понимаете, с кем имеете дело?

– Что вы от меня хотите?

– Вашу подпись. Подписываете – и делу конец, мы решаем ваши проблемы. Вы продолжаете наслаждаться жизнью. В жизни ведь столько всего интересного. У вас ведь молодая, красивая жена, верно?

Сергей Иваныч почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине, и опять беспокойно засосало «под ложечкой». Крепыш смотрел пристально, не моргая и не отводя взгляда, с пугающей прямотой, с непоколебимой силой собственного превосходства. Вдруг вспомнились глаза того косматого парня в морской тельняшке – из сна. И показалось, будто это те же самые глаза. Жалящие больно и страшно, как остриё иглы.

Только теперь не сон. Реальность бывает куда беспощаднее. Всё, что вышло, – слабая, преодолевая ком в горле, попытка огрызнуться:

– Это вы к чему?

Крепыш снисходительно смягчился:

– Это к тому, что есть вещи, которые бесценны. Остальное, как говорится, Бог дал – Бог взял. Берегите себя, Сергей Иваныч. Всего доброго. Вас отвезут.

Сергей Иваныч подписал предложенные бумаги и опустошённый вышел на улицу, где его ждали «злые дяди» на чёрной «бэхе». Один из них услужливо открыл заднюю дверцу. Другой грубовато осведомился:

– Куда вас отвезти-то?

– Туда, откуда вы забрали. Домой. Набережная, 27, – ответил тон в тон, просто вставив чужую эмоцию в свою пустоту.

И вдруг заметил номер машины – С272НВ. Сердце ёкнуло, что-то пошатнулось внутри и стало падать, неповоротливое, тяжёлое, но удержалось, не упало. А может, это он сам пошатнулся и чуть не упал. Сел в машину и подумал, приходя в себя: «Господи, что это? Что происходит со мной? Неужто и правда ангелы меня куда-то ведут?».

– Везите меня на Заречную, дом 72, – скомандовал он, ощущая в себе прилив невероятной бодрости и даже здоровой злости. – Найдёте?

Водитель ткнул пальцем в экран навигатора.

– Мы всё найдём.

«Бэха» рванулась, быстро набирая скорость, и понеслась, ловко петляя по узким улочкам и подворотням.

Сергей Иваныч всматривался в окно с волнением и в то же время с изрядной долей скепсиса, усмехаясь над самим собой. Это было похоже на какую-то нелепую игру, будто бы два разных человека боролись друг с другом, втайне стараясь проиграть. Первый – циник, цинизм которого основан на гегемонии разума и здравого смысла – в глубине души боялся столкнуться с необъяснимым и со всё более нараставшим убеждением верил, что это столкновение неизбежно. А второй – легковерный авантюрист, увлекающийся любой глупостью сердца – чем дальше, тем больше совсем не желал сталкиваться с необъяснимым, с надеждой ожидая разочарования.

И когда Сергей Иваныч уже готов был вздохнуть с облегчением, «бэха» юркнула во двор, втиснутый между гаражами, двумя зданиями – пятиэтажкой и двухэтажкой – и длинным рядом старых каштанов. Миновав двухэтажку, встала у единственного подъезда пятиэтажки.

– Приехали, Сергей Иваныч, – сухо сказал водитель. – Заречная, 72.

Сергей Иваныч покрутил головой. Странно как-то. Вроде не так уж и похоже. А с другой стороны… вон даже скамейка стоит поодаль, и молодёжь на ней – пацаны «бу-бу-бу», девки визжат.

– А что это за место-то, не в курсе? – спросил он растерянно.

Водитель пожал плечами. Ответил тот, грубоватый, что сидел рядом с ним.

– Речное училище. Двухэтажка – учебный корпус, а пятиэтажка – общежитие.

Сергей Иваныч вылез из машины и пошёл к подъезду. Под ногами захрустели ершистые плоды каштана, валявшиеся тут в изобилии. Он остановился и проводил глазами таинственную «бэху» с номером С272НВ.

Из подъезда вышла бабка-вахтёрша, высыпала с газеты прямо на асфальт семечную шелуху, и уставилась изучающе. Однако Сергей Иваныч всегда, ещё с тех самых девяностых, выглядел солидно и безупречно – как большой начальник, поэтому она от греха решила подлизаться. Опережая его, пропищала с заискивающей улыбкой и даже раскланялась учтиво:

– А вы к кому? К нам? По какому вопросу?

– По личному, – ответил он. – Комната 272. Есть у вас такая?

– Есть. Вы к Владику, что ли?

Сергей Иваныч промолчал. Просто прошёл мимо бабки в тесный вестибюль, заставленный всяким общажным барахлом – тумбочками, партами, стульями. В вестибюле со скучающими лицами бездельничали подростки-студенты – кто сидел, копаясь в телефоне, кто бродил лениво из угла в угол.

– Эй, молодёжь! Двести семьдесят вторая комната где? – громко спросил он.

– На пятом. Прямо по лестнице, налево, по коридору до конца, – пугливо отчитался кто-то.

Сергей Иваныч поднялся по лестнице на пятый этаж. Длинный обшарпанный коридор – вправо и влево. Правая сторона освещённая и шумная, орала музыка, то тут, то там раздавался весёлый смех. Левая – тихая и тёмная, только в самом конце тусклой дрожью горела лампа «дневного света».

Он свернул влево. Ряд дверей по сторонам. Дошёл до конца, там, где горела лампа, увидел дверь, обитую неокрашенным оргалитом, с номером 272. Встал перед ней, подавляя волнение. Дико колошматилось сердце. Теперь уж было действительно не до шуток. В комнате слышались голоса – смутно, слов не разобрать, но интонации какие-то гадкие, вкрадчивые. Голоса эти показались ужасно знакомыми. Особенно один из них.

Впрочем, Сергей Иваныч ни о чём не думал. Полностью осознавая происходящее, он ощущал в себе необъяснимое ведение. Будто некто и вправду его вёл. И ему можно было доверять. На него можно было положиться, потому что он вёл не на гибель, а напротив – уводил от неё.

Это же внутреннее чувство заставило уверенно толкнуть дверь и войти. Противно пахнуло чем-то похожим на вонь грязных мужских носков, смешанную с пропитанным сыростью сигаретным дымом.

За потемневшим от старости шифоньером стояла казённого вида кровать на пружинах. Над ней висел ковёр с оленями. На кровати лежала Наташка в морской тельняшке с длинными рукавами. Тельняшка задрана донельзя, обнажив грудь с острыми возбуждёнными сосками. Ноги широко распахнуты, как у ненасытной шлюхи, бесстыдно розовела в тёмном пучке интимных волос влажная трепетность беззащитного места, которое Сергей Иваныч защищал ладонью, засыпая в разгорячённом бреду на брачном ложе. «Место» лапал, ковыряясь пальцами, голый пацан лет двадцати – длинный, худой, косматый.

– Пусечка моя… пусечка моя… – приговаривал он гнусавым голосом, шмыгая носом.

Орган пацана, такой же длинный, худой и косматый, побагровел от вожделения, а с самой его оконечности свисала бесцветная половая сопля.

Первой опомнилась Наташка, вскрикнула, быстро прикрылась тельняшкой, натянув её до колен. Вытаращила на мужа испуганные глазёнки.

Пацан зачем-то бросился к двери. Но Сергей Иваныч встретил его сокрушительным ударом в нос. Тот отлетел к шифоньеру, хлёстко стукнулся об него башкой и, упав, застонал. Из носа обильно пошла кровь.

– Серёж… – заныв, начала Наташка.

– Заткнись, сука, – оборвал её Сергей Иваныч. – Я тебе больше не Серёжа. Завтра же заберёшь свои вещи и уберёшься из моего дома. Поняла? Грубости… Грубости, говоришь? Поверь мне, ты ещё узнаешь, что такое настоящая грубость.

Не помня себя, в горьком, почти бессознательном тумане, он вышел на улицу. Вдохнул чистый воздух. И позвонил младшей дочери:

– Ты была права, дочка. Ангелы есть. И они всё знают.

– Ты о чём, папочка? – заволновалась та. – С тобой всё хорошо?

– Ангелы знают, – повторил он. – Ангелы всё знают. Этот мир груб, дочка. Потому что человек груб. Всюду властвует грубая животность, звериность. Поэтому человек ничего не видит, ничего не чувствует. Поэтому ничего не знает. А мир ангелов чист и нежен. Ангелы не выносят грубости.