Читать книгу Две любви Саныча - Сергей Кулаков - Страница 4

А в мае, через полгода после этого разговора, Саныч остался без жены. Был суд, надежд на оставлявший, и румяная, выгнутая от избытка принципиальности судья, огласила дикий, ошеломивший всех приговор. Четыре года с конфискацией! Конвойные увели Ларису в боковую дверь, где она уже вряд ли слышала плач дочерей.

Саныч – сам по себе человек выдержанный. Ему заснуть под грохот соседского перфоратора ничего не стоит, было бы желание. Ну, и так к своим сорока повидал кое-чего, была возможность закалить характер. Но после суда домой он вернулся сам не свой. Хотел почистить картошку – и вместо этого взялся почему-то за ботинки. Пошел в магазин взять вина – купил по привычке пива и для Ларисы. Немецкого, баночного, как она любит.

Дома увидел, что пиво принес, ком горячий встал в горле. Хорошо, старшая дочка, на шестом уже месяце беременная Аля, рядом топталась, носом шмыгала. При ней Саныч все-таки постеснялся рыдать, завесил глаза сигаретным дымом и налег на вино старательно. А к пиву Ларисиному не притронулся, рука не поднялась.

Утром проснулся первым, как всегда, – рядом место пустое, гладкое, как могильная плита. Притрагиваться страшно.

Начал завтрак готовить – ветчинку там жарить, яйца бить, – задумался: а что она сейчас там ест? И руки опустились, и кусок в горло не полез. Так, впихнул что-то насильно в пищевод и потопал на работу, глаза от людей пряча.

Для женщины семья там, где ее дети. Для мужчины – там, где его женщина.

Саныч был человеком семейным по призванию, ему без женщины жить не то что трудно – невозможно. И хоть дочки оставались рядом, и забот семейных меньше не стало, прибавилось даже, с посылками и свиданиями, – он весь как-то разладился, все пошло косо и неуставно.

Бывало, очередное сборище в гараже. Компания самая отборная, запас взят с таким расчетом, чтобы снова не ходить. Раскатится гульбище – запорожские казаки умерли бы от зависти. Но в определенный час, как бы не тянули, не уговаривали, Саныч поднимался, запирал гараж, всех безжалостно выгоняя, и шел домой, к жене. Лариса, хоть и отпускала побегать на лужок к братцам-кроликам, за порядком следила строго, не забалуешь.

Теперь же привычный ритуал сбился начисто. Время идти домой подходит – а идти-то не к кому. Гуляй, хоть загуляйся, никому ты не нужен. Я сам видел, отъезжая на автобусе: стоит Саныч у дороги, с места не сдвинется. Стоит ровно, красиво, не шатается. Но и куда идти, не знает. Завис между небом и землей, как шарик воздушный. Ему бы домой, а ноги не идут.

Вдруг увидел кого-то из знакомых, махнул рукой, крикнул, рванул через перекресток, в противоположную от дома сторону. Отчаянно, словно убегая от кого-то.

Назавтра звоню сообщиться:

– Как дела?

– Нормально, – грубым от сильного похмелья голосом.

– На работе?

– А где же еще?

Голос раздраженный, непривычный. Вроде в шутку отвечает, а чувствую – злится. Ничего подобного до этого не было, чтобы без причины злился. И на работу шел уже отошедши, свою меру всегда помнил.

Новая жизнь – новые привычки. Неутешительные.

– Продолжал?

– Ну.

– Компания хорошая была?

– Ну.

– До утра гуляли?

– Ну.

– Ладно, – сдался я, – береги себя…

– Давай, – как зубилом отрубил.

Я друг, я понимаю и не обижаюсь. Ломает человека. Себя не чувствует, как в ночной реке. Ни воды не видит, ни берегов. И уцепиться не за что.

Раньше занятий разных сколько хочешь было!

«Федя», например, под рукой. Гони в любую сторону, наслаждайся. Первое, на дачу. Там огород, теплица, речка, птички, тишина. Попотеешь, конечно, на грядках, но потом и отдохнешь в теньке, выпьешь под теплый, в колючих пупырышках, тобой же выращенный, огурец. И порадуешься тому, что все вокруг твое, и все идет, как надо, и дальше будет еще лучше.

А поездки в столицу всей семьей! Это вообще любимое. По магазинам, сначала знакомым, – дочкам и жене купить нужное. Потом на рынок, оптовый, безбрежный, сказочно дешевый, а там вкуснятину сумками, сумками, так что «Федя» после трех заходов на задние колеса приседать начинает. Но ничего, до дома все равно с ветерком, с настроением, с планами на будущее – прекраснейшими.

А ужины по вечерам под пиво и телевизор, обильные, долгие? А ремонт, затеянный с размахом, с выдумкой, на зависть знакомым и родственникам? А покупки, любовно размеченные на годы вперед…

Все пропало. Ничего не стало. Ни Ларисы, ни денег. Ни «Феди», конфискованного, как и гаража, и прочего совместно нажитого. И ремонт забуксовал, и покупки забылись. Была ровная дорога, и вдруг оборвалась глухой стеной. И живи теперь возле нее, как хочешь, потому как и назад хода нет – поздно.

Саныч, от тоски спасаясь, взял к себе дочку Алю с зятем Димой. До этого они у Вали, матери Димы, жили. Но Саныч вытребовал их к себе. Не мог один, не представлял даже как. А тут квартира трехкомнатная, пустая – хоть вешайся в этих комнатах, каждый день в новой.

Ну, стали жить вместе. Санычу Дима, невзрачный, пустобрех, противен был одним своим видом. К тому же не мог примириться с тем, что этот недоросток-перестарок женился на его красавице-дочери. Наверное, даже слегка ревновал в душе. Впрочем, в этом он не только мне, себе бы не признался. Но ненавидел зятя всей душой. Однако же терпел. Чем одному заживо гнить, лучше уж хоть какими отношениями пробавляться. Все душе пища, а не трупный яд.

Но главное горе ждало Саныча впереди. Он как-то и не думал о нем, суетой повседневной занятый. И когда накрыло его, растерялся хуже, чем от Ларисиной посадки.

После суда уже больше месяца прошло. Лето было в разгаре. Город наш благоухал в зелени лип и каштанов, молодежь ходила Бог знает в какой обтяжке, круглые девичьи попы мелькали вперемешку с солнечными зайчиками, и все поголовно устремлялись на речку загорать и наливаться здоровьем.

А Саныч затосковал.

Встретились с ним в очередной раз – он какой-то бурый весь.

Я не лезу, понимаю: чем-то обеспокоен человек. Может, с дочками что? Альке вот-вот рожать, и Дашка, младшая, у тещи в соседнем подъезде живущая, подросла, чего хочешь жди. Возраст самый-самый, школу заканчивает, тут смотри и смотри.

Но Саныч долго крепился, не признавался, чем удручен сверх обычного. И только когда доза стала близиться к запредельной, выдал свой секрет.

Надо понимать, что в малом городе, где жизнь и так напоминает прятки на сцене, подобные темы обсуждать не принято. Даже между старыми друзьями. Считается, что у нормального мужика все везде и во всех смыслах нормально. Потемнить можно, да, это правилами игры допускается. Но проблем в личном плане не существует. Точка.

Это там, где-то за бугром, чуть что не так, несутся к психотерапевту. А у нас все сложности решаются самостоятельно, и уже в качестве добровольной услуги иногда в эти сложности посвящаются самые доверенные лица. Для чего собираемся и пьем, собственно.

Потому-то Саныч и терпел, не умея нарушить традицию. Но когда из динамика полилось наше заветное, старенькое, из арсенала «Дискотеки 80-х», размяк-таки, сдался.

– Припирает мне, – сказал он, потупясь.

– Что? – спьяну не понял я, обычно догадливый.

Саныч как-то виновато покосился на меня. Лицо его было насупленным и грустным. И даже губы поджались, от чего он выглядел старше и несчастней.

– То! – сказал он с натугой.

И смигнул трижды. Многоточием.

До меня стало доходить. А когда дошло, я задумался.

Да, проблема. Мелкая, но это как посмотреть.

– Что, сильно? – сочувственно спросил я, как будто речь шла о расстройстве желудка.

– Не то слово! – хмуро сказал Саныч.

Я быстро посчитал. Ну да, срок подходящий. А мужчина здоровый, хорошо кормленный, да еще с похмелья через день. Тут не то что побуреешь – винтом вокруг себя закрутишься.

– А что, нет под рукой никого? – спросил я.

Саныч отрицательно покачал головой.

– А свидание когда с Ларисой?

– Не скоро… Осенью только.

Проблема резко усугублялась.

Надо же, мстительно подумал я, а еще недавно про личную свою жизнь через губу говорил. И казалось, вовсе о ней предпочитает не думать, вяло и как бы подневольно исполняя супружеский долг и радуясь больше посиделкам с друзьями, нежели интимным отношениям с супругой.

А тут вдруг – приперло ему. Поди, дали бы сейчас жену, вскочил бы на нее, как юный пудель. Не знал бы, с какой стороны облизать. Ногу он еле перекидывает! Все познается в сравнении. Банальность, согласен, но что есть наша жизнь, как не подтверждение банальностей?

– Нашел бы кого, – посоветовал я самое простое.

– Кого? – спросил Саныч угрюмо.

В самом деле, вопрос серьезный.

Где искать!?

На работе нельзя, это табу, это даже не обсуждается. Саныч работал на том же заводе, что и Лариса, мастером в цеху. И знал совершенно точно, что о любой его связи на работе Ларисе тут же донесут туда. И знать не будешь, кто. Добрая душа всегда найдется. А Ларисой Саныч дорожил. Это была его семья, его прошлое и будущее, его все. Здесь исключался даже намек на риск. Поэтому работа отпадала, увы, хотя там, конечно, в отзывчивых женских телах недостатка не было.

Дальше что?

Искать среди знакомых? Их, конечно, имелось немало, как у всякого городского старожила. Но, если присмотреться: а кто там был из того, кто требовался? Куча родственников, кумовьев, друзей, коллег и так, людей посторонних. Но выбора-то нужного – никакого! Опять же, попросишь по дружбе, чтоб свели с кем, мигом к Ларисе весточка полетит.

Вот и думай, что делать.

На улице не встанешь, не начнешь всех проходящих мимо женщин за руки хватать, мол, приспичило мне, спасите-помогите, тону. Этим скорее напугаешь, а то нарвешься на неприятности в лице летящего с перекошенным лицом мужа или кавалера. Тут же все рядом: и мужья, и кавалеры. И больница, кстати сказать.

Только того, что надо, не было.

А проблема меж тем оставалась и набирала вес.

Еще через пару недель Саныч не говорил виновато, а чуть не ревмя ревел. И не мне, а уже всем знакомым. Так его разбирать стало, беднягу.

И слово новое в его лексиконе появилось. Какое-то членистоногое, колючее и скользкое одновременно.

– Сперматоксикоз у меня, – говорит, не запинаясь.

Выучил наизусть, затвердил, как диагноз тяжелой болезни.

– Да ладно, – говорю я, – не придумывай…

– Задолбался я уже! – кричит Саныч, меня не слушая. – Глаза на лоб лезут, скоро на стену кидаться начну. Натуральный сперматоксикоз.

Вбил в голову – не вышибить.

Потом пили в компании, он этот «сперматоксикоз» и другим раз пять повторил. Словно бы и гордясь даже столь сложным термином, определяющим его проблему, и тем, конечно, как свободно с этими терминами управляется. И жалуясь от всего сердца: плохо мне!

Но это семечки, болтать можно что угодно. Худо ему было по-настоящему, я-то видел.

Смешно! Мужик на пятом десятке, двоих детей вырастил, вот-вот дедом станет, а ноет из-за пустяка.

Но и жалко. Мой друг мучается, места, можно сказать, не находит. А я с ним пью, честно в глаза ему смотрю – и ничем не помогаю. Хорошо еще, не смеюсь в голос.

Некрасиво. Не по-нашему это.

Начал и я, наконец, серьезно думать, как помочь делу.

– У меня знакомый был, – говорю осторожно, – он в море ходил. Подолгу. Так он говорил, у них в душевой на полочке журналы лежат специальные. Ну, мужские типа… Они даже шутили: сходи, мол, в душ, там блондинка на такой-то странице тебя ждет…

И смотрю на Саныча: как ему такой вариант?

– С журналами не проблема, – продолжаю, – сейчас не старые времена. Любых можно купить.

Саныч молчит, на меня не глядя.

Соображает, думаю. Мысль пошла работать – уже неплохо. Все лучше, чем за свое членистоногое слово держаться.

– А можно, – развиваю идею дальше, – и дисков прикупить. Жаль, ты компьютер никак не освоишь, там в Интернете такого добра навалом. Но и фильмы продаются какие хочешь, видик-то у тебя есть. Сиди, смотри, помогай организму от свидания до свидания…

Смотрю, морщится. И головой качает.

– Тогда журналы, – говорю. – У меня, кажется, завалялась парочка, принесу.

Говорили мы тихо, но пьющие рядом друзья нас услышали. Кажется, и кричали о своем, в нашу сторону не глядя, галдели о работе, о зарплате и еще о чем-то, – я не вникал. А мы шептались тихонько, плечом к плечу на лавочке сидя. Но чье-то ухо всегда прилепится к чужому разговору, тем более что компания-то общая, и сидели мы в тесном кругу в старом тещином гараже, который Саныч в отсутствие покойного тестя сделал новым своим прибежищем.

– Какие журналы? – спрашивает Валерка Жилов, нас поочередно оглядывая.

Валерка – алкоголик и балбес, несмотря на возраст. Так вообще он мужик безобидный, но, если что на язык попадет, потащит по всей округе, ни от кого тайны не делая. Да и сам поминать будет долго, тешась этим, как хулиган рогаткой.

Я покосился на Саныча, тот незаметно качнул головой.

– «Вокруг света», – говорю. – Есть такой журнал.

Валерка подумал. Хотя думать ему не очень идет. Бывший десантник, он широкоплеч и мосласт. Телесный его аппарат был создан исключительно для подвигов, для думанья там места не предусматривалось. Но поиграть в умного он обожает, и глаза его смотрят с косоватой хитринкой, как у галки, ворующей крошки в уличном кафе.

– Зачем он вам? – спрашивает.

– Чтоб не быть таким придурком, как ты, – отвечает Саныч.

Саныч грубиян, да. Но это никого не шокирует. Напротив, вызывает интерес и перенос внимания в нашу сторону.

– Чего это я придурок? – ревет утробно Жилов.

– Потому что идиот, – спокойно завершает Саныч.

– Слышь, молекула, ты чего к людям лезешь? – строго спрашивает Жилова Вова Брагин.

Вова – человек авторитетный. Рядовой слесарь на заводе, здесь он почетный генерал. Приземист, не толст, но плотен и коренаст, как Вий, и голос его, хрипловатый, уверенный, всегда отличаем, как голос первой скрипки в оркестре.

Саныч исподтишка завидует ему, принижает, называя «Карапузом» – неосновательно и неостроумно. Зато обидно, хотя Вова виду не показывает. Его авторитет неколебим, и ему, а не Санычу, адресованы здесь все главные вопросы.

Жилов с Вовой – вроде бы друзья. Но Жилов, рычащий голос которого способен напугать обычного человека даже ясным днем, держится при Вове, как Пятница при Робинзоне. Или как шут при короле – по обстоятельствам.

– Кто это к ним лезет?! – заревел еще громче Валерка. – Спросил только про журналы.

– Какие журналы? – поинтересовался Вова.

– «Вокруг света», – ответил Саныч нейтрально.

Он-то знал: Вова всегда начеку.

– Лучше «Мурзилку» возьмите, – засмеялся Андрюха. – Интереснее!

Андрюха молод, худ, жилист и смешлив за троих. Гениальный жестянщик, он скромен, как всякий мастер. Но посмеяться любит и особых поводов для этого не ждет.

– Скажи еще, «Веселые картинки»! – подхватил Сашка Когтев, сам не зная, насколько он близок к истине.

Саша – пенсионер, но моложав без фальши, и задора у него не меньше, чем у Андрюхи. Повезло с генами. Но вид у него очень приличный, плюс очки, так что выглядит он как начальник средней руки, по ошибке затесавшийся в горластую банду малолеток.

– А что, плохой журнал? – закричал запальчиво Валерка. – Я его все детство смотрел.

– Только что смотрел! – засмеялся Андрюха. – А читать не пробовал?

– Ага-га! – передразнил Валерка хриплым басом.

– Чтобы читать, надо буквы знать, – заметил Вова Брагин. – А он вместо росписи крестик ставит.

– И тот кривой, – удачно добавляет Саныч.

Все радостно смеются.

Валерка тоже улыбается. Улыбка у него мальчишески-беззащитная, добрая-предобрая, и, не будь она украшена где золотой фиксой, а где дырой, ее можно было бы назвать очаровательной.

С чего начинается веселье, уже забыто. Я, правда, кошусь незаметно на Саныча, но он в этот момент он разливает вино и на меня упорно не глядит.

Разговор тем временем течет дальше.

Вова рассказывает анекдот «в тему» – про своего тезку, неувядающего Вовочку. Досказал, все снова засмеялись. Как того Вове и требовалось. Он взял свой стакан, чуть выпрямил могучий корпус.

– Ну, – сказал, глядя вдохновенно на содержимое стакана, – огонь!

И первым безо всяких там чоканий выпил.

– Огонь! – подхватил Андрюха.

Дальше – общий план и постепенно расплывающаяся картинка.

Уже когда распадались, в хохочущих, вертлявых огоньках ночи, в сладком, тающем на лице ветре, я Саныча еще раз спросил про журналы.

– Не надо, – ответил он твердо.

– Ладно, – говорю я. – А как ты?..

Саныч помолчал.

– Надо что-то придумать, – сказал он.

– Я придумаю, – пообещал я.

И придумал.