Читать книгу Две любви Саныча - Сергей Кулаков - Страница 7

Алька, старшая дочь Саныча, была как манекенщица. Высокая и стройная, но без ненужной спортивности. Пухлые, как у отца, губы. Его же голубые глаза, только в омальвиненном варианте. Эталонная грудь. Узенькая талия, на которой в добром соседстве с пупком уселась татушка бабочки. И природная доброта – лучшее украшение женщины.

Сутулилась она только дома. На людях старалась, держала пружинку позвоночника ровно. А белобрысость даже шла ей, делая похожей на вечного ребенка. Такие лица никогда не стареют.

Алька была добродушна, как жеребенок, обожала компании и праздники, и несколько безалаберный ее характер легко мирился с грубостью окружения. Вернее, она эту грубость никак не чувствовала, ничего другого не зная, да и не желая знать, как большая часть ее вполне счастливых подруг.

Мужа своего она любила, хотя и мать, и отец были резко против ее брака.

Дима был мелкий, черномазый, с рябым одутловатым лицом и бедной мамашей-одиночкой. Правда, у него были живые темно-карие глаза и губастенький улыбчивый рот, но это несущественный плюс к мужскому портрету, если все остальное хуже некуда. К тому же он был на пять лет старше Альки, которой на момент знакомства едва-едва исполнилось восемнадцать. Такого зятя Лариса себе никак не желала.

Как и весь клан, собственно.

Но Алька уперлась: любовь. Уперлась серьезно, при всей мягкости она была упряма, как ее отец.

Что ж, сыграли свадьбу. Живите.

Саныч к людям относился в целом хорошо. То есть, не ненавидел их, пока ему не сделали плохо несколько раз подряд.

Дима сделал.

То, что он пил, ладно. Пили все, и побольше. Но он был во хмелю омерзителен. Вежливый улыбчивый продавец, выпив несколько рюмок, превращался в хвастливого гусара, в завтрашнего миллионера, в грозу района, в хитрую, скользкую сволочь, говорить о которой Саныч не мог спокойно, как себя ни сдерживал.

Лариса зятя на дух не переносила, и, пока она была дома, молодожены жили у Димы, в тесной, забитой советским еще хламом, двушке. Алька нашла с его матерью, простоватой до глупости Валей, общий язык, ну, и как-то существовали. Хотя родители видели: не сладко ей там приходится.

Но у Ларисы характер железный, и решений своих она не меняла. Пока не села и решения ее стали ничем.

Тут Саныч затосковал в одиночестве и вытребовал молодых к себе.

И началось.

Драки не было в первый же вечер только потому, что Алька слезно упросила отца не бить мужа.

– Вы моих друзей знаете? – вопрошал Дима грозно и неуступчиво.

– А что мне твои друзья? – так же грозно и неуступчиво отвечал Саныч. – У меня свои есть.

Они стояли в коридоре грудь в грудь и сопели друг другу в лицо, не сдавая ни пяди позиций.

Саныч был ровно в два раза крупнее зятя. Он высился над ним, как штурмовая башня, и мог бы прибить его одним ударом.

Но тот не замечал этой очевидности и пыжил узкую грудку, как будто на ней был железный панцирь.

– А что с вами будет, знаете? – спрашивал он все грознее.

– Ну что со мной будет? – отвесив презрительно губу, интересовался Саныч.

– Да все вам будет! – выкрикнул Дима.

– Какое все? – закричал в ответ Саныч. – Да это тебе сейчас будет все!

Он покосился на Альку, сидевшую в кухне. И увидел, что глаза у дочери полны крупных прозрачных виноградин.

Она уловила взгляд отца и потрясла головой: не надо! Виноградины от встряски густо покатились по щекам.

Она жалела охламона-мужа, который только что обидел ее. И отменяла наказание. Она была добра – не в мать.

И Саныч в душе не хотел драки.

Друзей он Диминых знал. Лихое дворовое племя, он сам из таких. Нет, он их не боялся. Но и не знал, на что они готовы ради своего товарища.

Вполне возможно, на многое.

Ситуация могла стать щекотливой. Собирать потом ополчение, – а кто его знает, захотят ли? Водку пить в гараже все горазды, погалдеть – тоже, а вот встать за спиной перед оравой молодых толкачей кто готов?

Но не в этом было дело. Это было вторично. Дочка плакала и мотала головой, вот что главное. Значит, любила дурака и прощала.

Саныч, еще немного потеснив зятя, махнул на него рукой. В прямом смысле. Не хочу, дескать, о тебя эту руку марать. Скажи спасибо Альке.

И отошел за стол, где еще оставалось.

Но внутри застряла дрожь и уже не проходила. Надо же, гаденыш, угрожал ему, в его же доме! Друзей своих приплетал, а это уже не шутки. Это уже – до последнего.

Но градус ненависти был еще далеко не так высок, каким он стал впоследствии.

Альку увезли рожать.

Саныч маялся в ожидании. Переживал. Боялся. И жены нет рядом, – с ней переживалось бы легче.

Родила Алька нормально. Девочку. Настей заранее названную. Все хорошо, праздник в доме.

А Дима запил. От радости, да, наверное, тоже и от переживаний. Альку он все-таки любил.

Саныч попросил его, как человека, чтоб не разгонялся. Скоро жену забирать из роддома, надо, чтоб все было по-человечески.

Тот руку к сердцу – хлоп! «Да вы что? Конечно. Я же все понимаю. Не волнуйтесь, Андреевич, все будет хорошо. В лучшем виде».

Пора Альку забирать. Саныч в роддом собрался, Димы нет. Нигде нет. И мобильник молчит. Поехал без него, надеялся, там встретятся.

Нет, не встретились. Деду вручили кулек с внучкой, дочка вся в слезах полезла в машину. Гаденыш так и не появился.

Домой приехали, стали устраиваться.

На Альке лица нет. И ребенка не слышит.

– Может, с ним что-нибудь случилось? – рыдает.

– Да что с ним могло случиться? – отвечает Саныч. – Пьет с друзьями.

– А может, они купаться пошли? – развивает тему Алька.

А у самой тело деревенеет от мыслей.

– Да ничего с ним не станет! – зашумел Саныч. – С такими не становится…

Алька выкатила на него побелевшие глаза, кинулась звонить: на мобильный, на работу, друзьям.

Нигде нет. Уж и мамаша взбудоражилась, подняла чуть не весь город. Теща тут советы дает, в милицию, в морг порывается звонить. Дашка, на сестру глядя, пошла моргать все чаще.

Ребенок плачет, бабы плачут, Саныч и за мамку, и за няньку. У Альки от горя молоко пропало, пришлось смеси готовить, вспоминать молодость.

Красавец нарисовался только к вечеру. Ввалился в дверь, как с лошади спрыгнул, смеется чему-то. И сразу полез распухшей рожей в кроватку, смотреть наследницу. Так и окунул всю вонь уличную, всю собранную по чужим углам мерзость в парную младенческую чистоту, как в корыто.