Читать книгу Разочарования Клары Бабосюк - Сергей Ледовских - Страница 1

Плюшевый медведик с несуразно огромными задними лапами задумчиво прислонился мохнатой щекой к зеркалу, словно принюхиваясь к собственному отражению. Лапы у медведика, прямо лыжи какие-то, были придуманы и скроены очень давно для того, чтобы на ступнях смогла уместиться аккуратным крестиком вышитая в два абзаца надпись: «Маша. 1.4.1979. На пенёк не садись. С дураками не водись. Кашу кушай. Маму слушай». Вокруг медведика были разбросаны скрепки, заколки, рублёвая мелочь, обёртки от конфет «Мишка косолапый», лежали стереонаушники, щётка для волос и тюбик губной помады. Там же расположилась папка с полуразвязанными тесёмками, судя по объёму – то ли диссертация, то ли недоукомплектованный набор бракоразводных документов. К папке была прилеплена записка: «Подколодная! Глянь на 25-й и 26-й страницах – там мура полная!» Лежала ещё утомлённого вида книга с бесцветной обложкой, из которой, словно термометр из подмышки, торчала потрёпанная закладка. Книга называлась: «В. Бессонов. Сны. Что мы о них знаем, и что они знают о нас».

Распростёртая на двуспальной кровати Клара мягко и безмятежно сопела, лёжа на животе, левым ухом прильнув к подушке. Из-за такой её позы казалось, что нос спящей застенчиво целуется с левой щекой. Недвижная Клара в этот момент уже видела сон, один из тех снов, широкоформатных и цветных, которые, логично заканчиваясь или обрываясь где попало, чаще в самом интересном месте, обычно возвращали её к реальности.

Вот, наконец, всё ещё отсутствующая Клара нахмурилась, обиделась, затем озадачилась, потом расстроилась, разозлилась, наконец без всякого перехода вдруг улыбнулась и, прыснув от внезапного приступа весёлости, проснулась. Ей было очень смешно. Чудеса! Что такого смешного можно увидеть во сне? Согласно исследованиям и выводам В. Бессонова – абсолютно ничего. Сны дело серьёзное. Они еженощно утаскивают нас к себе и с бестолковой настойчивостью крутят нам многосерийное кино, напуская туману и запутывая сюжет. Мы же в большинстве случаев бесцеремонно просыпаемся, отмахиваемся от них, вскакиваем и бежим чистить зубы вместо того, чтобы очароваться, задуматься. С другой стороны, хочется возразить – задуматься, помилуйте, да о чём же? Если сон есть такая большая премудрость, то для чего же тогда эта учёность лезет со своей, скажем, селёдкой и тычет ею в нос вместо того, чтобы прямо и по-человечески объяснить: «дорогой(ая), вас ждут глубокие финансовые разочарования». И чем крупней, зубастей и зловонней эта вещая селёдка, тем серьёзнее ожидающие вас заботы. Если селёдка свежая и живая, значит, вам не заплатят за уже сделанную работу, кинут, проще говоря; если она жареная или пряного посола – вам не возвратят долг или же ваши сбережения сгорят в огне очередного кризиса. Мура полная. Однако, несмотря на очевидную бессмысленность, нелепость проведённых параллелей, в течение первых волшебных мгновений после пробуждения любое сновидение всё же кажется чистым, как собственная слеза, и понятным, как чужая жизнь. Тяжёлые разочарования, пряные слёзы разлук, «вечерней зари последние прощанья» так ясны, так естественны, так выпуклы и многозначительны, что хочется, натянув на голову одеяло, немедленно покинуть этот грустный мир. Кошмары так бесцеремонно наглы и леденяще безобразны, что хочется одеяло с головы сбросить, вскочить и в ужасе бежать, мчаться неизвестно куда. Отчего, вы думаете, некоторые, ни свет ни заря проснувшиеся, вздрагивая от холода и ритмично вздыхая, c обречённым видом бегают по сырым аллеям, ожесточённо вертят шеями, трясут голеностопами и машут руками? Физкультура? Как же! Убегают они от собственных сновидений, отмахиваются от неудобно поставленных вопросов!

Тают волшебные грёзы, – бледная серость утра, туманящий рукав недоглаженной рубашки, обугленная кайма яичницы, требовательный крик утренней птицы за окном, сварливое ворчание туалетного бачка, вокзальный свист чайника, – навязчивая мизансцена пробуждения, назойливая фонограмма объективной реальности сообща убедительно доказывают, что приснившийся сюжет есть полная ерунда – полная-полная, броуновское движение ерундовых мыслей и больше ничего.

У Клары таянью грёз этим утром предшествовала бледная, без неба и облаков, скупая на прохожих улица, из серого угла которой ярким пятном, выступом, как слегка выдвинутый ящик комода, торчал портик ювелирного магазина. На витрине портика выставленные аккуратными рядами блестели драгоценные кристаллики, казавшиеся мелкими осколками чего-то большого, значительного, волшебного и прекрасного, вдребезги расколошмаченного неведомой разбойной силой… Дребезги… Ни зги… (здесь далее неразборчиво, вероятно, Клара чихнула во сне)… Бриллиантовое колье! Колье! Ах! Ах!.. Спящая, вероятно, уже находится в магазине и, заворожённая, глухим взволнованным и одновременно полным фальшивого безразличия голосом просит ассистента: «Позвольте, мм-м, взглянуть на это колье. Я хочу убедиться, что оно мне, мм-м, к лицу». Тот небрежно так взглядывает на неё и отвечает: «Оно вам, мм-м (передразнивает), не по карману будет. Идите и не путайтесь тут под ногами».

– А-ах! Это что же за порядочки у вас за такие?! – негодуя, возмущается Клара. – Позвольте примерить, и всё тут!

– Ой, бросьте вы, – говорит продавец, поморщившись, но уже миролюбивей. – Далось вам это колье! Чего вам выпендриваться? Ходите так, без него – натуральней будет, и в метро спокойней ездить.

– Да это просто замечательное колье! Я его хочу! Хочу! Хочу, и всё! – продолжает кипятиться и настаивать Клара, забыв уже, что товар ей действительно не по карману. То есть, колье – это, допустим, Солнце, а её условный карман – это вроде как чёрная дыра в созвездии Лебедя. Дистанция астрономическая.

– Да что в нём замечательного? – продавец наклоняется над витриной, внимательно рассматривает изнывающий от собственной значительности экземпляр и негромко, но демонстративно фыркает.

– Просто превосходное, я вам говорю! Превосходное! И это вот… И это!.. Мне вообще здесь на витрине все вещи очень глянутся. Ассортимент необычайный! Что, съели?!

– Ой, умираю. Скажите ещё, что вам вообще весь этот магазин импонирует.

– Чудовищно импонирует!

– Ну, даёте! Может, вы благодарность хотите выразить?!

– Обязательно! Ещё как выражу!

– Выражайте… Минуточку, только обождите. Я сейчас менеджера позову, и вы ему всё и выскажете. Не забудьте указать, кто конкретно помог вам ощутить всю прелесть нашего сервиса…

Сон бледнеет, чахнет, пытается ускользнуть. Вместе с ним, вильнув фалдой пиджака, норовит исчезнуть продавец. Клара усилием воли хватает его за пиджачный карман и тянет, тянет к себе… Неожиданно появляется менеджер. Клара, возгораясь последней вспышкой азарта, отпускает тетиву натянутого кармана, ассистент взмахивает руками и валится за горизонт прилавка. Сновидица ожесточённо и гневно говорит благодарную речь, жестом разъярённого адвоката указывая, то на колье, то на упавшего за борт сюжета продавца. Менеджер польщён, случайные покупатели аплодируют… Клара просыпается и рыдает от смеха.

Вот к чему такой сон? К грибам на ужин? Или опять к той же всеобщей финансовой селёдке?

Третьего дня (точнее, третьей ночи) Клара во сне встретила своего школьного приятеля, Олегыча. Они дружили когда-то очень крепко и беспросветно. Олегыч всегда слыл человеком суетливым, бестолковым и несуразным. Да. Теперь, представьте – идёт Клара по бульвару летящей походкой, то есть, пройдёт немного и взлетит, ощущая на себя взгляды изумлённых прохожих, пролетит не очень высоко над землёй, низко даже, словно крокодил из анекдота, затем прибульварится и опять прошагает немного – взлетит и сядет, взлетит и сядет. Тут, откуда ни случись, тащится ей навстречу бесполезный человек – Олегыч, плетётся, плотно прижатый к тротуару третьим законом Ньютона. Замечает порхающую Клару, всплёскивает руками:

– Кларусель, ты?! Какая встреча! Сколько вёсен, сколько осеней!

– Каких ещё ахиней? – не сразу понимает Клара. – Ты откуда?

– От кутежа и блуда, – усмехается Олегыч. – Пойдём ко мне, чаю выпьем. За встречу, так сказать. У меня ведь всё по-старому – я живу там же, с мамой, маму по-прежнему зовут Еленой Вадимовной. Помнишь?

– Спрашиваешь…

(Елена Вадимовна! Это такой образец! Такой экземпляр будущей чьей-то свекрови!.. Но об этом позже.)

Клара нехотя принимает приглашение и в приземлённом унынии следует за Олегычем. Не запылившиеся, они являются к нему домой. Елена Вадимовна встречает их, сверкая лишней прядью седых волос и парой дополнительных морщинок, спрятанных в уголках глаз. Как всегда, спрашивает:

– Максик, ты привёл новую девушку?

– Ну что ты, мама! – как всегда удивляется Олегыч. – Это опять Кларуся. Неужели ты её не помнишь?

– Ах, эта. Очень приятно, – негромко замечает мама и удаляется.

Бесполезный человек ведёт Клару через коридор на кухню. Ещё в школе у Клары была такая примета – если Олегыч, проходя через собственную прихожую, споткнётся больше двух раз, значит, он чем-то крайне взволнован. На этот раз потусторонний вещий Олегыч цепляет носком ботинка шнур коридорной лампы и та, роняя абажур, ослепительно вспыхивает. Хозяин прихожей от удара светового импульса валится на висящие на пристенной вешалке пальто и куртки. Вся эта бытовая конструкция, напичканная головными уборами и одеждой, горестно рушится, как фондовый рынок в августе, и ласково обхватывает Олегыча своими мягкими и ворсистыми конечностями. Незадетая Клара в ужасе проскакивает в кухню и нервно садится там на табуреточку в ожидании дальнейших происшествий. Наконец появляется раскрасневшийся Олегыч, наполняет электрочайник водой по самую отметину и включает его в сеть. Затем беспросветный друг пытается завязать разговор с томящейся в беспокойном ожидании Кларой, но их беседе мешает потрескивание искрящего шнура электроприбора. Олегыч раздражённо хватает шнур, пытаясь что-то там приладить. Его шарахает током, он, конвульсивно вздрагивая, опрокидывает чайник. Прибор падает и, раскрываясь от удара, обильно обдаёт ступни Олегыча кипятком. Бесполезный человек начинает энергично подпрыгивать, поднимая острые, как у японского журавля, колени. Пытается схватить со стола полотенце, но лишь смахивает на пол поднос с чашками и блюдцами. Поскальзываясь на разлитом кипятке и, теряя равновесие, хватается за буфетную дверцу. Баночки с вареньем в белоснежных чепчиках начинают выпрыгивать с верхней полочки буфета как обезумевшие матросы с заваливающегося набок корабля… Но это всё ещё грустная часть истории. На шум входит Елена Вадимовна и вопрошает:

– Боже, да чем же вы тут занимаетесь?

– Чай пьём, – отвечает ей вещий Олегыч…

Вот в этом месте третьего утра Клара проснулась и долго содрогалась от хохота. Ей никак не удавалось почистить зубы, не забрызгав зубной пастой пижамы и зеркала в ванной. Она, вооружась косметичкой, пыталась привести в порядок глаза, но тут же на эти глаза у неё наворачивались слёзы беззвучного хохота. Приходилось снимать со щёк размазанную тушь и начинать всё с начала.

Попозже уже, успокоившись и в меру погрустнев, Клара откопала где-то бестселлер В. Бессонова, но за два последующих дня прочла всего шесть страниц.

Окончательно проснувшись, Клара вздохнула, присела на кровати, дотянулась до таинственной толстой папки, доразвязала тесёмки. Привычно окинула взглядом титульный лист:

Дж. Гришман – Оборотень

(J. Grishman – The Shapeshifter).

(перевод с английского Клары Бабосюк)

Помассировала немного веки подушечками пальцев, пробормотала что-то неразборчивое и затем наконец углубилась в содержимое папки, откапывая злополучные двадцать пятую и двадцать шестую страницы.