Читать книгу Бизнесмен - Сергей Майоров - Страница 3

Хоронили Мишку на Северном кладбище.

Его место оказалось в конце аллеи. С фотографий на дорогих памятниках на нас смотрели лица людей, застреленных или взорванных в первой половине девяностых. Я знал многих из них. Большинство не дожило до тридцати. Кушнер погиб в тридцать семь.

А я всегда был уверен, что он меня переживет…

Утро выдалось ветреным и холодным. На лакированной крышке дорогущего гроба дрожали капли дождя. Люди стояли под зонтиками, поднимали воротники. Собралось больше ста человек. Кое-кто мне был неизвестен совсем, а о многих я бы не вспомнил, не встреть их сейчас. Странно, но именно они говорили самые длинные, самые прочувствованные речи. А вот я сумел родить лишь несколько стандартных фраз.

Хотя должен был сказать больше других.

Я впервые увидел его, когда работал вышибалой в кабаке. Кушнер пришел вместе с приятелем и тремя девушками, среди которых была и моя будущая жена Инга. А потом он появился в моем спортзале, выряженный в дурацкое шелковое кимоно с иероглифами и драконами. Кушнер хотел научиться драться, но физический поединок не был его стихией. Зато у него отлично работала голова.

Я мог вспомнить, как Михаил вытащил меня из тюрьмы.

И как он вычислил, что на меня готовится покушение. Это было на заре становления нашего бизнеса. Мы успели принять кое-какие упреждающие меры и победили.

Именно он настоял на том, что пришло время легализовываться. Разработал концепцию нашего холдинга, завязал нужные связи, выстроил схемы. Он вполне мог справиться без меня. Нашел бы кого-то другого, чье имя служило бы гарантией безопасности предприятия.

Я же, если говорить честно, без его помощи так и остался бы спортсменом с невостребованным потенциалом и криминальным родом занятий.

Лишившись Кушнера, я лишился, по сути, своей головы…

Я вспомнил, как Михаил заставлял меня повышать уровень общей культуры.

Смешно звучит, правда? Он меня заставлял! Тем не менее они нашли с Ингой общий язык и насели вдвоем. Книги, английский язык, дурацкие правила этикета.

– Ты пойми, – настаивал Кушнер. – Мы теперь бизнесмены, и ты – глава корпорации, а не бригадир. Скоро зарубежные партнеры появятся. По тому, как ты выглядишь и как говоришь, они станут судить, можно ли иметь с нами дело.

– Они будут судить по финансовым документам.

– Финансовые документы я подготовлю. А ты над собой поработай. Забудь весь этот «стрелочный» жаргон, и поменьше матом ругайся.

– Ты еще в университет меня запиши!

– Кстати, а это идея! Надо будет подумать о твоем высшем образовании…

Я мог обо всем этом рассказать. Благодаря стараниям Кушнера я научился грамотно излагать свои мысли. Но я не рассказал. Постоял, глядя в землю, и отошел к Инге. Она взяла меня под руку:

– Кто это?

– Где?

– Рядом с матерью.

Высокого пожилого мужчину, седовласого, в расстегнутом черном пальто, я прежде не видел. Но слишком велико было его сходство с покойным, и я ответил уверенно:

– Мишкин отец. Прилетел из Израиля.

– Я думала, они не общаются.

– Теперь уже точно не смогут…

Инга пихнула меня локтем в бок: нельзя так шутить. Нельзя так нельзя – помолчу. Но ведь дело не в шутках, а в том, что внутри…

…Внутри у меня было прескверно. За три прошедших дня никакой ясности не прибавилось. Терять друзей мне приходилось и раньше, но при других обстоятельствах. Всегда была какая-то определенность. Пусть убийца уходил от ответа, но хоть было ясно, за что человека угробили. С Кушнером же получался полный туман. И как ни старался я гнать от себя эту мысль, периодически она возникала: втайне от нас он крутил какие-то свои махинации.

Появление Кушнера-старшего было для меня неожиданностью. Причем появился он только на кладбище, его не было в церкви. Кто ему сообщил о случившемся? Мать? Очень вряд ли. А из наших точно никто не звонил.

И еще один человек удивил меня своим появлением: Мастер. Я не видел его десять лет. Чем он сейчас занимается? В деловых кругах города он не был известен. А как-то раз я проезжал мимо здания, в котором некогда размещался наш спортивный зал, и увидел, что теперь там располагается сауна.

Расставили дюжину столиков с водкой и бутербродами. Когда налили по третьему разу, Мастер неожиданно оказался возле меня. Как из-под земли вынырнул. Только что был в стороне, а тут нарисовался бок о бок. Мы выпили, и он тихо сказал:

– Мои соболезнования, Константин Андреевич… И – можно вас на пару слов?

Мы отошли, я закурил. Он помог мне закрыть зажигалку от ветра. Его руки, в отличие от моих, не дрожали.

– Если человек умер, значит, он сделал все, что должен был сделать в этой жизни.

– Он не умер, его застрелили… Ты хотел мне сказать только это?

За прошедшие десять лет Мастер не изменился. То же угловатое, изрезанное морщинами лицо, те же глубоко посаженные голубые глаза.

– …только это хотел мне сказать?

– Нет. Ты же будешь искать, кто это сделал?

– Буду! Не только буду, но и найду. Никуда он не денется.

– Это был кто-то свой.

– Ну-ну, поясни!

– Не надо смотреть далеко. Враг рядом. – Мастер недвусмысленно кивнул на толпу, собравшуюся вокруг столиков. На ту часть толпы, где не было родственников и школьных друзей, а присутствовали только наши, из деловых. – И еще: как бы не получилось, что эта смерть – не конец, а начало…

– Не получится! – уверенно рубанул я.

Этим разговор и закончился. Некоторые уже двинулись к выходу, и Мастер к ним присоединился. Я долго смотрел ему в спину. Он шел, выделяясь из массы. Такой прямой, такой мудрый, что я ощутил раздражение.

…Для поминок сняли кабак. Людей собралось даже больше, чем было на кладбище. И некоторые пришли изрядно поддатые. Перепутали, видать, поминки с гулянкой. Атмосфера была напряженной.

– Такое ощущение, что все сейчас передерутся, – шепнула мне Инга.

– Не болтай глупостей! – осадил я ее, хотя в душе готов был согласиться. Что-то в воздухе такое витало.

Впрочем, не передрались, хотя поводы к тому были. И поводы эти давали в основном люди из числа родственников Михаила. Среди них оказалось неожиданно много ребят, молодых и базар не фильтрующих. В другой ситуации за некоторые высказывания им пришлось бы серьезно ответить. Всякое прозвучало. От довольно конкретного: вы сами его застрелили, чтобы заграбастать деньжищи, до размытого: не фиг ему было с вами якшаться. В лицо, правда, такие обвинения не высказывались. Просто мой напряженный слух выхватывал куски фраз из общего диалога. Фрагменты, которые не удавалось расслышать, я просто домысливал. Но думаю, что достаточно точно.

Я вливал в себя рюмку за рюмкой, не чувствуя опьянения.

– Закусывай, – сказала жена.

Я отмахнулся.

Мишкин отец сидел рядом с матерью. Если они и общались между собой, то я этого не заметил. А вот на меня он поглядывал часто. Часто и пристально. В конце концов он подошел ко мне и сказал почти то же самое, что и Мастер:

– Константин Андреевич? Можно вас на несколько слов?..

Мы вышли из зала. В вестибюле сидели охранники, мимо них вышагивал, заложив руки за спину, мрачный Лев Валентинович. Выправка, что говорить, у него была офицерская. Настоящий, бляха-муха, полковник! Увидев меня, встрепенулся, хотел подойти. Я дал понять жестом: не надо.

– Может, на улицу? – предложил Мишкин отец.

Я кивнул.

Вышли, пошли вдоль ряда сверкающих тачек, на которых прибыли гости. Кушнер-старший был выше меня почти на голову. Его седые длинные волосы были всклокочены, на лице проступала щетина. Я молчал. Он представился:

– Меня зовут Моисей Соломонович.

Я кивнул:

– Как зовут меня, вы уже знаете.

– Да, я давно заочно с вами знаком. – Кушнер говорил с акцентом, который со временем приобретают все эмигранты. – И отдал бы все ради того, чтобы наше очное знакомство состоялось при других обстоятельствах. Константин Андреевич, вам не представить, как тяжело отцу хоронить сына!

– У вас больше нет детей?

– Три дочери. Они родились уже там, в Тель-Авиве. А у вас?

– У меня сын.

– Наверное, совсем маленький?

– Взрослый. Семнадцатый год пацану.

– Тогда вы меня в какой-то степени понимаете. И дай Бог, чтобы вам не пришлось понять меня полностью!

Пройдя сотню метров, мы остановились на перекрестке. Прохожие обтекали нас с двух сторон. Мы им явно мешали, но ни одного ругательства не прозвучало. Никто даже не оглянулся. Чувствовали, наверное, что повод для разговора у нас не обыденный.

– О своем отцовстве вы, Моисей Соломонович, не вспоминали лет двадцать пять.

Он ответил не сразу. Я подумал, что он либо не услышал меня, погруженный в тягостные раздумья, либо упрек проглотил и оправдываться не собирается.

Но затем его слова меня удивили:

– Мы общались все эти годы. Не знали? Никто об этом не знал. Хотя некоторые догадывались. Михаил значил для меня очень многое. Я возлагал на него большие надежды. Мы скрывали наши отношения, потому что так было удобнее. Для нас обоих удобнее. Я уехал в семьдесят восьмом. Вы же помните те времена: КГБ, «холодная война», диссидентство… Если бы мог, я бы взял Мишку с собой еще тогда. Но не сложилось… Потом эпоха сменилась, но мы решили, что еще не пришло время афишировать наши связи. У меня тут остались не только друзья. Некоторые враги добились высоких чинов. И не все забыли обиды. Так что сюда я не приезжал. Но в Прибалтике, в Калининградской области, в Белоруссии, по делам бывал достаточно часто. Там в основном мы и виделись…

– Что и говорить, конспирация глубочайшая! Если даже я ни о чем не догадывался…

– У нашего народа это в крови, Константин Андреич. И не обижайтесь на нас. Михаил считал вас лучшим другом. Ему было тяжело от вас что-то скрывать.

– Я этого не заметил.

– Поверьте мне, тяжело… Как я понимаю, вы не оставите этого дела?

– В каком смысле?

– В смысле возмездия.

– Не оставлю. А что? Вам это чем-то не нравится?

– Ну, почему? Святое дело не может не нравиться. Просто… Просто я не вижу в этом особого смысла. Какая разница, кто жал курок? Фамилия ничего не изменит. И какая бы участь ни была уготована киллеру, Михаила это не воскресит. Кроме того, для меня вопрос в достаточной мере исчерпан.

– Поясните, пожалуйста.

– Поясню! Мы сами все – кузнецы своей смерти. Каждый умирает, как живет. У Мишки была теория… Достаточно вредная, на мой взгляд, теория. Вы должны быть с ней знакомы. В двух словах: хватай, пока молодой. Пока есть силы и зубы. Потому что пока ты будешь церемониться со стариками, ждать и оказывать почести, подрастет и окрепнет следующее поколение. А уж оно с тобой цацкаться точно не будет! Я много беседовал с ним по этому поводу, объяснял, что все не так просто. Кажется, это подействовало. Но слишком поздно. Поэтому вопрос об убийце для меня не стоит так остро, как для вас. Иванов, Петров, Сидоров, Финкельштейн – да какая в конце концов разница?! Мишку убила не пуля, его убила вся его жизнь.

– У меня другой взгляд на проблему.

– Поэтому вы с ним и были друзьями. Я помню, как он мне рассказывал о вашем знакомстве. Кажется, только вчера это было. А прошла целая жизнь! Его жизнь…

Он опять замолчал. Мимо нас проносились машины. Когда мне надоело их разглядывать, я сказал:

– Уверен, Моисей Соломонович, что вы хотели со мной побеседовать не только об этом. Времени у нас, конечно, достаточно. Но обидно терять его попусту. Я найду убийц друга, чего бы мне это ни стоило. Обещаю, найду! И буду очень признателен, если вы мне поможете. У вас ведь имеются какие-то соображения…

– Не больше, чем у вас, Константин Андреевич. Хотя в дела сына я был посвящен хорошо. Не удивляйтесь, он со мной постоянно советовался. В последние годы мы созванивались почти ежедневно, не говоря уже о регулярных встречах в Прибалтике. И часть проектов, которые вы реализовывали, были придуманы мной. Я проанализировал все, что мне известно по этим вопросам, и не нашел причин для убийства. То есть не смог выделить кого-то конкретного, кто был бы в смерти Миши кровно заинтересован, кто мог бы получить от его смерти реальные дивиденды. Подозревать можно всех, но ровно в той степени, в какой можно и не подозревать никого. Вы меня понимаете?

Я кивнул, хотя услышанное показалось мне слишком заумным. Философия всегда вредит практике. Для меня вопрос стоял предельно конкретно: «Кто и почему?» Даже без «Почему?», просто «Кто?». Соломоныч же мне втирал, что Михаил жил неправильно, и в этом, дескать, все дело.

Я кивнул:

– Понимаю.

– Поэтому единственное, чем я могу вам помочь, заключается в следующем… – Моисей Соломонович опустил седовласую голову, и я почувствовал, что ему очень не хочется говорить то, что он собрался сказать. – Михаил хотел отойти от дел. Он собирался приехать ко мне… Переехать на ПМЖ. Почти все бумаги были оформлены, и мы планировали, что уже в мае он переберется.

– Он мне ничего не говорил… – Еще неделю назад я бы голову отдал на отсечение, что Мишка будет со мной до конца. А он, оказывается, собрался линять. И думал сделать это втихаря.

– Знаю. Поверьте, молчание давалось ему тяжело. Он понимал, что поступает не очень порядочно. Но сделанного не вернешь…

– Какие еще сюрпризы у вас припасены?

– Никаких. Кроме одного. У него ведь пропал портфель с документами. Не знаю, какие бумаги там были еще, но могу сказать точно: там было все для выезда в Тель-Авив.

Я вспомнил, как мне докладывал Цыганков: ничего ценного не похищено. Ничего такого, что могло бы затруднить нашу работу своим исчезновением, или принести неприятности, попади оно в посторонние руки. Похищать портфель смысла не было. Но про израильские документы Лев Валентинович осведомлен не был. А они, значит, пропали… Что это меняет? На первый взгляд ничего. Для кого-то могло иметь смысл украсть бумаги, чтобы затруднить процедуру отъезда. Но если Кушнер мертв – какой смысл в его анкетах и загранпаспорте?

– Он мне ничего не говорил, – повторил я. – Его отъезд стал бы для меня серьезным ударом. В нашем кругу так не делается.

– Знаю, – кивнул Мишкин отец. – Но он был не совсем из вашего круга…

Я внимательно посмотрел на собеседника:

– Если бы мне стало известно об отъезде, я бы с Мишкой поговорил, очень серьезно поговорил! Может, мы бы поссорились до конца жизни. Но убивать его я бы не стал. Тем более, подсылать киллера.

– Я пришел к такому же выводу…

Медленно, вдоль ряда машин, на которых приехали гости, мы двинулись к кабаку, на крыльце которого стоял Цыганков, обеспокоенный моим долгим отсутствием.

– Кто вам сообщил об убийстве?

– У меня тут остались друзья.

– Они же и про портфель рассказали?

– Конечно. Я знаком со всеми материалами следствия. С некоторых документов мне даже ксерокопии сняли.

– Понятно… Где сейчас Ольга?

– Ольга? Не имею понятия!

– Да?

– Я удивился, что ее нет на похоронах.

– Стало быть, вы с ней знакомы. Она исчезла, – сказал я, внимательно наблюдая за лицом старого Кушнера. – Ушла из дому – и с концами. Более того, прихватила Мишкины деньги.

Кушнер кивнул:

– Да, он сделал так, чтобы она могла распоряжаться какой-то частью его средств. О размере суммы я имею только общее представление. Думаю, не больше пятидесяти тысяч долларов. А основные деньги он давно перевел за границу. Как и вы, Константин Андреевич… Честно сказать, мне эта Оля не нравилась. Я бы предпочел, чтобы он женился на еврейской девушке. И женился там, в Израиле. Но повлиять на его выбор я не смог. В этом вопросе он был непреклонен.

– Вы виделись с ней?

– В феврале он приезжал с ней в Австрию, на горнолыжный курорт. Я прожил с ними три дня. Она мне не понравилась. Я честно ему об этом сказал, но Михаил остался при своем мнении. Он был уверен, что лучшей ему не найти.

– Чем же она вам не понравилась?

– Сложно сказать. Во-первых, я был сильно удивлен. Для вас, наверное, не секрет, что в юности он был влюблен в Ингу… Простите, забыл ее отчество. Когда она стала вашей женой, для него это было сильным ударом.

– Вот как?

– Он старался не показывать вида, и уж тем более, не имел к вам претензий. Он объяснил себе, что его любимая девушка выбрала из вас двоих лучшего и что это было ее полным правом. Я был уверен, что все эти годы он ищет кого-то, похожего на вашу жену. И тут Ольга! Это во-первых. А во-вторых, мне кажется, она на него плохо влияла. Понимаете, при всей своей прагматичности, Миша в душе был романтик. Дела, с которых вы начинали, были для него своего рода игрой, такой вольной интерпретацией баллады о Робин Гуде. Защитить девушку, отобрать у богатых, бросить вызов соперникам… А Ольга – сплошной прагматизм. Как мне представляется, она просто увидела тугой кошелек и вцепилась в него всеми руками. А вся эта болтовня о любви – просто антураж для изымания денег. Хотя, надо признать, получалось у нее убедительно! Значит, вам неизвестно, где она сейчас? Что ж, не вижу ничего удивительного. Прикарманила то, до чего могла дотянуться, и смылась. Теперь ищет, к кому упасть в объятия…

– За пятьдесят тысяч можно нанять толкового киллера, – сказал я. – И кое-что даже останется. Хватит на первое время, чтобы есть булку с маслом.

– Она потеряла значительно больше, чем эти гипотетические пятьдесят тысяч.

– Как раз потеряла она – гипотетические, а вот сперла вполне реальные деньги. Может, они собирались расстаться!

– Последний раз я созванивался с Михаилом за два дня до его смерти. Расставаться они не собирались. Можно предположить, что после моего звонка они разругались, и он указал ей на дверь. Но я отказываюсь поверить, что ей хватило двух дней, чтобы составить план и подыскать исполнителя. Не знаю, как у вас в России, но у нас такие люди в газетах объявления не печатают и визитные карточки первым встречным не раздают.

– Исполнителем мог быть ее прежний любовник.

– Вам карты в руки, проверяйте.

Мы дошли до крыльца, и Моисей Соломонович остановился:

– Мне нет смысла туда возвращаться.

Рукопожатие у него было неожиданно крепким. Очень крепким для пожилого и внешне не слишком здорового человека, к тому же, потерявшего сына.

– Если узнаете что-нибудь новое, – сказал я, – звоните мне в любое время.

Он кивнул. Я расценил это так: если у него появится информация, он десять раз подумает, прежде чем позвонить, тем более «в любое время».

– Моисей Соломоныч! Забыл спросить одну вещь: завязать с делами Михаил решил под вашим давлением?

– При всем желании я не мог оказать на сына давления такой силы. Решение он принял самостоятельно. Я не хотел этого говорить, но вы все равно догадаетесь, или узнаете от кого-то другого… Дело в том, что за последнее время он многое переосмыслил и пришел к выводу, что сделал ряд серьезных ошибок… – Мишкин отец замолчал, и я закончил фразу за него:

– …Самая большая из которых – это я?

– Он очень высоко ценил вашу дружбу, – сказал Моисей Соломонович с таким видом, будто не слыхал моих слов.

Его ожидала машина. Пыльный «мерс» стоял недалеко от крыльца, в кабине скучали двое парней в кожаных куртках. Когда Моисей Соломонович подошел, тот, что не был водителем, вылез и распахнул заднюю дверь. Придерживая ее, пока Кушнер садился, парень смотрел на меня, перекатывая во рту жвачку. Его лунообразное лицо, лишенное всякого выражения, показалось мне смутно знакомым. Но вспомнить, встречались ли мы, я не смог.

«Мерседес» резко выкатил на середину дороги и умчался, взвизгнув покрышками. Я обратил внимание, что на машине были московские номера.

Мой начальник службы безопасности стоял у двери кабака. Я спросил у него, стараясь, чтобы голос звучал безразлично:

– Ты в курсе, что Михаил собирался нас здорово кинуть?