Читать книгу Небольшие обстоятельства - сергей михайлович жолудь - Страница 3

Он жутко сушил воздух, но все ещё работал. Кабинет затянуло жарой. Знойной, неприятной. Эта старая рухлядь, наверное, его ровесник. Опер улыбнулся – с обогревателем он себя еще никогда не сравнивал. Хотя сейчас от них пахло одинаково. Ещё раз перекрутился на диване и взглянул на часы. Почти семь утра. За окном всё также темно, как и несколько часов назад, когда он вернулся с выезда и, наконец, смог прилечь. Отдохнуть, вытянуть ноги. Светать начнет через пол часа. Хотелось эти мгновения наполнить сном. Но то ли от духоты, то ли от годами нарушенного режима, сон не приходил. Перевернулся на другой бок, тоже не помогло. В итоге лег на спину. Уставился в потолок, пробежался по стенам. Кабинет молчал. Наверное, спал или тоже, как и его обитатель, пытался уснуть. Они не так давно познакомились. И еще не совсем понимали друг друга. Только пару месяцев назад опер появился на его пороге и занял стол у стены напротив окна. Хороший стол, но уже изрядно повидавший местами запятнанную, исколотую и истерзанную оперативную жизнь. Он всё ещё привыкал к своей новой роли в этой жизни и к новому месту. Возможно, потому не мог уснуть, как привычно и безотказно срабатывало это в старом кабинете участкового. Там стены шалашом укрывали от непогоды и засыпалось легко и просто. Жаль, стены с собой не унести. Лишь прихватил подаренное женой офисное кресло и грамоту в черной рамке из сучковатого дуба. Альбомный лист с когда-то золотым теснением под стеклом. Уже изрядно запыленный, повисевший, но почему-то еще дорогой.

Вспомнился тот вечер. Кажется, тоже осенний. Он возвращался из техникума домой. Была суббота. Спешил. Планировал лишь минут на десять к матери. Бросить вещи и быстрее к ней. К той, к которой всегда надо спешить. Это была большая влюбленность, хотя тогда в семнадцать, она казалась большой любовью. Настоящей, страстной. И вообще, для него в том возрасте всё, связанное с девушками, гормоны толковали одинаково. По-настоящему, с большой буквы и навечно. Иных категорий они не признавали.

В тот вечер он сошел с электрички и через дворы частного сектора решил пробраться ближе к центру. Городок небольшой, но срезать не помешает. Быстрее домой, где, конечно, уже ждала мать. Голубцы на столе, сметана, свежий хлеб, возможно даже что-то сладкое. Выбор для голодного студента между девушкой и едой не был столь однозначен. Засомневался. Не такой уж идеальный план. С одной стороны – она со своей милой улыбкой, с другой – теплый и сытый он. Себя он тоже любил. Но любая задержка была чревата – на танцы она могла уйти с другим. А он знал точно, у нее этих других предостаточно. Кружили наперебой, по головам топтались. Потому, решив, ускорил шаг. В конце концов, ни один голодный еще не опоздал на свидание.

Дворы казались разбросаны хаотично. Словно когда-то какой-то градоустроитель разлил на план застройки чай или что покрепче. То там, то тут поваленные заборы. Серый кирпич местами заплесневелых стен. Тусклые огоньки в окнах. Он проносился, проскальзывал, пролезал мимо или через них настолько быстро, насколько мог. Впереди маячил свет её томных устало-нежных глаз. А при большой доле везения возможно и объятий. Однако случилось то, что случилось.

Оставив один из переулков за спиной, он свернул налево в такой же, но уперся в старый барак. Озадачился. И всё ничего, развернуться и обойти, если бы не дым из окон. Глубокие темные клубы устремлялись вверх, вырывались на свободу и растворялись в ней, подгоняемые следом новой очередью. Присмотревшись через стекло, заметил языки пламени внутри. Барак горел. Точнее, одна из его половин. Старые иссохшие стены, прохудившаяся крыша словно жаждали огня, как некого спасителя, избавителя. Хотели сбросить своё тяжелое бремя. Бремя существования. И всё в один миг всполохнуло. Воздалось им.

Из второй половины в подштанниках вывалился старик. Сквозь его пьяный галдеж слов было не разобрать. Вскоре устал. Объясниться не вышло, и просто истерично, как мог, замахал руками. Снизу-вверх и обратно. Но не рассчитав усилий, растерял равновесие и упал на землю. Грохнулся и успокоился. Показались и другие населенцы двора. Через одного испуганные, хотя больше безучастные. Ещё спустя мгновение двери в полыхающей части с хрустом отворились. И то ли ползком, то ли на четвереньках наружу выбралось тело. В нем с трудом различались женские черты. Видимо, хозяйка. В новом статусе – погорелица. Кашляя, хрипя она все же смогла подняться и приблизилась к уже собравшейся во дворе толпе из человек шести-семи.

– Вот схватила, что смогла, – показала в одной руке паспорт, во второй – небольшую икону.– А как же потом без них?

Её чуть пошатывало из стороны в сторону. Уносило порывами ветра или обстоятельств. И даже, несмотря на дым и гарь, пробивался непоколебимый ничем, веками устоявшийся на этой земле, в этих людях запах вечной борьбы с невыносимостью бытия.

– А малые где? – спросил кто-то из толпы.

Погорелица задумалась. Стала раскладывать что-то внутри. Не складывалось. Или не в том порядке. Затем выронила всё из рук на землю и плюхнулась следом на колени. Издала противный истошный крик. Как обычно кричат на поминках по покойниках. И крик этот получился у нее настолько страшным, что мурашки пробежали по спине. И сейчас иногда припоминал тот звук и то чувство. Подколачивало.

В толпе стали переглядываться. Кто-то предложил вызвать пожарных, кто-то ответил, что уже вызвали. Все что-то пытались сделать. Правда, как-то со стороны, не сходя с места. На безопасном расстоянии. И даже потом, когда он неоднократно вспоминал эту историю, лежа в кабинете на очередном дежурстве в составе оперативной группы. Спустя уже много-много лет. Так и не понимал, какого черта он поперся в тот горящий дом. Он не был героем, не был храбрецом. Может, даже наоборот. Но в тот момент, разум его словно отключился. И он просто побежал в огонь. Это был необъяснимый импульс. Страшный, неоднократно пугающий его после, призыв к свершению поступка.

Барак был жуткий. И дело было даже не в пожаре, хотя внутри всё уже полыхало. С трудом укладывалось в голове, как здесь вообще могли жить люди? Как здесь могли жить дети? Ему сразу подумалось, что такое место просто необходимо было сжечь. Удалить, как злокачественную опухоль. Чувствовал жар на своей коже. Чувствовал, как тяжело стало дышать. Ощутил боль внутри. Всё, кроме страха. Вокруг трещало дерево, лопалась эмаль, под тяжестью ярко-красных языков плавился металл. Шум огня занял всё свободное пространство. Сперва он хотел кого-то окликнуть. Но понял – бесполезно. Потому просто бросился вперед. Из комнаты в комнату. Пытаясь, а больше надеясь наткнуться на чье-то маленькое тельце. Ухватить на ходу. И в одной из комнат на крошечной кроватке заметил крошечную ручку, словно кукольную. Дернул за неё и притянул к себе. Обнял так крепко, как только мог. Как будто боялся, что это маленькое создание растает в его руках, как снежинка. Бросился к окну. Вынес раму вместе со стеклом. Как тогда показалось очень легко, просто одним движение. И вывалился на улицу. Глаза уже практически ничего не различали, слезились, жглись. Лишь только чувствовал трепет спасенного сердца, прижатого к своей груди. Оно так и билось. Тук-тук-тук-тук.

К нему подбежали. Попытались забрать ребенка, но руки не разжимались. Сцепились и окаменели. Людей становилось всё больше. Где-то вдали замаячили сирены пожарных машин. Кто-то кричал, кто-то плакал, а кто-то смеялся. По крайней мере, так запомнил. Погорелица все лежала на земле. Целовала уже изрядно запачканную грязью икону. И кто-то из местных передал ей стакан, чтобы успокоилась:

– На, выпей, а то лоб расшибёшь.

Залпом опрокинула. Осела. Когда принесли дочку, смогла встать на ноги. Обняла ребенка и стала зацеловывать. Девочка кашляла. Прятала босые ножки у матери на груди.

Подоспела скорая помощь. Затем спасатели, в конце – милиция. Барак догорал. Весь полностью. Стали заливать соседние дома, сараи и гаражи. Обесточили электричество. Он сидел на силикатном блоке, чуть в стороне. Кашлял, пытался выплюнуть из себя всё черное нутро, но задыхался. Постепенно стал чувствовать боль израненного тела. Надрезанные руки, плечо, обожжённую ладонь. Фельдшер скорой помогла подняться и провела к машине. Еще раз со стороны окинул взглядом пожарище, людей вокруг, и вспомнил свою девушку. Она, наверное, уже гуляла где-то по темным переулкам и аллеям не с ним. Не с ним, наверное, уже присела на лавочку и целуется. Не он лапает её, где только может, а она делает вид, что ещё рано. Стало немного обидно, но обожжённая ладонь болью напомнила, что полапать её теперь уже не смог бы.

На скорой везли в травмпункт. Вместе с погорелицей и её маленькой дочкой. По дороге женщина снова причитала, плакала, а потом занялась поиском паспорта. Не обнаружив в карманах, потребовала, чтобы водитель воротился назад. Все это время девочка сидела рядом с ней. Как-то чересчур смиренно и тихо. Он смотрел на неё, в эти детские глазки полные взрослой тоски и не понимал, почему она такая спокойная. Позже узнает, что это была младшая из трех.

Разревелся телефон. Как он ненавидел этот звук. Да еще и в такое время. Конечно, догадался. Звук этот не несёт ничего хорошего. Пока встал, обулся, собрал папку с документами, прицепил кобуру с табельным и спустился вниз уже чуть посветлело.

Дежурный сидел за столом и что-то записывал в журнал. Из комнаты отдыха едва доносился храп помощника.

– Хоть кому-то сейчас хорошо.

Ему не завидовал, себе сочувствовал.

Дежурный промолчал. Отвечать на нелепицу выше его достоинства. Понятия хорошо и плохо в уставе отсутствовали. Там другие нормы жизни. Привычно.

Спросил:

– Что там?

Сам подумал, насколько это дурацкий вопрос. Но какие обстоятельства, такие и мысли.

– Труп.

– Криминал?

– Вероятно.

Выругался сквозь зубы. Обидное обстоятельство. За пару часов до сдачи дежурства. Лампочка с надписью «выходной» тут же погасла. Забудь. Как же он ненавидел свою работу, а вместе с ней и нелегкую свою долю.

– Что прокуратура? Забираем? – все же выдавил из себя что-то цензурное.

– Сам приедет, – буркнул дежурный и принялся за другой журнал.

Машинально. Как по написанному. И так целый день. На одном стуле. Телефонная трубка – шариковая ручка. Чашка чая – ширинка на брюках. Привычно. Ушёл.

На крыльце возле отдела курили. Водитель и участковый. Оба тоже, видимо, только оторванные ото сна. Съёженные, помятые и, конечно, недовольные. Все трое молча, посочувствовав друг другу, переглянулись, но, понимая всю бесполезность слов в такую минуту, просто затянулись едким дымом уже почти докуренных сигарет. Водитель поплелся на стоянку, будить непрогретый служебный «УАЗик», а участковый присел на серый тротуарный камень. Принялся перешнуровывать берцы. С такой неохотой, даже отвращением. Сперва вытянул левый, повздыхал и принялся за правый. Опер закурил новую. Задумался. В такой тягомотине и пролетала служба. Он становился старше, а дни впереди не маячили ничем интересным. Словно, тот зеленый огонек в башне на дальнем берегу и не думал загораться.

– Что следак? – пробурчал участковый.

– Своим ходом. А куда едем?

– Парк, возле завода.

– И что там?

– Хрен его знает. Труп нашли.

За спиной распахнулась входная дверь. Высунулась голова дежурного:

– Давайте, выезжайте уже. Начальнику доложил, он тоже на место собирается.

– Так мы что, – закончив с обувью, ответил участковый.– Ждем эксперта.

И как по его велению, тут же на крыльце показался эксперт. Уже довольно седой молодой капитан, которого опер на работе видел только в дежурные смены. Потому всегда ему завидовал. С таким графиком даже прислуживать можно с удовольствием. Но удовольствием от капитана не пахло. Несло совершенно по-другому.

– Уроды, скаты, – начал он бубнить забираясь на заднее сиденье, – вот, что им неймется. Я утром на рыбалку собирался. Ну, не твари ли?

Он бросил под ноги свой выездной экспертный чемоданчик и надулся как воздушный шар. Не проткнуть бы.

– Может, еще успеешь.

С издевкой и улыбкой бросил ему через плечо водитель и со скрежетом всунул первую.

Машина прыгнула с места, ритмично подергалась и потихоньку покатилась вперед. В очередной день очередного месяца какого-то года. Прекрасно, понимая, что никто уже никуда не успеет.

Этот путь до места происшествия, на очередной выезд, скандал или потеряшку всегда оперу нравился. Как единственное, что могло нравиться на дежурной смене. Это было очень спокойное время. Его время. Такое, когда он полностью расслаблялся в предвкушении того, что сейчас там на месте нужно будет что-то делать, что-то писать, куда-то идти, кого-то искать. А пока это всё еще только предстояло, эти спокойные безмятежные минуты под колыбельную старого «УАЗика» его убаюкивали и усыпляли. Жаль только, ехать было недалеко.

В парке стало ветрено и холодно. Между деревьями еще висела мрачная ночная пелена, сквозь которую едва различались какие-либо силуэты. Будь то соседнее дерево или давно обесточенный фонарный столб. Местами асфальтированная дорожка то виляла, то выпрямлялась, гордо обозначая своё присутствие. Идти по ней было настолько неудобно, насколько неудобным было и само присутствие здесь в такое время суток при таких обстоятельствах. Метров через триста тропа привела к центру. Небольшую парковую площадку, где замерла странная фигура. Весьма несуразная, под стать самому месту. Огромная голова волчицы, склонившаяся перед ручьем. Запечатленная в одном моменте. Из черного металла, под тяжестью лет покрытая ржавой кожей. В планах градоначальников это был городской фонтан, но воду так и не подвели. Изнемогая от жажды, бедная волчица в надежде опустила свой взор вниз на землю, но земля эта не привыкла одаривать. Чудеса здесь если и случались, то только по заранее согласованному волшебству.

В тишине прошли дальше. Минут через пять уже были на месте. Тело лежало в стороне от изрядно затоптанной тропинки. За обочиной жизни. Между кустами дикорастущего шиповника. Царство его ярко-красных глаз покрылось утренним инеем, и под тяжестью ветки покорно склонялись вниз к земле, к её ногам. Именно ноги первыми бросились ему в глаза. Застывшие в грязной каше, безжизненные, словно часть манекена на свалке, использованная и более не нужная. Платье было изодрано. Мрачный темно-серый пуховик несуразно задран до уровня лопаток на спине. Какая-то нечеловеческая звериная жестокость была спрятана во всех этих складках, истерзанных лоскутах её одежды. Словно пережеванный сырой кусок мяса её выплюнули сюда между шипами кустарника, где она раздавленная и мертвая нашла приют. Лица практически не было видно. Застывшие подтеки крови. Волосы, сбившиеся в пучки и пряди. Глаза закрыты тяжелыми веками на засов.

Это был уже третий труп на его памяти. Достаточно, чтобы понимать, что нет в смерти ничего романтичного, ничего красивого, ничего такого, о чем можно было бы написать или рассказать кому-то. Смерть была проста, как смерть. Проста и неотъемлема, как, то единственное, что гарантированно нам с самого рождения. Но это была не просто смерть. Это было убийство. Убийство молодой девушки, женщины. Ровесницы его жены. Что задевало, выводило из душевного равновесия. Наверное, еще и потому, что это был лишь третий труп на его памяти.

– Кладовщица, с завода, – отвлек от мыслей хриплый голос одного из патрульных.

Опер как-то сразу их и не заметил. Двое молодых суховатых сержанта переминались с ноги на ногу чуть в стороне. Возле женщины средних лет, которая, обхватив голову руками, сидела на корточках и сверлила пустыми глазами грязь под своими ногами. А эти двое над ней словно охраняли её скорбь. Привратники печали.

– Это она её нашла. Мы первые прибыли. Ничего не трогали, – продолжал пояснять хриплый.

Его сухой говор немного взбодрил.

Опер еще раз осмотрелся по сторонам. Более детально или, как самому нравилось думать, подобно настоящему сыщику. Знать бы ещё, кто это? Но ничего нового не заметил. Не всем дано. А многим и не надо – эксперт всё также неспешно рылся в своем чемодане, участковый курил.

Где-то позади, среди этого дыма и утренней пелены тумана послышались шаги. Они приближались, отзываясь легким шебуршанием листвы, и вскоре на месте появился следователь. Прокурорский чин с головы до ног, но в сером цивильном костюме. Недовольство свое он не скрывал, да и как скрыть, масштаб его был столь велик, словно сумма недовольства всех здесь присутствующих, а еще и тех, кто не успел подъехать. Он приблизился к телу, аккуратно обошел его по часовой стрелке. Тяжело, но как-то безучастно вздохнул, и вообще показалось, что мыслями находился не здесь, а там, откуда или от кого его так жестоко и не вовремя дернули на выезд.

– Кто обнаружил? – безадресно поинтересовался чиновник, словно просто выпалив в воздух.

– Вот, женщина, – отрапортовал патрульный и указал, – зав складом на заводе, она у нее в подчинении работает. Точнее работала.

От горьких уточнений кладовщица заплакала. Пустые глаза вмиг наполнились, и слезы побежали по щекам. Так трогательно, по-настоящему.

– Родственница? – поинтересовался участковый.

Женщина покачала головой и сквозь слезы смогла ответить:

– Соседствовали когда-то.

– Ну, все женщина, успокаиваемся, – вмешался следователь.

Видимо, слезы – это последнее, что хотелось ему видеть в это итак уже испорченное утро.

– Опроси её пока.

По-приказному строго и деловито указал он оперу, а эксперту добавил: – Ты со мной.

Оперу, особенно на службе, такая тональность не очень нравилась. Вспомнилось крылатое «служить бы рад, прислуживаться тошно». Но дальше чуть бунтарских воспоминаний это никогда не заходило. Молча переваривалось внутри.

На бланке бегло своим едва различимым подчерком нацарапал её анкетные данные. Пару тройку предложений по существу, как ему субъективно казалось, дел. И сквозь слезы и сожаления узнал от женщины не так уж и много. Впрочем, на что рассчитывал.

Минут через двадцать на месте появился начальник здешней милиции в сопровождении начальника здешнего розыска. Полковник и майор. Оба местные, поизмазанные чернозёмом средней полосы. Оба похожи, как две капли с одного крана. Даже поначалу своей милицейской карьеры опер принимал их за братьев. Если не родных, то вполне близких. Что, конечно, оказалось сущей ерундой. Разные они были. Отличались. Хотя бы звездами на погонах, а это уже не мало.

Появление руководства всех встрепенуло. Пришлось творчески придать усердный вид. Опер поспешил доложиться. Следователь, держась на своем высоком прокурорском уровне, просто – поздороваться. Выразить свое уважение, чего ранее еще ни к кому из присутствующих не оказывал. Закончив все церемониальные процедуры, руководство в лица самого главного поспешило обратно к служебному автомобилю, ожидавшему его где-то на въезде в парк, а начальник розыска остался координировать дальнейшую работу.

Факт убийства несомненно вызывал резонанс. Тем более, в таком маленьком городке и раскрыть его нужно было, как правило, быстро, в течение первых нескольких дней. По горячим следам. Иначе – глухарь. А одно дело, когда глухарь какая-нибудь заезженная кража с приусадебного участка. Другое – когда это убийство. За такое уже никто по головке не погладит. И все это прекрасно понимали. Статистика в их работе вещь непрогнозируемая, но почему-то с каких-то очень давних пор определяющая. Иногда опер задавался вопросами: работают они для людей или для этих цифр в отчетах и картотеках? Старожилы с него посмеивались, они то знали правильный ответ.

– Следов нет. Орудия убийства тоже, – почему-то вслух записывал в протокол осмотра следователь.

Наверно, с намеком сыщикам или просто ёрничая. Этот нерв между разными службами всегда присутствовал. И прокурорские частенько за него дергали. Заигрывали.

– Суд-мед эксперт будет?

Спросил у него начальник, присев возле трупа на корточки.

С видом настоящего детектива с экрана. Видимо, все хотели придать кинематографичность своей работе. Наелись будничной серостью.

– На больничном, – ответил следователь.

Улыбнулся, явно зная нечто большее или, по крайней мере, догадываясь о характере заболевания отсутствующего.

А после, как-то по-философски, добавил:

– Пока ясно только одно, она мертва.

– И то, что эта дыра в голове у нее вряд ли была раньше, – внес глубины майор и поднялся.

Кладовщица, конечно, не сильно разбираясь в перипетиях милицейской работы, снова тяжеленно вздохнула. По-житейски переваривала свою боль. И выдохнула её на всех собравшихся. Словно кислотой обдала. Следователь поморщился, скривился своей недовольной гримасой и тут же постановил:

– Вызывайте труповозку. Пакуйте тело. Везите в морг. Женщину в отдел. Ты все, что надо записал?

Теперь он уставился на опера, так пристально, что тому показалось – вопрос с подвохом, но не раскусив его, просто ответил:

– Да.

– Там я какой-то четкий след ботинка нашел, – как из ниоткуда появился эксперт и поделился информацией, словно внес свою лепту в общее дело, – каблук со звездой. Изымаю?

– Давай, – махнул следователь.

Даже не глядя.

– Так это мой, – чуть замешкавшись вмешался участковый и демонстративно задрал ногу, – Вот.

Все переглянулись. Точно, похожий.

– Я уже гипс развел, – возмутился такой наглости эксперт.

Большое дело сделал. Понятно, обидно.

– Изымай, – рассудил следователь, – для полноты материала. Все равно ни хрена больше нет.

– Обувь хоть не изымите? Жалко, – опустил ногу участковый.

– Понадобиться изымем. И не только обувь, – ёрничал следователь.

– Это как?

– Как надо.

– Кому надо?

– Процессуальному кодексу.

– Какому кодексу?

– Бумажному.

– Тогда лучше не надо.

– Как хочешь. Мое дело – предложить.

– Мое – отказаться.

Как шпагами на дуэли перебросились они колкостями. Даже заулыбались.

– Мужик сказал, мужик сделал, – подытожил участковый.

– Мужик сделал, мужик убрал за собой, – вмешался майор.

Посмеялись, отведя взгляды от кладовщицы. Всё же, у кого-то горе.

– Договорились. Что делаем дальше?

Надоело участковому. Затянулось. Сигареты заканчивались. У опера – тоже.

– Дальше делаем дело, – начальник взглянул на часы и закончил.– Каждый своё, а вместе – общее.