Читать книгу Полтергейст в Прошмыркине - Сергей Михайлович Кравцов - Страница 4

в которой комиссарша Тоня героически «перековывает»

«заблудшего мироеда» Колотушкина

Направляясь в Прошмыркино, Антонина чувствовала себя активисткой памятных двадцатых голов, засылаемой во враждебное кулацкое гнездо. Когда она подрулила на «Яве» к аккуратному штакетнику, окружающему притаившееся в тени огромной липы «логово контрреволюции», то очень пожалела, что в кармане её кожанки нет хотя бы завалящего нагана. Лишь перешагнув порог «логова» и, окинув взглядом интерьер горницы, она сразу же поняла, что политическое чутьё её не подвело и на сей раз. Прямо с порога ей в глаза бросился предмет религиозного культа – икона, являющая собой изображение некоего кавалериста, который пронзал своим копьём поверженное пресмыкающееся. Рядом с иконой красовался портрет грозного старца с седыми усами, в казачьей папахе, черкеске, при сабле и георгиевских крестах. «Белогвардеец – не иначе!» – молнией пронеслось в голове Тони. Из другого угла с полотнища чёрного (не махновского ли?!) знамени на неё скалился череп со скрещенными костями и девизом анархистов.

На шее хозяина, не бритого, по меньшей мере, месяц, болтался массивный серебряный крест. Для полноты картины не хватало только ведёрной сулеи самогона, граммофона, исполняющего «Боже, царя храни!» и обреза трёхлинейной винтовки.

Заметив у порога незваную гостью, Фёдор, бегая между печью и столом, ничего по этому поводу не сказал, только как-то непонятно хмыкнул. А на гордое «здрасьте…» визитёрши, достойное Овода, стоящего на расстреле, лишь молча мотнул головой. Тем не менее, обрез из-за косяка, доставать не стал, а всё также молча указал Нескучаевой на табуретку рядом со столом.

Стол на глазах быстро украсился наваристыми щами и другой, не менее аппетитно пахнущей снедью. И только тут Антонина вспомнила, что сегодня с утра вообще ничего не ела, за исключением крохотного бутербродика и стакана чая, выпитого в райкомовском буфете. Глядя на стол, она вдруг почувствовала, как нестерпимо засосало под ложечкой. Но в ней тут же проснулось её идеологическое самосознание, которое категорично запротестовало: «Ты что, с ума сошла? Ты забыла к кому и зачем приехала? Неужели ты сядешь за один стол с классовым врагом?! Позор!!!» Но в комиссарше Тоне тут же проснулось и другое «я», обычное, житейское, которое деловито рассудило: «Сядь и поешь, дурёха! Ты что, мечтаешь заработать язву желудка? Давай, давай, не выпендривайся!..»

Колотушкин, оглянувшись и, увидев, что его странная гостья стоит вкопанным столбом, не сдвинувшись и на миллиметр, подошёл к ней и, взяв за руку, усадил на табурет, после чего сунул в руку алюминиевую ложку.

– Ешь! – сердито приказал он.

Будучи наслышанной, что сумасшедшим лучше не перечить, и тогда они ведут себя миролюбиво (а в том, что Колотушкин «тронутый» Нескучаева не сомневалась и минуты – может ли в здравом уме человек пролетарского происхождения податься в мироеды?!) она зачерпнула щей из расписной, глиняной миски. Опасливо поглядывая на огромный нож, именуемый в деревнях «свинорезом», которым кулак Колотушкин нарезал ломтями хлеб, Тоня отважилась попробовать содержимое ложки. К её величайшему удивлению, ни стрихнина ни цианистого калия в щах не оказалось! А вот сами-то щи оказались на редкость вкусными.

Уже не думая о каких-либо идеологических издержках, Нескучаева с неожиданной для себя энергией приступила к еде. Чтобы хоть как-то завязать разговор и, тем самым начать идеологическую работу, Антонина похвалила кулинарные таланты Фединой супруги. Однако реакция хозяина на её слова была несколько неожиданной. Фёдор насупился, как грозовая туча, и коротко буркнул, что женат отродясь не был.

–…А на ком жениться? На бабке Василисе, что ли? – саркастично поморщился он. – Наши невесты по городам за весёлой жизнью разбежались. Сама-то, небось, деревенская? О-о-о! Тогда – чего и спрашивать?

Желая как-нибудь сгладить возникшую неловкость, Тоня попыталась обернуть сказанное в шутку:

– Ну, раз нет деревенских – брал бы городскую.

– Городскую… – растирая на щеках сантиметровую щетину, Фёдор невесело усмехнулся. – Да городских в нашу грязь палкой не загонишь. Это одно. Так её ещё надо поехать сыскать где-нибудь. А когда? Я уже лет восемь из трактора не вылезаю, без выходных и отпусков…

Слушая его, Антонина почувствовала: вот он, подходящий момент, чтобы перейти к вопросам о причинах дезертирства Колотушкина из рядов честных колхозных тружеников в контрреволюционные кулацкие элементы. Но он сам опередил все её вопросы, рассказав о своём конфликте с председателем колхоза. Слушая его, Нескучаева была ошеломлена этим повествованием.

«Как же так?! – думала она, слушая Федю. – Неужели Неронов способен на столь бессовестное издевательство над людьми? Внешне – такой интеллигентный, отзывчивый… С какими пламенными речами постоянно выступает на партхозактивах! Всегда так много говорит о том, как заботится о своих людях. А на деле-то, оказывается, он – хам, жулик и бюрократ!..»

И тут она снова пожалела, что у неё нет нагана.

– Да за это, – стукнув ложкой по столу, вскипела Антонина, – Надо к стенке – без суда и следствия!!!

– Ну, ты даёшь! – Фёдор громко рассмеялся. – Если всему нашему начальству воздавать строго по «заслугам», то у нас и в районе, и во всей области мало кого к стенке ставить не придётся. Ты, прямо, как с луны свалилась! Вон, возьми Хапкина, преда колхоза «Вперёд к достижениям». Да весь район знает, что он в прошлом году пол-урожая пустил «налево», а деньги себе в карман положил. Ну, понятное дело, с «кем надо» поделился. И каждый год он так делает. Возьми Макашкина – директора совхоза «Правда». Этот себе уже вторую виллу под боком у областного начальства строит. Оно, что, ничего этого не видит? Примеры ещё нужны? Кстати, ты из каковских будешь-то?

– В смысле? – несколько растерялась Антонина.

– Ну, из магов, там, или журналистов? – подвигая ей тарелку с жарким, поинтересовался Колотушкин. – У меня тут, почитай, через день гости бывают. Вот, на днях, приезжали двое из областного Союза пожизненных холостяков, называется «Кремень». Предлагали к ним записаться, мол, раз уж до тридцати с бабьём не связался – нечего и связываться. Давай к нам!

– Ну а ты? – Тоня с любопытством взглянула на своего собеседника. – Согласился?

– Ага, прямо так к ним и поспешил! – Фёдор иронично усмехнулся. – Дурью они маются – что тут ещё скажешь? А сегодня утром была целая команда этих…Как их? Фелимисток, что ли? – наморщив лоб, попытался припомнить он.

– Может быть, феминисток? – подсказала Нескучаева.

– Во-во! Они самые. Привезли сюда своё молодое пополнение, чтобы показать на деле, что мужики, по своей сути – бездельники, бичи, бомжи, грязные отбросы. Ну, зашли ко мне, огляделись, потоптались… Как видно, поняли, что в наглядные пособия я не гожусь, развернулись, и – ходу! Обломилась у них агитация… Вот я и подумал, что ты тоже из этой их «Синей розы».

Помявшись, Антонина сказала первое, что ей пришло на ум:

– Нет, я… Я из… Из «Красной гвоздики» – придумала она на ходу.

– А это что за шарашка? – недоумённо воззрился Колотушкин.

– Это… Это, как бы, движение за всеобщую справедливость, – продолжая фантазировать, дала пояснение Тоня. – Просто, хотела узнать: как тут у вас насчёт справедливости?

Она пока что решила не говорить, кем является на самом деле, и для чего приехала в Прошмыркино – об этом сказать никогда не поздно. А то… Кто его знает, как этот, в общем-то, нормальный сельчанин, который оказался и понимающим, и гостеприимным, отреагирует, услышав, что его гостья – сотрудница райкома партии? В ходе разговора Антонина тонко намекнула Фёдору, что была бы не против приехать к нему как-нибудь ещё раз. С ходу уловив суть намёка, Колотушкин тут же уведомил, что он, в общем-то, возражать не стал бы абсолютно.

Уезжая из Прошмыркина, Антонина в дороге осмысливала итоги своего первого визита. «Страшный мироед» Колотушкин таковым больше уже не казался. А если бы его ещё и побрить, да приодеть поприличнее… Был бы парень – о-го-го! Впрочем, это уже не по её части. Нет, нет, нет! Её задача совсем другая. Она должна стать для него, своего рода, духовным наставником. Ей нужно переломить в сознании совсем ещё недавно добропорядочного колхозника пагубные, про-кулацкие настроения, намерение стать единоличником. И эту задачу ей следует выполнить с честью! Пусть он не знает, кто она на самом деле. Пусть! Но под её ненавязчивым, товарищеским воздействием, Фёдор должен будет не только отречься от своих опрометчивых намерений стать фермером, а ещё и принять решение добровольно вернуться в лоно безмятежно-счастливой колхозной жизни. Правда, сначала придётся как следует «прополоскать» на бюро Неронова за его нечистоплотные проделки.

«Первый», которому Тоня обрисовала итоги своего первого визита в самых оптимистичных тонах, весьма положительно оценил её работу и порекомендовал активнее двигаться в избранном направлении.

– …Хорошо было бы, ежели бы он не только от своего фермерства отрёкся, но об этом ещё и сообщил в нашей районке. Вроде, как бы, покаялся, чтоб весь район об этом знал! – директивно утыкал он пальцем в потолок кабинета, даже не подозревая о том, как скоро каяться придётся ему самому.

И именно по причине того, что «душеспасительницей» Колотушкина он назначил Антонину. Энергичное повествование Нескучаевой о чрезвычайно некрасивых поступках Неронова, о его нечистоплотности и хамстве, он прервал не менее энергичным хлопком ладони по столу.

– Тоня, ты под кого это вознамерилась копать? – строго прищурился Рубакин, измерив взглядом Нескучаеву. – Ты запомни, что Неронов – это фигура. Один из наших правофланговых коммунистического строительства на селе. Соображаешь? Так сказать, маяк, на которого все должны равняться. И с чего это видно, что именно он виноват? Кто ведёт учёт рабочего времени и вспаханных гектаров? Правильно, учётчица. Вот с неё мы и спросим!

Одолеваемая противоречивыми чувствами, Антонина покинула начальственный кабинет. Ей очень не понравилось то, как первый секретарь «перевёл стрелки» с Неронова на простую учётчицу, которая, якобы, виновна в махинациях с учётом трудодней. Из-за этого в душе она ощутила какой-то неприятный внутренний раздрай. Однако усилием воли Нескучаева подавила в себе негативные настроения, стараясь думать только о том, как высоко «первый» оценил начало её работы в Прошмыркине. Поэтому, окрылённая доверием старших товарищей, она с жаром продолжила порученную ей миссию.

Обещанное ею Колотушкину приехать «как-нибудь ещё» наступило уже на следующий день. Едва из-за горизонта показался тонкий, красноватый край солнца, у Фединой калитки, басовито урча мотором и, тонко пискнув тормозами, остановился мотоцикл. Колотушкин выглянул из-под трактора, и сразу же узнал вчерашнюю «Яву» и её хозяйку. Войдя во двор, Антонина поздоровалась с ним как со старым знакомым и поинтересовалась, чем он сейчас занят.

Колотушкин, ничем не выдавая своего удивления столь ранним визитом, к её удовольствию охотно ответил на все заданные вопросы, показав себя очень занятным, к тому же, остроумным собеседником. Его вчерашней угрюмости как не бывало. Под звяканье гаечных ключей они долго беседовали о преимуществах и недостатках различных систем земледелия. Антонину, пару лет назад закончившую агрофак сельхозинститута, эрудированность Фёдора по самому широкому кругу хозяйственных вопросов очень удивила. Она даже спросила, когда и какой институт он заканчивал.

Колотушкин рассмеялся и пояснил, что десять лет круглосуточной работы в поле стоят академии. Когда же он, наконец-то, закончил ремонт и выбрался из-под своего «Волгаря», Нескучаева сразу же отметила, что её, так сказать, подопечный со вчерашнего дня разительно переменился. Щетина на лице была тщательно сбрита, синий рабочий комбинезон старательно отстиран и наутюжен. Холодноватый утренний ветерок разносил приятный, терпкий запах «Шипра».

«Ага! – внутренне возликовала Нескучаева. – Наш вчерашний разговор уже начал давать свои плоды. Видимо, Колотушкин, всё же, задумался о пагубности своего фермерства и, в качестве первого шага, решил расстаться со своей кулацкой щетиной!».

Присев на лавочку под развесистой вишней, густо усеянной ещё зелёными завязями, Антонина завела разговор о том, что все ли правильно понимают сущность справедливости. Вот, например, Федя ушёл из колхоза. Да, с ним там поступили несправедливо. Но ведь и он, уйдя из сельхозартели, вольно или невольно, вынудил оставшихся в бригаде тянуть куда более тяжёлую лямку. Можно ли это считать справедливым по отношению к ним?..

Нескучаева очень опасалась, что Колотушкин, почуяв в её словах какой-то подвох, сразу же оборвёт разговор и укажет ей на дверь. Но тот к философствованиям гостьи отнёсся очень даже доброжелательно, и ничуть не стал критиковать высказанные ею (если сказать по совести, очень уж шаткие) доводы. Ободрённая его дружелюбием, Антонина достала из сумки целую кипу пропагандистских материалов. Тут была свежая пресса, с публикациями об успехах в деле строительства «социализма с человеческим лицом», а так же повествованиями об очередном «прорабе перестройки», который в рамках колхозно-совхозной системы достиг небывалых результатов. Были и брошюры общества «Знание», с идеологически выверенными предложениями по интенсификации сельхозпроизводства.

При виде этой бумажной агитации Федя несколько поскучнел. Но, тем не менее, к внутреннему восторгу Антонины, вежливо перелистал предложенные ему газеты и брошюры, особо обратив внимание на статьи и абзацы, отмеченные ею красным карандашом. Пообещав, что всё это он сегодня же прочтёт, Колотушкин неожиданно предложил зайти в дом, чтоб от души «ударить по чаям». Но его гостья, вежливо поблагодарив, пояснила, что должна ехать и к другим, кто нуждается в моральной поддержке их общества «Красная гвоздика».

– …Понимаешь, Фёдор, – уже собираясь уезжать, напоследок добавила Тоня, – нас очень беспокоит: удастся ли тебе добиться намеченного? Справедливо ли будет, если в итоге всех своих трудов ты вдруг окажешься ни с чем? Верно? Да, в колхозе недостатков хватает. Но там, в любом случае, ты не остаёшься без ничего, даже приключись неурожай. Поэтому всецело уважая твой выбор, мы, пойми нас правильно, в большей степени, за коллективные формы труда.

– Ну, так, что ж не понять-то?! – энергично закивал Колотушкин. – Точнее, прямо ведь и не скажешь! Я и сам теперь почти уже так тоже думаю! Да-а!..

– Знаешь, боюсь показаться тебе надоедливой… – как бы, размышляя вслух, уже у калитки заговорила Нескучаева. – Приезжаю, наверное, не вовремя, отрываю тебя от дел…

Однако вышедший проводить гостью Фёдор, мгновенно поняв суть её мысли, перебил:

– Тонь! Да, брось ты! Когда и в чём ты мне мешала? Да, когда захочешь – тогда и приезжай. Хоть десять раз на дню. Ты знаешь, я теперь так настроился на полную справедливость, что и слов не нахожу. Точно, точно! Даёшь, справедливость! – воздел он крепко сжатый кулак. – Рот фронт! Но пасаран!

Услышанное столь воодушевило Антонину, что она вдруг подумала – а не приехать ли сюда и в самом деле во второй половине дня? Но, припомнив, сколько у неё всяких иных поручений и нагрузок, поняла, что разорваться никак не успеет. В самом деле! Сегодня нужно будет поучаствовать в районном слёте филателистов, нужно будет выступить на районном совещании профсоюзников, потом в нескольких школах обсудить моральный облик комсомольца, в свете решений последнего пленума ЦК, обязавшего молодёжь активнее участвовать в перестроечных процессах… И хотя она сама толком не представляла, что конкретно могла бы во имя перестройки делать эта самая молодёжь, тем не менее, заранее настраивалась не менее чем на полуторачасовую речь…Там главное – что? Выйти на трибуну и начать выступление, а потом – неси всё, что на ум идёт. Слушать-то всё равно никто не будет. Кто-то сразу же задремлет, кто-то будет читать «забугорный» детектив, а кто-то – травить с соседями анекдоты.

Прыгая на ухабах в седле «Явы», Антонина с удовольствием предвкушала момент доклада «первому» о первых, реальных шагах в деле идеологического перевоспитания мироеда Колотушкина. И предчувствия её не обманули. Правда, Рубакина на месте не оказалось – спозаранок он уехал на бюро обкома «получать кренделей» за избыточное число осечек и проколов в работе райкома. Однако и второй секретарь Канарейкин оценил итоги поездок Нескучаевой в Прошмыркино в чрезвычайно лестных тонах.

Стоило бы отметить, «второй» даже внешне был прямой противоположностью «первого» – прямоватого, грубоватого и, как язвили недруги, «мужиковатого». Рубакин носил мешковатые ширпотребовские костюмы, курил «Беломор» и жил строго по партийному уставу. Поговаривали, что «первый», даже когда ложится спать, всегда кладёт устав под подушку. Канарейкин же предпочитал костюмы хотя и строгого, «партийного» фасона, но с прицелом на текущую моду. Он всегда источал ароматы дорогих, импортных одеколонов, а его манеры в общении с молодыми сотрудницами райкома и партактивистками были достойны завсегдатая великосветских салонов.

Стареющий ловелас уже давно «точил коготки» на «Тоньку-идеалистку», как про себя он её именовал. Но, к его досаде, Антонина, казалось, совсем не замечала проявляемых в её адрес знаков внимания и намёков на то, что пора бы их служебные отношения перевести в более горизонтальную плоскость. Тем не менее, Канарейкин не терял надежды одержать очередную «победу», коих в его довольно бурной биографии было изрядное множество.

Радужный, оптимистичный доклад Нескучаевой он выслушал очень внимательно, и не поскупился на комплименты, способные, по его мнению, растопить самое тугоплавкое женское сердце. Заметив, что его слова, наконец-то, как будто, начали достигать своей цели, Канарейкин, как бы про меж делом, вдруг поинтересовался – а не будет ли Тонечка против, если он однажды составит ей компанию до Прошмыркина.

– У меня ведь тоже есть «Ява», – слащаво подмигнул он, отчего Нескучаева в этот момент вдруг ощутила что-то наподобие лёгкой тошноты. – Застоялся в стойле конь…

Приосанившись, с приятной миной на лице, Канарейкин осклабился в ожидании ответа. Но, как видно, свои познания загадочной женской натуры он слишком уж переоценил. Фамильярно-игривое «Тонечка», вопреки его ожиданиям, подействовало на Нескучаеву как жужжание докучливой июльской мухи. Её сияющая улыбка моментально сменилась на колкую усмешку, и уже своим обычным, «комиссарским» тоном, она вежливо, но едко парировала:

– Извините, Анатолий Юрьевич, но я езжу слишком быстро, и поэтому, боюсь, вам за мной не угнаться.

Обозлённый её неуступчивостью («Ну что ты всё ломаешься, что дурой-то прикидываешься?!!») Канарейкин, тут же приняв «государственно»-озабоченное выражение лица, как можно строже и суше поинтересовался, как часто «товарищ Нескучаева» планирует курировать Колотушкина, и когда ею намечена следующая поездка. В ответ Антонина лишь пожала плечами.

– Этот вопрос я хотела бы согласовать с Георгием Максимовичем. Но, в любом случае, вероятнее всего, поеду туда не скоро.

Это «не скоро» состоялось уже на следующий день. Когда Нескучаева подруливала к уже знакомой калитке, навстречу ей со двора выбежал здоровенный кудлатый барбос гиеноподобной масти с разными по величине ушами. Даже опытный кинолог вряд ли смог бы определить с первого взгляда, сколько же пород смешалось в этом творении свободной собачьей любви.

Вместо того, чтобы злобно залаять и накинуться на нарушительницу его собачьего покоя, пёс громко зевнул, завилял хвостом и, как заправский попрошайка, вопросительно вытянул морду, принюхиваясь к карманам гостьи. На его счастье в одном из них завалялась карамелька. В это время из дома вышел Колотушкин.

– Бич, ко мне! – громко приказал он, и обеспокоенно спросил, не укусил ли пёс Тоню.

Та, погладив барбоса по голове, поспешила успокоить Фёдора, уведомив, что его Бич – пёс хоть куда, под стать хозяину, несмотря на несколько странную кличку.

– Так, бродяг-то в народе всегда зовут «бичами», – выйдя со двора, пояснил Колотушкин. – Да, он ко мне только вчера приблудился. Вечером откуда-то пришёл. Прогонять его не стал – пусть живёт! Что я ему, куска хлеба не найду?.. – снисходительно махнул он рукой.

Уже по-приятельски поздоровавшись, Фёдор и Антонина вновь присели под той же вишней, и продолжили свои политико-воспитательные беседы. Излагая Колотушкину заранее заготовленные пассажи о преимуществах коллективного хозяйствования, Нескучаева нарадоваться не могла на своего подопечного. Он с самым внимательным, с самым серьёзным видом внимал её рассуждениям, иногда кивая головой, и даже вставляя пару слов в контексте услышанного.

«Наши бы бараны, агитаторы и пропагандисты, умели так слушать! – мысленно воздыхала Антонина. – А то ты им – про политику партии на современном этапе, а они – в «балду» играют и обмениваются сплетнями…»

Как и вчера, уезжая, она оставила кипу агитационных материалов, имеющих, как ей казалось, мощный идейный заряд, способный направить заблудшую Федину душу на путь истинный, после чего отбыла в совершеннейшем убеждении, что до возвращения Колотушкина в колхоз – уже рукой подать.

Но при этом, одновременно, где-то глубоко-глубоко в душе у неё вдруг зародилось сомнение: а так ли уж надо возвращаться Фёдору в колхоз? Он ведь не в банду же какую-нибудь записался, и грабить никого не собирается! Ну и что тут такого, если он без указок Неронова будет самостоятельно пахать землю, сеять, убирать урожай?..

Однако вовремя вспомнив о том, что она – «боец партии», который направлен на «идеологический фронт», Антонина вовремя искоренила в себе это мелкобуржуазное сюсюканье. «Надо быть как Корчагин! – решила она. – Не щадить ради идеи ни себя, ни других!..»

«Первый», которому на бюро удалось успешно отбиться от светившего ему «строгача с занесением», что могло означать очень скорое прощание со своей теперешней должностью, Нескучаевой остался очень доволен. Он порекомендовал усилить натиск и, отложив все иные дела, не считаясь со временем, «добить врага решительным ударом». Как ему уже не раз сообщали с мест директора и парторги хозяйств, чуждые социализму фермерские настроения начали охватывать всё новые и новые сёла района. Поэтому публичное отречение Колотушкина было бы как нельзя кстати.

Очередной визит Антонины в Прошмыркино состоялся в полдень. С утра у неё были неотложные дела в подшефной школе. Едва освободившись, она, даже не завернув домой, помчалась по синеватой глади новенького «с иголочки» шоссе. Потом асфальт закончился, начались кучи щебня, рытвины… Здесь, чадя выхлопными трубами и, натужно гудя, работала дорожная техника. Ну а дальнейший, оставшийся путь, как и обычно, походил на полосу препятствий.

Колотушкин, только что прибывший с поля, где культивировал пары, уже успел искупаться в узковатой, но глубокой Карасихе, и готовился к обеду. Он как будто заранее предчувствовал момент прибытия Антонины – стол, поставленный им под вишней, был накрыт на двоих.

За обедом Антонина, не удержавшись, спросила Колотушкина о том, как же ему удалось уберечь посуду от проделок совсем недавно буйствовавшего в его доме полтергейста. Фёдор, глядя куда-то в сторону и, едва сдерживая смех, пояснил, что его полтергейст – парень был толковый, поэтому бил и ломал в разумных пределах, лишнего не трогая.

Сразу после трапезы состоялась их, ставшая уже привычной, идеологически-воспитательная беседа. Как и всегда, Фёдор слушал свою наставницу с неослабевающим вниманием. Он полностью соглашался со всеми её доводами, выводами, заключениями, внимательно изучал всё, что она ему оставляла. Но… К огорчению Антонины, этим всё и кончалось. За прошедшие дни Колотушкин ни разу не встретился с Нероновым, о чём тот уже пару раз довольно сердито говорил с ней по телефону. Более того, во время каждого своего последующего визита Нескучаева замечала, что у Фёдора появляются всё новые и новые доказательства бесплодности прилагаемых ею усилий. Однажды она заметила добытую им, скорее всего, на свалке металлолома, борону. Потом вдруг появились новые лемеха, потом – новые культиваторные лапы… Это Тоню выбивало из равновесия, но она надежды не теряла, и собиралась бороться с кулацкими настроениями Колотушкина до победного конца.