Читать книгу С Новым годом, Папа! - Сергей Михайлович Кулагин - Страница 5

Несмотря на множество цветастых плакатов «С Новым Годом!», приклеенных рожиц снеговиков и дедов морозов, праздника не ощущалось. Шёл дождь. Снега не было. Какая-то пустота и усталость поселились в городе. Не вчера поселились. И не он это сказал.

В больничном корпусе было тихо и пусто. Обитель скорби встретила Дронова гулкими коридорами и приторным запахом лекарств. Шурша синими бахилами, он дошёл до сестринского поста и поздоровался с заспанной угрюмой дежурной. Та вяло кивнула в ответ. Сергей поймал себя на мысли, что пришёл с пустыми руками. «Надо было хоть конфет медсёстрам купить».

Вот и Наташкина палата. Одноместная и до ужаса крошечная. Маленький печальный мирок, отделяющий её обитательницу от громадного счастливого мира здоровых людей. Белая казённая дверь с порядковым номером сорок два. Сергей застыл перед ней, не решаясь войти. Вчера всё случилось… В четыреста двадцатом. Он оглянулся на медсестру. Та смотрела на него с каким-то брезгливым выражением. Чертыхнувшись про себя, Дронов решительно толкнул дверь.

Сердце болезненно сжалось и заколотилось. Наташенька! Как же изгрызла тебя проклятая болезнь. Худенькая трогательная фигурка, сидящая на краешке кровати с книгой на коленях. При его появлении дочь оторвалась от чтения и взглянула на него огромными васильковыми глазами. На осунувшемся иссохшем личике они казались бескрайними озёрами. Лучистыми, искрящимися. Единственно живыми посреди пожелтевшей угасающей плоти.

– Наташа, – Сергей запнулся. Все фразы, что он собирался сказать, внезапно вылетели из памяти и кружились в голове бессмысленными рваными обрывками. – Наташа…

Бледные губки дрогнули.

– Зачем пришёл? Я сказала, что не хочу тебя больше видеть.

И от этого спокойного равнодушного голоса в душе Сергея вновь вспыхнула яркая горячая обида.

– Наташа! Мы должны поговорить! Так не может больше продолжаться!

– Я уже всё сказала.

– Ты не понимаешь. Мы – одна семья. Я люблю тебя.

– Ты никогда никого не любил. Когда меня не станет – я хочу, чтобы мама развелась с тобой.

– Что ты говоришь, доченька?!

– Ты мне омерзителен. А мама – святая. Никто бы не смог терпеть такое унижение, ложь и постоянные измены. Уходи. И не приходи больше.

– Наташа! – Сергей рванулся к ней, но та швырнула в него книгу.

– Убирайся!

Дронов поплёлся к двери. На пороге остановился и, не глядя на дочь, проговорил:

– Мамы больше нет. Она погибла. Завтра похороны.

Реакция дочери напугала его. Такого исступлённого глубинного звериного рыка он не ожидал.

Наташа сидела на кровати и выла. Слёзы ручьями сбегали по скуластому пергаментному личику, губы кривились, тело сотрясала дрожь.

– Ты врёшь! Ты всё врёшь! Ты нарочно… Ты виноват!

– Наташенька…

Дочь вскочила, подбежала к нему и заколотила по груди костистыми кулачками:

– Сволочь! Гадина! Ты убил её! Мерзавец!

Дронов опешил.

– Её сбила машина…

– Убийца! Убийца! Убийца!

Силы покинули больную, она опустилась на колени и тяжело задышала. Голос стал хриплым.

– Ненавижу тебя… Проклинаю…

Сергей сам не заметил, когда из его глаз хлынули слёзы. Он всхлипывал, обнимал дочь и причитал:

– Прости меня, Наташенька, прости. Умоляю тебя!

Дочь высвободилась из его объятий. Синие глаза метнули молнии.

– Я никогда не прощу тебя! Никогда!

А потом её тело выгнулось дугой, рот свело судорогой, и она забилась на полу, как вытащенная на берег рыба.

Сергей с ужасом смотрел на неё, затем опомнился, выскочил из палаты и завопил:

– Врача! Скорее!

– Что случилось? – дежурная медсестра недовольно нахмурилась.

– Что ты сидишь, дура! Врача быстрее! Заведующему звони!

– У Вардана Оганесовича сегодня выходной!

– Быстрее, сука! Кого-нибудь!

Дронов метался по коридору, кричал, матерился. Прибежавший охранник что-то втолковывал ему, предлагал успокоиться, потом куда-то тащил. Сергей вырывался, перемежал матерную брань всхлипываниями, и обречённо замолчал, лишь когда в палату к Наташе быстрым шагом вошёл врач, следом семенила медсестра, неся в металлическом лотке шприц.

Ожидание показалось вечностью. Наконец палатная дверь открылась. Врач выглядел усталым и раздражённым.

– Хочу напомнить вам, Сергей Анатольевич, что вы находитесь в отделении для терминальных больных. Им нужен покой. Вы своими криками взбаламутили всех. Нельзя так себя вести. Вы всё же мужчина, а не истеричная дама.

– Простите, – промямлил Дронов. Он никак не мог вспомнить имя-отчество доктора. – Я испугался. У Наташи был приступ, и я подумал…

– А что вы, собственно, хотели? Я уже говорил вашей супруге, что болезнь прогрессирует и нужно готовиться.

– Готовиться к чему?

– Больная угасает. Я не знаю, сколько ей осталось. Но вы должны быть готовы. Криками здесь не поможешь. Потому попрошу вас на будущее сдерживать эмоции. Всего хорошего, – врач круто развернулся и быстрым шагом пошёл прочь.

Дронов почувствовал, как ослабели ноги. Увидел в конце коридора узкий топчан и поплёлся к нему. Не сел, а упал. Тяжело перевёл дух. «Как всё глупо вышло. Действительно, орал как базарная баба, а Наташа… Зачем она сказала, что никогда не простит? Неужели она умрёт и будет считать его мерзавцем? Как после этого жить? Или порвать этот клубок горестей одним махом? Самому уйти в вечность? Раз – и всё! Никаких мыслей, переживаний, терзаний».

– Это не выход, – услышал он слева от себя незнакомый голос.

Сергей вздрогнул, повернул голову. Рядом сидел охранник. Вроде тот самый, что пытался успокоить его. Большеносый пожилой дядька. Лысый череп сияет в обрамлении густой и ослепительной седины. Лицо почти красное, испещрено сетью морщин и отчётливо различимой сеткой ярких сосудов, особенно выделяющихся на скулах, под глазами и на щеках. Лицо не красивое, но притягательное чрезмерностью всего, из чего составлено. Нос огромный, вероятно одолженный у кого-то из клоунов цирка дю солей, глаза голубые, широко посаженные, постоянно оказывались то поверх, то сбоку толстых линз очков без оправы. Стеклышки держались на золотых дужках, казалось, он носил их безо всякой надобности, потому что всякий раз, желая рассмотреть какой-либо предмет вблизи попристальнее, он опускал линзы мясистым указательным пальцем ниже глаз, а изучая обстановку вокруг себя, тем же пальцем приподнимал их. Рот большой. Губы толстые. Подбородок маленький, с кулачок, но совершенно круглый и выбрит идеально. Никаких родинок или шрамов на лице нет, лишь правая бровь неестественно разделена надвое просекой. Эта бровь состояла как бы из двух рощиц кустистых белоснежных волос, расположенных под углом друг к другу. Она придавала лицу охранника какую-то чудинку весёлого лукавства.

Сергей нахмурился, ему было не до смеха, принимать от кого бы то ни было сейчас утешения или выслушивать увещевания он был не намерен.

– Что вы хотите?

– Я бы, наверное, сейчас чаю выпил, но у вас как раз возникло нелепое желание, потакать которому я не намерен, и потому сообщил вам, что это не выход! – с оттенком учтивой старомодности, голосом тихим, но твёрдым и решительным ответил чудной охранник.

– Не понимаю, о чём вы. – Сергей попытался встать, прекратить пустой разговор и уйти.

– Однако не торопитесь, – охранник удержал его, ловко и разлаписто ухватив за полу распахнутого белого халата, – послушайте, не помню кто автор, но было так: мы мир вокруг считаем иллюзорным, когда, собой довольные вполне, живём, во всём своей судьбе покорны, и плачем, если в жизни счастья нет… как там дальше… мы ищем выход – двери все закрыты, когда нам худо, если хорошо – мы… Дальше забыл. Не подскажете?

– Мы остаёмся, поиски забыты, забыты все, кто выход не нашёл… – глухо продолжил Дронов, с отчаянием припоминая стихи, написанные им в институтской молодости в толстой коленкоровой тетрадке с надписью сделанной шариковой ручкой «Дуркование как точная наука». – Кто вы?

Собеседник посмотрел на него поверх очков и отвечал тоном учителя, никак не желающего влепить очередной неуд двоечнику, к которому испытывал симпатию:

– Разве не понятно? Ну, давайте, догадывайтесь!

– На Деда Мороза не очень похожи…

Старик сухо рассмеялся, прикрыв губы плотной ладонью.

– Извините, не удержался. Но в чём-то вы правы. Я тоже могу исполнять желания.

– Я не верю в чудеса, – глухо проговорил Сергей, пытаясь вспомнить собеседника. Откуда тот знает его стихи? Стоп. Помнится, выкладывал на литературных сайтах. Наверное, и этот стих тоже. Тайный поклонник? Но откуда он знает его в лицо?

– А напрасно не верите, – вздохнул охранник. – По вере вашей воздастся.

– Вы тоже поэт? С портала «Стихи.ру»?

– Ну что вы? – показалось, старик обиделся.

– Значит, с другого сайта. Мне кажется, я видел вашу фотографию…

– Извините, молодой человек, но это баловство. У меня есть дела поважнее, чем протирать штаны в виртуале.

– Тогда я ничего не понимаю, – развёл руками Дронов. – У меня ощущение, что мы всё-таки знакомы.

– Так и есть. Вы алчете чуда, хоть и не желаете признаться. Я давно наблюдаю за вами. Сейчас вы слишком близко подошли к пропасти, и я не мог не вмешаться. К сожалению, я не всемогущ. Но одно желание исполнить могу. Что вас тяготит?

Дронов взглянул в увеличенные линзами очков большие добрые глаза, и его прорвало. Он говорил быстро, давясь и захлёбываясь словами:

– Прощение! Мне не хватает прощения! Меня не простила жена! Я мучил её, изменял! Я думал, она не догадывается, но она давно поняла! Я бы сейчас упал перед ней на колени и умолял простить, но я не успел! Слышите?! Не успел! А сейчас моя дочь при смерти! И она тоже не желает прощать! Она ненавидит, презирает, проклинает меня! Последний дорогой мне человек отвернулся от меня! Я не могу с этим жить! Если она уйдёт с обидой – я не выдержу, покончу с собой!

– Я понял, – глухо сказал старик, – но предлагаю подумать. Может быть, есть более весомое желание? Не торопитесь. Советовать не могу, но…

– Да что весомее?! – голос Дронова задрожал. – Что может быть важнее покаяния?! Я – грешник, не верующий ни во что! Но я осознал свои грехи! Я понял, что жил, как свинья! Я хочу всё исправить! И – исправлю! Но на это нужно время! А его нет, потому что Наташа уйдёт. Уйдёт с обидой на меня, и моё сердце не выдержит такого удара! Мне нужно её прощение! Слышите?! – Сергей ухватил охранника за воротник форменной спецовки и встряхнул так, что у того с носа слетели очки.

Старик охнул, нахмурился, оттолкнул Дронова и, кряхтя, поднял с пола очки. Сокрушённо покачал головой, разглядывая стёкла. Потом тяжело вздохнул.

– Я услышал. Да будет так. Наталья прощает тебя.

– Что? – не поверил Сергей. – Прощает?

Охранник поднялся и, не глядя на него, пошёл по коридору.

– Эй, погодите! – закричал Дронов. – Это не смешно! Такими вещами не шутят!

Старик не остановился. Он шёл, шаркая ногами и сутулясь. Левая рука ощутимо подрагивала, как у страдающего Паркинсоном.

– Прощает, – повторил Сергей. Странно, но ему вдруг захотелось поверить в это невозможное немыслимое чудо.

Он осторожно открыл дверь в палату дочери.

– Папочка, – Наташа смотрела на него и улыбалась.

– Доченька…

Дронов бросился к ней, обнял, прижал хрупкое и родное тело, осторожно гладил, приговаривая:

– Милая, милая моя. Ты правда прощаешь меня?

– Прости меня, папа. Я была дурой. Я только сейчас поняла, как люблю тебя. Мне было жаль маму, вот я и вбила в голову, что виноват ты. А ты просто слабохарактерный. Чужие женщины брали тебя, как чемодан, и несли, куда им нужно, а ты просто не мог им отказать…

Сергею было странно и непривычно слушать такое от дочери. Ему хотелось крикнуть: «Нет, Наташа, я сам волочился за каждой юбкой, добивался, охмурял, потому что я самый настоящий кобель. Я даже не помню, сколько раз изменял Ольге. И мне нравилась такая жизнь. Нравилась, пока не случилась то, что случилось».

– Спасибо, доченька. Я очень виноват перед тобой и мамой.

– Мама добрая. Она всегда любила тебя. Я знаю, она давно всё простила. Она сейчас смотрит на нас и радуется. И я хочу, чтобы ты не думал обо мне плохо. Ты правильно сказал: мы – одна семья. Я ни в чём не виню тебя, папа. Я очень люблю тебя…

А потом руки дочери соскользнули с его плеч. Он ещё прижимал её худенькое тельце, что-то шептал на ухо, но в сознание уже ворвался ледяной вихрь понимания: Наташи больше нет.

Он долго тряс её, просил очнуться, но отчётливо осознавал: Чуда больше не будет. Ему предоставили выбор. И он выбрал прощение.

Дронов осторожно опустил почти невесомое тело дочери на кровать и тихо, обречённо заскулил. Что он натворил?! Ведь можно было попросить выздоровление! Почему, как кретин, он требовал покаяния?! Наташа бы справилась с болезнью, а он бы нашёл способ вернуть её доверие! А может, ещё не поздно всё изменить?!

Дронов, как ужаленный выскочил из палаты.

– Где он?!

Дежурная медсестра недоумённо уставилась на него.

– Кто?

– Старик-охранник! Я только что разговаривал с ним!

– Вы ошибаетесь. Здесь не было никакого охранника.

– Да мы пять минут назад беседовали с ним! Сидели на том сером топчане!

– Вы заблуждаетесь. Я никого не видела.

– Да вы бредите! Такой лысый старик в очках, в форме. Нос с синими прожилками, как у пьяницы!

Медсестра сочувственно посмотрела на него.

– Мне очень жаль, но вы путаете. У вас горе. Я сейчас позову дежурного врача. Он даст вам успокаивающее.

– Да к чёрту ваши пилюли! Вы не могли не видеть его! Мы сидели на диване в двадцати метрах от вас! Вы ослепли?! Такой смешной нелепый старик!

– Успокойтесь, пожалуйста. Дело в том, что в нашем отделении нет охранников. Секьюрити только на первом этаже. И там дежурят женщины.

– Женщины? – опешил Дронов. – А как же…

– Мне очень жаль.

* * *

В больничном холле Дронов дождался приятеля, который, несмотря на праздник, бросил все дела и вызвался помочь. Встретились, обнялись.

– Старик, ты это… не раскисай, – приятель потрепал Сергея по плечу. – Понимаю, как тебе тяжело. Но надо жить.

– Послушай, – неожиданно спросил Дронов, – ты веришь в добрых духов?

– Чего? – прищурился тот. – Ты о чём?

Сергей смутился:

– Ну… во всякие чудеса, мистику? Рождественское волшебство?

Приятель хмыкнул и подозрительно покосился на него:

– С тобой всё в порядке?

– Ладно, проехали, – Сергей махнул рукой. – Я очень благодарен тебе. Спасибо.

– Не за что, старик. Ты бы поступил так же.

Погода на дворе вдруг переменилась. Немного похолодало, тучи исчезли, и солнечный свет сквозь огромные окна заливал весь холл, минуя лишь один угол, где за высокой спинкой кресла от него прятался Сергей. Завтра с утра предстояло забрать из морга Ольгу, на следующий день из здешнего морга – Наташу. Впереди траурные церемонии, прощальные слова и долгая, долгая жизнь. «Надо жить…».