Читать книгу Абсурд. Сборник рассказов - Сергей Михайлович Кулагин - Страница 9

Рисунок Евгении Сухановой

Профессор был маленький и плюгавый, как гоблин, но при этом злой, как взбесившийся орк. Минут тридцать меня пытал, что, да почему? А я же не мог ему сказать, что не до экзамена было. Приятель книжку интересную подогнал, про сталкеров. Автора не помню, Денис, Денис… Моргунчиков, вроде. Прикольно чувак пишет. Ну, я и зачитался. Как раз последнюю страницу допилил, тут и будильник прозвенел. Пошёл на экзамен смурной и помятый. На чудо надеялся, но его не произошло. А этот профессор бесчувственный, как с цепи сорвался, всё вопросы мне задавал, мучил, как доярка коровьи титьки. А под конец смотрит на меня, гад, и говорит:

– А скажи мне, Дуриков, в чём смысл биологического существования? – И сам же себе отвечает: – В паразитизме! Вот и ты, Дуриков, такой же паразит на теле нашего вуза.

А мне терять нечего. Знаю, что на пересдаче этот гоблин меня завалит. Видать, пора вещи собирать. Потому, выпятил грудь и говорю:

– Во-первых, я не Дуриков, а Мудиков! Не смейте мою фамилию поганить! Во-вторых, сам ты паразит, Иосиф Соломонович! За счёт студентов живёшь, плесень! На пересдачах бабки срубаешь с ребят. Вторую дачу себе строишь, кровосос! И сам ты ходячая зловредная аномалия! Комариная плешь ты, профессор! Понял, что с меня хабара не добыть – вот и завалил!

У Иосифа аж пенсне с носа упало. Рот как рыба открывает, глаза пучит, лапками сучит, ножками топает. Потом как заорёт:

– Вон из аудитории!

– А чего ты ругаешься? – его спрашиваю. – По какому праву орёшь, чудь пучеглазая? Ты знаешь, бросай эти свои привилегии орать, понимаешь, орать у нас кто хочешь научились сегодня… Хватит!

Хватит, сказал я со всей горячностью моего воздухоплавательного сердца и обнял профессора.

Склизкая гнида не вырвется.

А и не надо. Сейчас мы станем братья навек.

Обмяк Иосиф Соломонович. С перепугу думали инфаркт. Но если бы поражение миокарда можно было в стиральной машине прополоскать, как он свои штаны, разве это было бы не божественное исцеление.

Отчислили из академии. В армию пошёл. Генерала видел. Дураков не меряно. Научился строем ходить и опять после дембеля на медфак подал, а как же, мы теперь не ровня вам, мы льготники. На своём курсе восстановился. И опять к Соломоновичу попал. Ему и раньше казалось, что всё в этом мире не просто. Что гадит мировая закулиса. Что следят за ним. Деньги с карточек списывают. Хотят извести. А тут, раз, как говорится, снова я и ваша тётя в одном флаконе. «Парля ву франсе, пирамидон». Кто в теме, знает. По-нашему это: «Ну что, суки, кто старший в хате?»

Смешно вспоминать, отучился, диплом дали, свалил.

А на свободном рынке труда очередь. Помыкался без дела с недельку, поиздержался, да и на мамкиной шее надоело сидеть.

Я снова к профессору.

Помогай, говорю, Соломоныч, по старой дружбе, устрой хоть в аптеку мышей травить…

А он словно знал, что я с такой просьбой обращусь. Есть, говорит, Дуриков, одно место. Мышей не то, чтобы много, но есть. Одна. Изведёшь – директор тебе премию выпишет. Я так обрадовался, что даже на изголение фамилии внимание не обратил. Обнял старого, к сердцу прижал так, что тот не то хрюкнул, не то пукнул, не то икнул. Когда уходил, показалось мне, что Иосиф пробормотал: «Покойся с миром». Только я значения не придал.

На следующий день по указанному адресу отправился. Склад аптечный оказался. Директор мне не понравился. Глазки бегают, ручки подрагивают. Дал мне ключи и говорит: «В пятом ангаре она живёт. Только я с тобой туда не пойду. Мышей сильно боюсь». Удивился я, но вида не подал. Пошёл, куда велели. Отпёр железную дверь, свет включил. Огромное помещение, кругом ящики деревянные, аж до потолка возвышаются.

С этого места подробнее запасайтесь валидолом – будет страшно.

Дверь лязгнула с инфернальным ехидством, затворив меня на складе. Погас свет. Засосало под ложечкой. Чья-то сильная рука прижала меня к паллетам с туалетной бумагой (очень кстати) и вкрадчивый голос, оттеняемый перегаром, спросил:

– Ну, и как там на Марсе? Жизнь есть?

– Учёные спорят, – начал я отвечать уклончиво, как учили в экстремальных ситуациях себя вести с придурками и прочими террористами противника.

Невидимый злодей то ли зевнул, толи хмыкнул, короче, перегар есть, а слов нет.

Я не жив ни мёртв, только чувствую, что держит крепко, как похмелье после беленькой с пивасом.

– Марс предмет тёмный! – вдруг гаркнул страшный голос мне в ухо.

Я хотел сознание потерять, но неизвестный подхватил меня под микитки и на ящик посадил. Тут свет зажёгся. Да такой яркий, что я зажмурился. А потом глаза открыл…

Лучше бы не открывал. Потому что передо мной страшная морда зубастая объявилась. Чудище невиданное, чёрным ворсом поросшее.

Смотрю на урода и думаю, не зря ты меня про Марс спросил… Как есть, инопланетный монстр. Смотрит на меня и скалится, а глаза у него чёрные, бездонные, как Марианская впадина. Ну, я, чтобы гибель на подольше оттянуть, стал лепетать, типа:

– Добро пожаловать на нашу Землю, уважаемый пришелец из другой галактики…

А он тоже оказался, здесь, кого ни попадя не пошлют, хитрый гад. Включил дурачка:

– Чего ты, Ваня, мне рассказываешь за не балуй. Я таких видел стопицот и неибаца здрасте. Я на этом складе держу так, что те, кто живым ушёл, тем, кто остался – завидуют. Я тебя сейчас стану смотреть как клоуна в анатомическом театре братьев Дуровых и попаси тебе потом сказать, что не больно!

Чего говорить зря, я много разных отморозков видел, но этот мне круче всех показался, но на словах я, не теряя мужества, ответил:

– Мамочка родная, господи помилуй, да я ж из тебя, не приведи бог живым остаться, Осип Соломонович, сделаю такое мало не покажется.

Тут ослабела малость хватка супостата проклятого, слышу:

– Это какого Осипа, – спрашивает щетинистая сила, – плюгавый гад, в очочках, на кафедре женских я не такая болезней сидит?

– Он самый… да, – чего думаю, перед смертью хрен знает кого выгораживать, – рост метр шестьдесят, года рождения пятьдесят третьего, родом из Житомира, улица Ленина, третий подъезд, происхождением чуждый…

Тот монстр так взвыл, что я непроизвольно мочевой пузырь освободил бы или в бессознанку ушёл, будь нервами слабже, а так только слегка помутилось, как от солнцедара с ацетоном. Плыву по чёрной реке безмолвия, а вокруг звёзды горят, туманности и планеты кружатся, но где-то на задворках вселенной еле слышный писк нарождается. И всё громче и громче становится, вот уже и переливы слышны и всхлипывания, вроде…

Когда очнулся, глядь, а это чудовище плачет. Уселся на пол мохнатым задом, из чёрных шаров блестящих слёзы текут, а он их хвостом длинным утирает и горестно вещает:

– Был я некогда маленькой мышкой, жил в медицинской академии, на кафедре женских болезней, грыз себе мебель и никого не трогал. Но невзлюбил меня маленький очкастый профессор. Говорил, что из-за меня не может лекции читать. Стал изводить меня мышеловками и отравами, только я не пальцем деланный. Отраву не ел, мышеловки обходил. Не смог меня достать плюгавый злыдень, к магии прибёг. Сговорился со злым Чернобыльским колдуном, помнишь у Моргунчикова был такой Среднерусский Ирокез? Тором звали?

– Это который бабам в причинное место смешалки запускал? – подхватил я знакомую тему.

– Он самый, у него столько снадобий и корешков передовых было, что имей он маленько старания к негоциации сейчас же стал бы Биллом Гейтсом от зельеварения, хогвардс не пляшет! А он за так отдавал чисто из злобы покуражится.

– Известный Марлаграм!!!

– Во-во и не только, покороче сказать сошлись они на этом деле, заманили меня малолеточку в коробочку, научили неприличному сексу и дали травы. Я вкурил разок, вздохнул, а выдохнуть нет мочи, пастью глотаю воздух, и чувствую, с каждым глотком распирает меня, как воздушный шар на пионерский митинг.

– Вот гады беспредельные и как дальше, лопнул?

– Кто лопнул?

– Да ты! Лопнул?

– Сам ты лопнул, я вырос, стал как есть, а Йося с колдуном загнали меня на этот склад, где томлюся здесь я уже без малого тридцать лет и три года, со мая месяца восемьдесят седьмого того памятного дня в который немецкий лётчик угадал на красную площадь упасть!

– А что же не уйдёшь отсюда и подлым злыдням не отомстишь?

Заплакал шерстяной гигант:

– Заклятие не пускает. Нацарапано оно на коробочке, в которую меня заманили, только я грамоте не обучен. Да даже, если бы обучен был – не прочёл, ибо написано оно на колдовском языке. Когда Чернобыльский колдун его произносил – ни фига не понял. Дурацкий язык какой-то…

– Закавыка, – почесал я в затылке. – А где сейчас та коробочка?

– Да вот она, совсем рассохлась от времени, – монстр протянул мне деревянный футляр.

Повертел я его в руках, на днище ветхую надпись увидел:

«Пусть ненавидят, лишь бы боялись».

– По-русски написано, – говорю.

– Как по-русски?! – вскричал монстр. – Сам слышал, как колдун на чужом языке выкрикивал!

– Вообще, это известное латинское изречение. Нас такими Соломонович в своё время мучил. Как же оно звучит? А! Вспомнил! Oderint dum metuant…

– Оно! – вскричала гигантская мышь. – Как есть оно! Трижды произнеси!

Ну, я и крикнул трижды:

Oderint dum metuant! Oderint dum metuant! Oderint dum metuant!

Гром прогремел. С полок коробки посыпались. Дымом помещение заволокло и серой потянуло. А мышь аж в пляс пустился, обнял меня, чемодан презентовал, а когда я тот саквояж открыл – душой возликовал. Там мульон зелёных долларов в пачках!

Так я стал богатым, солидным и независимым. А потом придумали мы с монстром, как плюгавому отомстить.

Пришёл на улицу Ленина, третий подъезд, с коробкой красными ленточками перевязанной, подозвал мальчишку какого-то и говорю:

– Мальчик, хочешь получить пакетик леденцов и прокатиться на лошади?

Тот отвечает:

– Леденцов и лошадь не хочу. Денег хочу!

Дал я ему, сколько попросил и на квартиру Соломоновичу отправил. Скажешь, мол, вам презент от друзей.

Вышло как по писанному только лучше и без ошибок. Принял вероломный аспид презент, стащил с него сорок сороков обёрток разных, семь шкур звериных, двадцать пять ковров персианских, газетной, папиросной и туалетной бумаги без числа и счёта, лист брони, да динамичной защиты слой, кирпичную кладку, каменную плиту, красного дерева полированную ламель. На том обессилел, расслабился, хотел с лица соплю утереть, а тут на него Мышь навалился или навалилась, не знаю, как уж теперь политкоректней будет. И остался взяточник и лицемер без головы.

Таковым и был найден правильными органами, опознан соседями, похоронен за казённый счёт.

А я преобразился, смог открыться в своих чувствах и за мыша замуж вышел. Сперва у нас мальчик народился, потом девочка и, наконец, ты моё солнышко, неведанная зверушка, ты сказочку слушай – кашку кушай, слушайся маму и папу да не будь растяпой! А будешь послушной девочкой, я тебе и не такого абсурда наплету!