Читать книгу Лобное Место - Сергей Могилевцев - Страница 6

С раннего утра обитатели дома номер три, корпус четыре, по третьему Лихачевскому переулку, наблюдали странную картину: жильцы четырнадцатого этажа в полном составе грузились в подъезжающие одна за одной грузовые машины, и отъезжали в неизвестном направлении. Лифт между первым и четырнадцатым этажом сновал безостановочно взад и вперед, перевозя кровати, диваны и стулья, срочно вызванные бригады носильщиков перетаскивали по лестнице шкафы и рояли, а шалопаи-подростки, те самые, что вчера еще до поздней ночи тусовались в подъезде, и оставляли на стенах его и в лифте неприличные надписи, радостно носились вверх и вниз, перенося на руках цветы в горшках и горки посуды. Из некоторых окон даже спускали по веревкам обмотанные со всех сторон стопки книг и тюки с одеждой, во всех восьми освобождающихся квартирах наблюдался небывалый энтузиазм, слышались даже песни, прославляющие труд и работу на благо отчизны, и можно было видеть, как некоторые заклятые враги, годами воевавшие из-за украденного дверного коврика, или пропавшей на бельевой веревке прищепки, братались, и, обняв друг друга, со слезами на глазах клялись в вечной любви. К обеду все восемь квартир четырнадцатого этажа были очищены полностью, и последняя грузовая машина, набитая людьми и вещами, убыла в неизвестном направлении под звуки тревожной песни: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море!» Прибывшая затем бригада рабочих в удивительно короткие сроки, буквально до вечера, сделала на этаже евроремонт, причем, по слухам, во всех восьми квартирах сломали перегородки, соединив их между собой, и превратив в некий богато обставленный офис, для чего уже другая бригада носильщиков спешно занесла снизу вверх великолепную мебель и целый лес вечнозеленых растений. Конкретно о причинах всех этих событий никто толком ничего не знал, но упорно, с самого утра, циркулировал слух, что на четырнадцатом этаже будет теперь офис одной известной французской фирмы, купившей под него весь этаж, и заплатившей за это огромные деньги. Что фирма эта торгует оптом не то косметикой, не то женскими зонтиками; что все съехавшие жильцы отправлены на грузовых машинах в Балашиху, где каждому из них, в том числе и сидящему в Бутырках Баркову, куплен собственный особняк и выдана на руки солидная сумма денег. Слухов, повторяю, было много, и они взбудоражили не только жителей упомянутой высотки, но и обитателей окрестных домов.

Вечером того же дня на берегу одного из прудов можно было видеть живописную компанию, неторопливо прогуливающуюся по асфальтовым дорожкам. Центром ее являлся одетый в безукоризненный черный костюм господин высокого роста с необыкновенно властным, а некоторые бы даже сказали – надменным лицом, с интересом оглядывающий живописные виды, тихую воду, мостки лодочной станции, зеленые купы деревьев и фигуры расположившихся у берега отдыхающих. Сопровождали его двое мужчин, один постарше, другой помоложе и помягче, также одетые в вечерние костюмы, не такие, правда, темные и дорогие, как в первом случае. Была здесь также молодая женщина, необыкновенно красивая, в роскошном вечернем платье, и златокудрый мальчик лет примерно пяти, постоянно шаливший, заливающийся беспричинным смехом, и швыряющий в воду камни и мелкие веточки. Общий вид этих нарядных людей выделялся, конечно, из общей картины отдыхающих у прудов москвичей, одетых по случаю жары кто во что горазд, а иногда и вовсе не одетых, но, по большому счету, в одежде их и вечерней прогулке не было ничего экстраординарного. Очевидно, это были какие-то новые русские, расслабляющиеся у воды после дневных трудов. Москва уже успела всякого навидаться, и вид хорошо одетой компании здесь никого не смущал. Остановившись посередине ажурного мостика, перекинутого между двумя прудами, старший в компании, облокотившись руками об ограждение, сказал, задумчиво глядя в воду:

– Какая умиротворенность, Кармадон, какое упоение жизнью и тишиной, как будто и не было вчерашнего шабаша и вчерашней пролитой крови, как будто не бросали мы пригоршнями золота этим мерзавцам, которых вынуждены считать друзьями, и которым, в общем-то, наплевать и на кровь, и на свои погибшие души. Как быстро люди, Кармадон, забывают о преступлениях, как быстро трава забвения покрывает давешние могилы, и как быстро надежда нового дня перечеркивает тревогу прошлого.

– Все правильно, милорд, – отозвался тот, которого назвали Кармадоном, – зло, к сожалению, переплетается во вселенной с добром, и от этого никуда не уйти; ваша сила постоянно вытесняется силой иной, а что касается слишком быстро заросших могил, то это дело вполне поправимое; одно только ваше слово, милорд, и здесь будет столько могил, что в округе не хватит безутешных вдов, готовых оплакать погребенных в них мертвецов!

– Всему свое время, Кармадон, всему свое время, – отозвался тот, которого назвали милордом, – мы прибыли сюда на праздник Иванова Дня, а также на раздачу щедрот тем местным нуждающимся индивидуумам, которые верят в нас больше, чем в Того, кто создал небо и землю. Кроме этого, как ты знаешь, у нас есть здесь еще одно неотложное дело. Придет пора, и ты проявишь свое искусство во всем его блеске и великолепии; даже демоны смерти должны время от времени отдыхать; да и по Москве мы еще не гуляли; сколько, кстати, мы здесь уже не были?

– Лет десять, милорд, – подсказала, низко приседая, Лючия. – Вроде бы совсем немного, но такое ощущение, что наступила другая эпоха; как будто прошло лет пятьсот, а то и тысяча.

– Нет, Лючия, ты не права, – ответил ей старший в компании, – это все внешние перемены, а сущность человека как была, так и осталась прежней, такой, какой вылепилась она при Сотворении мира; что десять, что пятьсот, что пять тысяч лет, – человек, дорогая моя, не меняется; все те же пороки присущи ему на протяжении всей истории человечества, все те же страсти кипят в его беспокойном сердце, все те же следы алчности и разврата раскаленным клеймом, незримо, а иногда даже вполне явственно, врезаются в его божественное лицо. Меняется, Лючия, только мода и стиль архитектурных построек, меняется лишь внешний вид городов и убранство жилищ, меняются декорации и костюмы актеров, а внутренняя сущность людей, сущность вечной человеческой комедии, не меняется никогда; и в этом залог нашей вечной власти над слабым и немощным человеком, который ради сиюминутной выгоды, ради горсти обагренных кровью червонцев, готов продать нам свою бессмертную душу!

– Ах, маэстро, как же вы бесконечно правы! – блеснула ослепительной улыбкой Лючия. – Взять хотя бы наше вчерашнее приключение на празднике Иванова Дня, – все произошло именно так, как вы только что говорили: эти голые ведьмы и упыри визжали от радости, ползая по земле, и подбирая брошенные вами монеты; а ведь они оплачены кровью невинной девушки, да и несчастный поэт, который ее убил, тоже ничего хорошего в жизни уже не увидит!

– Как знать, Лючия, как знать, – загадочно ответил господин в черном костюме. – Иногда в смерти заключено больше жизни, чем об этом принято думать, и величайшие трагедии иногда оборачиваются необыкновенным триумфом. Вспомните, хотя бы шекспировского Ромео с Джульеттой: бессмертная трагедия подарила им практически бесконечную жизнь, если, конечно, допустить, что два эти персонажа вообще когда-либо существовали в действительности; умерев в пространстве трагедии, они остались вечно живыми для множества поколений зрителей; это ли не торжество жизни над смертью?!

– Вы хотите сказать, милорд, – вежливо спросил молчавший до этого Лепорелло, – что кто-то напишет аналогичную пьесу про двух главных действующих лиц вчерашнего Иванова Дня: Ивана и Марью? И тем самым, иносказательно, они обретут бессмертие?

– Нет, Лепорелло, все будет совершенно иначе; впрочем, не будем торопить события, не будем прыгать поперед батьки в пекло, и таскать из огня каштаны раньше положенного времени; все со временем прояснится и станет на свои места; да, кстати, Лючия, а что это ты только что говорила про голых вурдалаков и упырей, готовых за горсть брошенных им червонцев ползать по траве и вообще совершить любую гнусность? Уверяю тебя, ты не права, ибо они все уважаемые в обществе люди, а некоторые вообще достигли небывалых высот в разных областях человеческой деятельности; кроме того, не стоит так презрительно отзываться о наших клиентах; в конце-концов, ведь все они заключили договор с дьяволом, и находятся отныне под его надежной защитой.

– О, месье, договор с вами – это лучшая защита для любого из смертных! – грациозно согнулась в поклоне Лючия, тряхнув гривой рыжих волос и обнажив в полутьме два ряда хищных белых зубов. – Поистине, договор с вами – это наилучшее, из всех возможных, вложение капитала!

– Но-но, Лючия, потише, потише, не называй вслух того, кому ты так преданно служишь, – предостерегающе ответил тот, которого уже называли и милордом, и месье, а теперь вот назвали дьяволом. – Мы ведь находимся здесь инкогнито, и не надо поэтому создавать лишнего шума. Кроме того, миссия наша в Москве еще отнюдь не закончилась, все еще только в самом начале, и давайте придерживаться той роли, которую мы до сих пор так успешно играли.

– Как скажете, милорд, вам, безусловно, виднее, – опять блеснула зубами, низко приседая, Лючия.

– Да, ты права, мне, безусловно, виднее, – ответил господин в черном костюме, и, распрямив свое огромное тело, внимательно огляделся вокруг.

Ночь уже спускалась над городом. В лодочной станции, расположенной рядом в небольшом домике, уже не выдавали лодок, а у длинных мостков работники встречали последние легкие суденышки; напротив ажурного мостика, на котором стояла компания, белела старинная беседка, с другой стороны высились купы огромных дубов; по берегам прудов еще ходили группами рыбаки, на ровной глади плавали кувшинки и распустившиеся лилии, стая уток с шумом поднялась с воды, и, отчаянно махая крыльями, улетела куда-то вверх; повеяло свежестью, воздух наполнился запахом трав; стоящие по берегам высотки светились желтым мерцающим светом.

– Удивительное место, – послышался в темноте низкий глухой голом. – Необыкновенно напоминает Венецию.

– Да, милорд, – отозвалась Лючия. – Таких прелестных уголков, по слухам, здесь уже почти не осталось.

Кажется, говорилось на мосту о чем-то еще, но что именно, история это умалчивает.