Читать книгу Облако в погонах - Сергей Молодняков - Страница 2

За то, что сердце в человеке

Не вечно будет трепетать.

За то, что все вольются реки

Когда-нибудь в морскую гладь.

Вновь я с тобой. Ты такой же, как прежде –

Та же спокойная ласковость глаз.

Что-то случилось, поэтому реже

Мы понимаем друг друга подчас.

Прошлое выручит, память поможет:

Вспомним былое, но всё не пойму –

Прежде мы были ужасно похожи,

Так же различны теперь. Почему?

Разные в радости, разные в горе.

Думал, что юность в душе сберегу.

Помнишь, я вышел в открытое море,

Ты оставался на том берегу.

Море не любит минорных и жалких.

Это и многое – искоренил.

Став самой крепкой, булатной закалки,

Я изменился, а ты сохранил.

Ты сохранил ту мечтательность в речи,

Эту наивность и свежесть ума.

Словно бы годы не пали на плечи,

И не покрыла виски нам зима.

Мне ж довелось испытать, даже слишком,

Многое: в мыслях и чувствах остыть.

Не оттого ли так жалко мальчишку,

Кем никогда и нигде уж не быть.

Знаю, что века отпущено мало,

Где-то усну и останусь в ночи.

Может, об этом сейчас трепетало

Пламя стоящей меж нами свечи?

Пусть суждено, но не мучаюсь – где же?

Смерть, как рожденье, случается раз.

Я изменился, поэтому реже

Мы понимаем друг друга сейчас.

Стуча железкой о сухой кирпич,

Застонет ветер, мня, виясь и воя.

Я в даль черну смотрю, у гроба стоя,

Как граф, сказавший за обедом спич.

Сей странный гроб, я сам себе принёс,

Быть может, согреша и не беспутно,

Хотя и действовал без пут, но…

Но этим разрешал иной вопрос.

Не телу бренному в пристанище дрожать,

Туда я опущу мне дорогое.

Быть может, душу грешну упокоя,

Мой мрачный гений будет в нём лежать.

Я хороню стихи, не нужные толпе,

На них печать забвенья водружая.

Великих тени, молча окружая,

Встают вокруг в сочувственной мольбе.

Завял в ростке недюжинный талант –

Душа переполняется печалью.

Едва ли за столетий далью

Сей прах, найдёт старик-негоциант.

Орган надрывно пел в ночи,

Последний звук – и смолк.

Оборванной струной души

Песнь продолжает волк.

С небес свинцовое пятно

Бросает мутный свет.

Темно ль, светло ли: всё одно –

Я вижу свой портрет.

Он – искуситель мой и рок,

Сообщник и судья:

В чертах – судьба, глаза – пророк

И суть моя, и я.

Переливается огнём,

Я нежен в нём и груб,

И многолик во тьме, но днём

Не видно муки губ.

В ультрамариновой дали

Неясно виден силуэт.

Над телом сумрачным земли

Мерцает звездопадный свет.

Мне мил забытый блеск его,

Предчувствия огонь томит.

Коль не осталось ничего –

Ничто не манит, не роднит.

Как скоро пыл во мне погас!

А много ли его имел?

Крылатый, солнечный Пегас

Меня коснуться не сумел.

От ласки лёгкого крыла

Я не проснулся осенён.

Жизнь, не начавшись, отцвела,

Ещё живущий – погребён.

Я вижу хрустальный дворец,

В чертогах – алмазный ларец,

Над ним – золочёный венец,

А в нём – груду мёртвых сердец.

Я вижу чудеснейший сад,

Тончайший ловлю аромат.

Плоды берегут для услад,

Но каждое яблоко – яд.

Пред взором моим – дивный луг,

Ковёр из цветов лёг вокруг.

Но снова во взгляде испуг:

Меж травами – жала гадюк.

К простору морскому мой взгляд

Стремится и, видя, я рад,

Как жемчугом волны горят

И… тянутся руки наяд.

Моленье вознёс к небесам:

Спасенья усталым глазам!

Свершилась судьба, наконец –

Теперь я довольный слепец.

Привычно стало видеть мне,

Как много зим и лет,

Встаёт в синеющем окне

Кроваво-чёрный цвет.

И отблеск красит лунь небес

Под колокольный вой.

Предчувствую: не Бог, не бес,

Не мёртвый, не живой.

Но кто-то сеет цвет и звон,

Чернеет, где серел,

И слышится со всех сторон:

«Сгорел, сгорел, сгорел…»

Вновь опускает век кайму

Тот неизвестный Он,

Надеясь, наконец пойму

И разгадаю сон.

…Брожу средь скопища теней:

Крик хриплый, чей-то смех,

На фоне туч, земли темней, –

Распятый человек.

Я всматриваюсь: тих и строг,

Безмерна грусть в глазах –

Она в лучах священных строк,

Жива на образах.

Угарна площадная брань,

Всё ощутимей злость.

Вдруг свет сквозь облачную рвань

Высвечивает гвоздь.

Кровавый гвоздь зардел огнём,

Горит, как тает плоть.

Среди толпы во мне одном

Святая грусть поёт.

Гармонию её сберёг,

Мгновенье – он б воскрес,

Но красно-чёрный заволок

Обуглившийся крест.

Совсем немного избранных осталось

Людей, в которых есть ещё душа.

Но, подменив прогрессом эту малость,

Бредут народы, к пропасти спеша.

Да, мало нас. И ждет, увы, забвенье

И чувства лучшие, и мысли, и слова.

Мы чуждые – не их цепи мы звенья,

Но знаем истину – толпа всегда права.

В мученьях мы влачим существованье,

Лишь изредка нас посещает новь.

То вечное, что движет мирозданьем,

Зовётся просто и смешно – любовь.

А что душа? Выгуливаем тело,

Ведь финиш, вроде бы, ещё далёк.

Вершим ненужное, пустое дело.

В дела нас любопытства бес завлёк.

Бежим, спешим. Куда? Зачем? – не зная.

Но, впрочем, будем делать так до пор,

Когда доска дубово-гробовая

Поставит точку, завершая спор.

Но коль пока мы живы и упруги,

Коль вжились в трепетанья пестроту,

Коль с нами зодиаковы зверюги

Сцепившись, улетают в пустоту.

То интересна жизнь: вкус, звук её и краски.

Пульсирует пока души оплот

И, не желая с Вельзевулом пляски,

На Ноев лезем, задыхаясь, плот.

Лист лениво скользит по уснувшей воде,

Жёлтой каплей вписавшийся в гладь.

Всё спокойно, дремотно: ни звука нигде,

Очарованный сон – благодать.

Высоко в небесах проплывает журавль,

В дымке золота крон – алтари.

Всё казалось – плывет долгожданный корабль

Цвета ало-пурпурной зари.

Как милы эти сказки из девичьих грёз

И чисты, как зимой облака.

Только жизнь не даёт нам поверить всерьёз,

Извратив, обманув, оболгав.

Этой сказке сто лет, и скажу я сейчас:

Мило всё и красиво, но, Грин,

О прекрасной Ассоль, о любви ложен сказ,

Алый парус, как воздух, незрим.

Белёсый снег избороздили тени,

То чёткие, то видные едва,

Два дерева стоят в нём по колени,

Как два седых языческих волхва.

О, чародеи! верящие в диво.

Они зовут весеннее тепло,

Но падают неслышно и тоскливо

Снежинки на замёрзшее стекло.

Царица льда, опять твои метели

Живое заставляют замерзать:

Саванный пух, где кроны зеленели

И простиралась водяная гладь.

Голубизна, сгущаясь и темнея,

Равнину перекрашивает в синь.

Два дерева в безмолвии томленья

И холода, что неразлучен с ним.

На полях гуляет ветер –

Необузданный конёк.

Синий полдень далью светел,

Холодам конец далёк.

Мятно пахнет от сермяги,

На дворе – унылый пёс.

Под окном поют бродяги,

Кто в мученьях правду нёс.

Для людей они как травка,

Обречённая на корм,

И церквушки малой главка

Предвещает новый шторм.

Снова виден лик пречистый

Под заснеженным стожком.

Мчится колесница, мчится

С новоявленным божком.

О, Сергей! Мне близок, стал до боли

Твой напевный, искренний язык.

С ветром ты, с простором, с небом, что ли,

В душу журавлиную проник?

Для людей готов был сердце вынуть,

Бесшабашный, грустный хулиган.

Не хотел ты край родной покинуть,

Но ушел безвременно в туман.

До сих пор слова твои простые

Очищают внутреннюю муть.

Край полей, с названием – Россия,

С ними смог счастливее вздохнуть.

Рано утром, почти спозаранку,

Только гонят в стада коров,

Запевала твоя тальянка

У бездушных чужих дворов.

В твою чистую, детскую душу,

Когда пламень ещё не погас,

Не боясь сапогами порушить,

Потешаясь, плевали не раз.

Говорили, мол, слишком был труден,

Насладившись, бросали тебя.

В сером холоде питерских буден

Не сумел уберечь ты себя.

А теперь, появляясь оттуда,

Может, птицей, может, цветком,

В край берёзово-белого чуда

Ты спешишь погрустить о былом.

Заходи за мной нынче, до зорьки

Побежим по росе на поля.

Будем слушать внимательно, зорко,

Как звенит, просыпаясь, земля.

Как табун лошадей на холмину

Забираясь, заскачет гуськом.

Как туман, покрывавший низину,

Разливаясь, боднётся с леском.

Побредём заливными лугами,

Воздух там разнотравьем пахуч.

Может, где-то вдали, за стогами,

Ходит-бродит оранжевый луч.

И в тиши у ольхи иль осины

На копне восседает Иисус,

Вдаль глядя своим оком синим

На бескрайнее чудо – Русь.

Что ж! Немало ты в жизни понял,

Эта грусть в глазах – не обман.

Знать, не вынесли чудо-кони

Из болота тебя, хулиган.

Ты был тоже когда-то хорошим,

Ведь недаром любили тебя,

Но смешала пурга с порошей

И утихла, всё соскребя.

Помнишь, что-то шептали губы,

Брызги глаз, поглотивших мглу.

В дымке сизой желтели срубы,

Блеск реки уподоблен стеклу.

Томноокий, сиреневый вечер

Ты не понял и не сберёг.

Дым волос ниспадал на плечи,

Сердца бился слепой зверёк.

К дням ушедшим не будет возврата,

Ты пресыщен и вечно пьян.

И не знаешь, награда ль, утрата,

Если вдруг замолчит хулиган.

Необычностью чудесен

Хмурый день осенний:

В музыке безмолвных песен

Предстаёт Есенин.

Для иных лишь ствол кленовый,

В веток ломкой пряже.

Облик милый, облик новый

Согревая, глажу.

Припадаю к хрупкой ветке,

С ней единым ставши.

Блекнет в паутины сетке

Песни лист опавший.

Позабыть родные песни

Суждено едва ли –

Журавлиный крик, как вестник

Царственной печали.

В птицах, в песнях, в них и с ними

Жизни бесконечность.

Плачет каплями скупыми

Тающая вечность.

Тихую долину,

Серебристый плёс,

Косогора спину

В сердце я унёс.

Громкий лай собаки,

Радужную взвесь,

Золотые злаки –

Край родимый весь.

Свет родного дома,

Тополиный ряд –

Мило и знакомо

Много лет подряд.

Щек румяных глянец,

Сильный и живой,

Парень-оборванец –

Всё во мне, со мной.

Знай, непостижима,

Матушка, ты, Русь!

Без судьбы нажима

На тебя молюсь.