Читать книгу Отрок - С. П. Проскурин, Сергей Павлович Проскурин - Страница 4

Одним из самых ярких эпизодов, сохранившихся в памяти, был теплый солнечный летний день 1953 года. Вместе с детьми своего двора я играю на проезде около дома.

* * *

Останкино, 3-й Новоостанкинский проезд. Посредине проезда – дорога, засыпанная плотно укатанным шлаком – отходами металлургического производства, – по бокам которой оставались лужайки шириной метров семь, окаймленные посаженными тополями. В то время тополя достигали высоты второго этажа, то есть метров четырех-пяти.

За тополями вдоль заборов проходил пешеходный асфальтовый тротуар, на котором детям было хорошо играть в классики. По обеим сторонам проезда были двухэтажные каркасно-засыпные дома, перемежающиеся дворами частной застройки.

Двухэтажные дома, в одном из которых я жил, были построены в 1935 году для строителей метрополитена. Таких домов было немало по окраинам Москвы, а Останкино и было окраиной. До революции, да и до войны, Останкино было дачным местечком, сформировавшимся вблизи Шереметевского летнего дворца.

Эти дома строились для рабочих, строителей, а также студентов, откуда были и названия микрорайонов: Алексеевский студгородок, названный так по названию села Алексеевского, которое до начала 60-х годов находилось на месте сквера перед монументом «Покорителям космоса». Этот городок, наверное, был построен для студентов находящегося неподалеку Финансового института, а также МАРХИ, возможно, и для других студентов.

Бараки в Пушкинском студгородке в Останкино

У нас же в Останкино был Пушкинский студгородок, названный так по поселку Пушкинский, на месте которого были построены дома. Этот студгородок ярко описан в повести Асара Эппеля «Травяная улица»[1].

В послевоенное время в Москве было много «городков», например городок им. Баумана, городок Метростроя, городок Моссовета. Последний находился на Яузе около «Миллионного моста», как его называли местные жители, а на самом деле Мытищинского акведука, который был построен для подачи воды в Москву из мытищинских источников. Этот акведук построила Екатерина, потратив на него один миллион, – отсюда и «миллионный». Изначально городок Моссовета строился для его сотрудников и был в то время «Рублевкой», но быстро оброс такими же бараками, как и в Останкино.

Это будущая улица Королева. Фото из архива Б. В. Раушенбаха предоставлено Оксаной Карповой

Городки образовывались по производственному признаку. Москве требовалось много людей, которым надо было где-то жить. Хрущевская массовая застройка была не первой в нашей стране. Приходилось встречать остатки домов барачного типа и в других крупных городах.

Дома этих городков были однотипной конструкции, но отличались внутренней планировкой. Были дома барачного типа одно- или двухэтажные, в которых на каждом этаже был внутренний коридор вдоль всего дома, из которого по обе стороны был вход в комнаты. Но были дома похожей конструкции, но уже квартирного типа с подъездами или парадными (в Ленинграде) и лестничными площадками на две квартиры на каждом этаже. Иногда в таких домах были квартиры с балконами на дополнительных опорах или с лоджиями, или даже с эркерами. К сожалению, фотографий таких домов в интернете найти не удалось.

Село Алексеевское в последний год своего существования

Санузлов в домах не было, все удобства – во дворе. Хотя вот написал и задумался. Свет был, это точно. Но вот были ли вода и газ? Помню, на проезде около дома стояла колонка, но не помню, чтобы приходилось носить воду. Хотя, может, меня по малолетству к этому просто не привлекали?

Позже в этих домах провели реконструкцию и в них появились вода, газ и даже туалеты и канализация в домах квартирного типа.

Нередко эти дома строились попарно и между ними образовывался двор, в конце которого находился общественный туалет. Во дворе домов барачного типа общественный туалет представлял из себя сарай, разделенный на две половины – мужскую и женскую, в каждой из которых было по шесть отверстий в полу на подиуме без всяких перегородок и огромное количество дырок (разного размера и на разной высоте) в стене между половинами.

А во дворах домов квартирного типа общественный туалет представлял собой сарай меньших размеров, в котором было четыре отдельные кабинки. Можно предположить, что барачные дома предназначались для студентов и рабочих, а квартирные – для преподавателей и руководителей. Так, наверное, и было до войны, но после войны дома заселялись без разбору.

Конструкция домов была весьма примитивная, но эффективная. Это был каркас из бруса, обшитый досками, между которыми был шлак, такой же, каким была засыпана дорога на проезде. Снаружи и внутри стены дома были обшиты дранкой, оштукатурены и покрашены снаружи желтой краской, а точнее побелкой с желтым пигментом. Внутри квартир стены также были оштукатурены и побелены. Благодаря такой конструкции дом был теплый зимой и не перегревался летом.

Отопление в доме было печное. Печь была в каждой квартире и потому каждой квартире полагался дровяной сарай. Конечно, использовался сарай не только для дров. Помимо домашнего хлама там стояли бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, хранились и другие продукты в зависимости от времени года. Иногда сараи подвергались набегам, поэтому ничего особенно ценного в них не держали.

В отопительный сезон по проезду в воскресенье проезжала телега или сани с дровами, чтобы жители могли приобрести их. Если же дров не хватало, приходилось идти на дровяной склад, который находился рядом с рынком у Шереметевского дворца, и оттуда везти дрова на санках. Я помню, как несколько раз с мамой и сестрой нам приходилось это делать. Для меня это было приключением и прогулкой, а для мамы испытанием: надо следить за мной и сестрой и тащить сани с дровами, на которые я то и дело норовил усесться.

Дрова были в снегу и иногда в ледышках, поэтому сразу в печь загружать их было бессмысленно. Они долго оттаивали и высыхали в углу около печки, источая аромат сырого дерева. Что за чудный был аромат! Упоение запахами дерева пришло к нам, видимо, из древности. Они разные: запах свежераспиленного дерева отличается от свежеструганного, запах мокрого леса отличается от сухого, запах отодранной коры тополя отличается от еловой. Но все запахи притягательны. Не нанюхаешься! Когда в Останкино делали по весне обрезку тополей, все дети толпились около рабочих и нюхали кору. Она пахла одновременно арбузом и огурцом.

Потом дрова, уже обсохшие, укладывали в печку, натолкав между ними щепочек и обрывков газет, и поджигали. Когда огонь занимался, мы с сестрой прижимались к печке спинами и ждали, когда она начнет нагреваться. Мама говорила, чтобы не терлись о печку, а то испачкаемся, но от нетерпения и холода нам хотелось найти на ней место, прогревавшееся раньше других, и мы не очень ее слушались…

Пушкинский рынок, за которым раньше находился дровяной рынок. Фото из архива Б. В. Раушенбаха предоставлено Оксаной Карповой

Романтика печного отопления закончилась в начале 60-х, когда в Останкино пришел саратовский газ. Нет, печи, конечно, в домах остались, но в них вставили газовые горелки и потребность в дровах отпала. Из комнат ушел запах дерева, исчезло веселое потрескивание дров в печи, да и картошки уже не испечешь в тлеющих углях…

Комфортнее стало? Да. Легче? Несомненно. Но душа обеднела!

Казалось бы, все время стремишься к большему материальному комфорту, делаешь все для того, чтобы его приобрести, но с каждым приобретением теряешь эпизод очарования души. Пропадают навыки, ощущения, впечатления. Кто теперь знает, как без вонючего «розжига» запалить четыре толстых полена с одной спички? Кто вдохновится ежедневным ощущением радости от занимающегося огня в печи? Кто слышит музыку легкого потрескивания хорошо подсушенных дров и может отличить по звуку горение березовых дров от еловых?

Одновременно с газификацией печей в квартирах соорудили туалеты типа «ватерклозет». Появились вода и газ на кухне. И канализация! Вот это был действительно цивилизационный шок. Не надо было по любой нужде бегать на двор, и можно было выбросить ночные вазы.

Жизнь налаживалась!

Однако стоит вспомнить, что когда эти дома строились, им был назначен срок 15 лет, а простояли некоторые из них 35. Дом, в котором я жил, снесли только в 1970 году, когда из-за возможности взрыва в нем уже отключили газ. Хотя крыша посредине провалилась, штукатурка осыпалась и его жители неоднократно обращались в Мосгорисполком с письмом о невозможности проживания в доме, он все еще считался жилым.

Когда делегация жителей обратилась уже на очередной «съезд нашей родной коммунистической партии», то их пригласил какой-то из замов председателя Мосгорисполкома и попросил отозвать письмо, пообещав решить вопрос с квартирами. Две или три семьи согласились и им действительно дали квартиры в центре из резервного фонда. Были такие, что не поверили. Эти семьи жили в полуразвалившемся доме до 100-летнего юбилея В. И. Ленина, пока не отключили газ. Они получили свои квартиры в самых дальних новых районах. Однако к этому времени наша семья уже давно жила в Ростокино.

* * *

Но пока идет 1953 год, и я играю с детьми около дома. Обычный вечер обычного дня, и как обычно идет с работы знакомая тетя, которая всегда со мной здоровалась и дарила конфету. Почему она это делала, я не знал. Тетя не была подругой моей мамы, никогда не бывала у нас в доме, а просто жила в соседнем подъезде. Но я уже привык, что она всегда угощает меня конфетой.

В этот день тетя так же поздоровалась со мной. В ожидании получения своей конфеты я подбежал к ней, но она ее почему-то не дала. «Может быть, забыла? – подумал я. – Если так, то надо ей напомнить». И я попросил… Тетя смутилась и сказала, что у нее нет конфеты, и порывшись в сумочке протянула мне сушку. Я схватил ее, сказал «спасибо» и побежал играть, тут же забыв о конфете.

Через какое-то время из окна второго этажа, на котором была наша квартира, раздался необычно строгий мамин голос:

– Сережа, домой!

Привыкший слушаться маму и не ощущая за собой какой-либо вины, я побежал домой. Мама встретила меня очень сердитой. Я не понял почему.

– Ты что, просил у тети конфету?

А я уже и забыл об этом. Ведь я не просил, а спросил, напомнил тете про конфету.

– Я не просил, – быстро ответил я.

– Зачем ты врешь? Тетя пришла и принесла для тебя конфету, которую ты у нее попросил!

Мама взяла в руки воспитательный инструмент, которым для нее служил портновский сантиметр, и быстро оказала воспитательное воздействие. Воздействие было скорее эмоциональным, чем физическим, но очень сильным. Небывало сильным! Лицо мамы всегда было ласковое и веселое. Даже когда хмурилось или сердилось, оно всегда оставалось слегка лукавым и добрым. А тут оно покраснело от искреннего негодования.

– Как ты мог попросить?!

Я тогда не понял, в чем заключался мой проступок, но в меня, в мое подсознание навсегда встроился мамин императив.