Читать книгу Первые русские князья. От Игоря Старого до Ярослава - Сергей Пивоваров - Страница 14

Кто не слышал о княгине Ольге? Множество книг повествует нам о мудрой правительнице, обустраивавшей Русь. Приняв власть после смерти мужа, Ольга Мудрая правила от имени своего малолетнего сына Святослава и передала ему власть по достижении совершеннолетия. Так пишут историки. Но заглянем в летописи.

Первое, что нас удивит, – это отсутствие эпитета «мудрая». Нет его в летописях. Это изобретение Карамзина.

Есть и другие странности. Оказывается, что мы вообще не знаем, чем занималась Ольга во время своего правления. Из 18 лет событиями заполнены лишь три года. В 946 году Ольга воюет с древлянами, в 947 году – посещает Новгород и Псков, а в 955 году – принимает крещение в Константинополе. Всё. Что происходило в другие годы – тайна, покрытая мраком. В летописи тишина.

1. «Верная» жена

Начнём с обстоятельств прихода Ольги к власти. В предыдущей книге мы ограничились установлением того факта, что летописная дата гибели Игоря (945 год) ошибочна и в действительности он погиб в 949 году. Теперь стоит подробнее рассмотреть обстоятельства гибели Игоря, тем более что уж больно странно выглядит князь, дважды ходивший за данью в одно место, да ещё напоследок, идя к уже дважды ограбленным древлянам, забывший дружину с собой прихватить. Правитель, который дерёт со своих подданных три шкуры, в истории не редкость. Но чтоб подобная жадность соседствовала с невероятной глупостью…

Лаврентьевская летопись под 945 годом: «Рекоша дружина Игорю: отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порт, а мы нази. И поиди княже с нами в дань, да и ты добудешь и мы. И послуша их Игорь иде в Дерева в дань. И примышляше к первой дани насилаше им и мужи его возьемавъ дань поиде в грады свои. Идуще же ему вспять размыслив рекоша дружине своей Идете съ данью домови а я возъвращуся похожу и ещё. Пусти дружину свою домови съ маломъ же дружины возъвратися желая больше именья».

Упоминание «первой дани» означает, что на момент похода Игоря дань с древлян была уже собрана. Игорь идёт за дополнительной данью. Собрав её, он возвращается в Киев. Но затем, отослав дружину, возвращается за третьей данью.

А теперь откроем текст современника Игоря Константина Багрянородного, который описывает, как именно происходил на Руси процесс сбора дани, именуемый «полюдье»:

«Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступает ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киава и отправляются в полюдиа, что именуется „кружением“, а именно – в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течении всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лёд на реке Днепр, возвращаются в Киав» (Об управлении империей, 9).

Вервианы – древляне, другувиты – дреговичи, северии – северяне. Из текста следует, что во время сбора дани князья переходили от одного племени к другому, не возвращаясь в Киев до окончания полюдья. То есть если в летописи говорится о полюдье, то, собрав дань с древлян, Игорю не возвращаться в Киев надо было, а отправиться дальше, к дреговичам. Следовательно, никакого возвращения не было. Игорь ходил к древлянам один раз.

Но вернёмся к «первой дани». Ответ на вопрос, кто её собрал, содержится в приведённой выше цитате из Новгородской I летописи: «И дасть же дань деревьскую Свенделду и имаша по чернее куне от дыма». Таким образом, Игорь, отправившись за данью к древлянам, нарушал права одного из своих весьма могущественных подданных, державших, согласно летописи, собственной дружиной.

Анализируя эти сведения, Шахматов приходит к выводу, что одним из прямых виновников гибели Игоря был Свенельд (точнее, не он сам, а его сын Мистиша). В кратком пересказе рассуждения выглядят следующим образом. Польский историк Я. Длугош, пользовавшийся не дошедшими до нас западнорусскими летописями, описывая смерть Игоря, называет его убийцей не Мала, а некоего Нискина. Шахматов полагает, что перед нами искажённое имя Мистиша:

«Исходя из предположенного чтения Древнейшего Киевского свода, заключаем, что вставками в тексте Начального свода. (ПВЛ) приходится признать, во-первых, отрывок „Ловы деюще Свеналдичю… И о томъ бысть межю ими ненависть, Ярополку на Ольга“, во-вторых, слова „хотя отмьстити сыну своему“. Вставка первого отрывка обнаруживается крайне небрежным и неуклюжим его языком: „Ловъ деюще“, вместо „Ловъ деющю“ читаем в Лаврентьевском, Радзивилловском, Московско-Академическом и Комиссионном списках Новгородской 1-й; вместо „именемъ Лють“ мы ожидали бы „именемь Люту“; ниже после слов „и заехавъ уби и“, неуклюже вставлено: „бе бо ловы дея Олегъ“; во фразе „И о томъ бысть межи ими ненависть, Ярополку на Ольга“ смешаны две конструкции.

Подкрепим предположение о том, что имеем в статье 6483 года дело со вставкой, не только соображениями о шероховатостях языка этой вставки, но и рядом других соображений. Прежде всего отмечаем, что Лют Свенельдич, о котором говорит вставка, тождествен с Мистишей (Мстиславом) Свенельдичем, о котором Начальный свод (и ПВЛ) сообщает выше, под 6453 (945) годом. Это утверждение наше основывается на том, что древней русской исторической песне принадлежал образ Мстислава Лютого. Так называют Мстислава Владимировича Тмутороканского два памятника: во-первых, Симоново сказание о создании Печерской церкви, где читаем о Якуне, что он „отьбеже златы руды (вместо луды), бьяся полкомъ по Ярославе с лютымъ Мстиславомъ“; во-вторых, Новгородская 4-я летопись, вставившая в текст свода 1448 г. (ср. Софийскую 1-ю летопись) под 6532 (1024) г. следующее известие (повторяющее то, что было изложено, выше): „Ярославъ Владимеричь в Суздали изби вълхвы, а брать его Лютый Мьстиславъ седе в Чернигови“. Я думаю, что имя Мстислава Лютого перенесено на Мстислава Владимировича с Мьстиши-Люта, сына Свенельдова; отсюда я вывожу, что Мьстиша и Лют означали одно и то же лицо. Мы только что предположили, что эпизод с Лютом Свенельдичем вставлен в статье 6483 г.; имеем основание утверждать, что какой-то эпизод с Мьстишей Свенельдичем был исключен из текста Начального свода в статье 6453 г. Действительно, вот что мы читаем о Мьстише Свенельдиче в этой статье: „Ольга же бяше в Киеве съ сыномъ своимъ съ детьскомъ Святославомъ, и кормилець его Асмудъ, воевода бе Свенельдъ, то же отец Мистишинь“. Летописец ссылается на Мистишу как на известное лицо, а между тем о нем он раньше не говорил, не упоминая его и позже (или, точнее, называя его Лютом под 6483 г.). Думаю, что ссылка „то же отець Мистишинь“ показывает, что о Мистише существовало какое-то сказание, какая-то песня, быть может, воспевавшая его как героя; разумеется, летописец не мог при этом иметь в виду тот бледный образ Люта Свенельдича, который вставлен им в статью 6483 года. Свенельд, еще не один раз упомянутый летописцем, не нуждался бы в определении посредством ссылки на его сына Люта, играющего (в противоположность тому же Свенельду) совершенно пассивную роль. Существование песни или сказания, где Мьстиша Лютый являлся в качестве героя, доказывается перенесением его имени на Тмутороканского князя, который, по свидетельству летописи, был храбор на рати. И вот, зная этого героического Мистишу, составитель Начального свода ограничивается простою ссылкою на него, когда говорит о Свенельде, а самого Мистишу вводит в свой рассказ ниже под именем Люта как личность случайную и совершенно пассивную. Уже это заставляет меня думать, что у составителя Начального свода были какие-то причины, побудившие представить Мистишу в ином свете, чем он мог бы это сделать на основании известных ему, но необнаруженных данных; следовательно, летописец оставил следы знакомства с двумя различными сказаниями или песнями о Мистише; он дал предпочтение тому сказанию, которое сообщало об убиений Мистиши-Люта на охоте Олегом Святославичем, и вставил его в текст Древнейшего Киевского свода; вероятно думать, что другое сказание он встретил в тексте самого Древнейшего свода, но исключил его как противоречащее первому. Где же могло читаться в Древнейшем своде это исключенное составителем Начального свода сказание о Мистише-Люте? Ответ на этот вопрос дадим ниже; здесь заметим только, что, по всей вероятности, перед тем местом, где читаются слова „те же отець Мистишинъ“, ибо их легче всего понять так, что летописец ссылается в них на лицо, о котором перед этим говорил его источник, но которое им почему-то было опущено в соответствующем месте» (75, т. 1, с. 244–246).

Далее Шахматов делает вывод, что первоначально существовало два сказания о Мистише. В одном Мистиша убивает Игоря, в другом сам гибнет от рук древлянского князя. Древние былины были сходны со скандинавскими сагами. Их слушателями были не крестьяне, как в поздние времена, а князья и бояре. Нет ничего необычного в том, что при дворе Ольги сказители пели про глупого и жадного князя, покусившегося на законные права Свенельда и убитого за это сыном последнего Мистишей, а одновременно в Новгороде, при дворе Святослава, другие сказители пели о древлянском князе, покаравшем Мистишу Лютого за убийство князя Игоря. Пели об одних событиях, но выбирали из них то, что было приятно слушать конкретной аудитории. Понятно, что лютым Мистишу называли только те сказители, которые сообщали о его гибели. Позднее, когда Святослав уже сел в Киеве, два сюжета столкнулись, и началось постепенное их переосмысление. Сначала Мистишу и Мистишу Лютого стали воспринимать как разных персонажей, а потом Мистиша Лютый стал просто Лютом. Лютом Свенельдичем.

Первое сказание было изъято из летописи, а второе перенесено в более позднее время и связано с Олегом древлянским. Но из этого следует вывод, не замеченный Шахматовым. Сам он отождествляет Мистишу с Малом. Но это совершенно невозможно, так как Мистиша, убитый древлянским князем, никак не может быть князем древлян сам. Убийца Мистиши – Мал, и никто иной. Тем более что сам текст летописи даёт основания усомниться в том, что Игорь убит древлянами:

«Древляне убиша Игоря и дружину его, бе бо их мало. И погребен бы Игорь. Есть могила его у Искоростеня града в Деревях и до сего дня» (ЛЛ, 945 г.).

Спрашивается, с чего бы древлянам хоронить убитого ими же князя, а не просто бросить волкам на потраву? В пользу того, что хоронили именно древляне, свидетельствует дальнейший текст, где сказано, что Ольга приходит на могилу Игоря. Причём похоронили не врага, павшего в битве, а врага казнённого. Вот что пишет о смерти Игоря Лев Диакон:

«Полагаю, что ты (Святослав) не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, призрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое» (VI, 10).

Поход на германцев? Каких германцев? Фантастические теории, что Лев Диакон так именует древлян на том основании, что их предками якобы были готы, мы рассматривать не будем. Обратимся к ещё одному источнику, на этот раз скандинавскому. Сага о Стурлауге Трудолюбивом сообщает, что к дочери Ингвара, конунга в Гардах, посватался викинг Франмар. Потерпев неудачу, Франмар уезжает в Швецию и через некоторое время возвращается в Гардарики вместе с ярлом Стурлаугом:

«Снарядил он (Стурлауг) 300 кораблей, хорошо оснащённых во всех отношениях. Затем они держат курс на Гардарики с большой пышностью и в добром настроении. Когда они прибыли в страну, пошли они по земле, совершая грабежи, сжигая и паля везде, куда бы они ни шли по стране. Убивают скот и людей. И так продолжалось уже некоторое время, когда они узнают о сборе войск. Когда Снэкол и Хвитсерк узнают об этом, готовятся они к поединку. Как только они встретились, завязалась тяжелейшая битва, и одна сторона атаковала другую. Стурлауг, как обычно, вышел, не прикрывшись доспехами. Побратимы сражались с большой доблестью и смелостью. Битва продолжалась три дня с большими потерями людей. В этой битве пал от руки Стурлауга конунг Ингвар и Снэкол, а Хвитсерк со многими своими людьми спасся бегством. Стурлауг велит поднять щит мира и идёт к Алдегьюборгу со всем войском. И в их войске были радость и веселье. Весь город был в их власти, а так же и все люди, что были в городе» (21, с. 171).

Сага полна заведомых домыслов. В частности, в ней утверждается, что Франмар стал конунгом в Гардарики. Но период действия саги совпадает по времени с правлением Харальда Прекрасноволосого в Норвегии, то есть с первой половиной X века. В Ингваре нетрудно узнать Игоря, правившего на Руси как раз в это время, Греческие источники передают его как Ингорь.

Учитывая фантастические подробности, данными саги можно было бы пренебречь, но вспомним, что о гибели Игоря сообщает Лев Диакон. С учётом его слов к саге следует отнестись с большей внимательностью, тем более что и текст летописи, как уже говорилось, даёт основание усомниться в том, что в гибели Игоря виноваты древляне.