Читать книгу Ведьмина охота - Сергей Пономаренко - Страница 4

Открываю глаза: темно, тишину нарушает лишь тиканье часов на стене, мерно отсчитывающих время. Еще ночь? Откуда тикающие часы? Это не больница? Где я? Выходит, это был не сон? Я свободна?! Но разве может быть свободен человек, находящийся в бегах? Что мне делать? Как найти выход из создавшегося положения? Неужели я обречена всю оставшуюся жизнь быть беглянкой или затворницей в психушке? В памяти, словно кадры кинопленки, всплывают события двух последних дней. Безумие – жить прошлым, но еще большее безумие – от него отказаться. Особенно когда в нем скрыта личность убийцы.

* * *

В субботу новый лечащий врач, Мартин Леонидович Фекете, заступил на суточное дежурство, и я поспешила в его кабинет. Про себя называю его просто Мартином. Он – полная противоположность предыдущему лечащему врачу: молодой, лет тридцати с небольшим хвостиком, приятной, располагающей наружности, весьма обходительный. У него ладно скроенное тело спортсмена-легкоатлета, броская, слегка слащавая наружность, как у положительных героев советских фильмов. Наше время требует универсальных актеров: сегодня они играют принципиальных, неподкупных следаков или восторженных влюбленных романтиков, а завтра – кровожадных убийц-маньяков или пошлых сладострастных циников. В советских фильмах меня поражает подбор актеров: с первого кадра можно определить, кто положительный герой, строитель светлого будущего, а кто – противостоящий ему коварный злодей.

С первой встречи у меня появилась надежда в скором времени покинуть лечебницу. Прошло две недели, и я решилась на этот разговор. Мартин предложил мне присесть к столу.

– Иванна, чай будешь? – Не дожидаясь ответа, врач достал из шкафа чашку и поставил рядом со своей. – Какой тебе – черный или зеленый?

А меня накрыл дурманящий запах свежезаваренного кофе.

– Лучше кофе.

– Кофе так кофе, хотя это не тот напиток, который следует употреблять с нейролептиками, – усмехнулся он, но отмерил мне изрядную порцию молотого кофе и залил его кипятком.

Непередаваемый аромат напитка ввел меня в состояние, близкое к блаженству, и меня охватило нетерпение – захотелось поскорее ощутить его вкус, так что я даже забыла, зачем пришла. Мартин снисходительно улыбнулся – видимо, понял мое состояние, – и все же возвратил меня с небес на землю. У него был пристальный, оценивающий взгляд любителя женщин, героя-любовника, и это меня волновало.

– Ты в гости или по делу?

Решила сразу взять быка за рога, ведь прямые вопросы требуют таких же прямых ответов.

– Хотела узнать, как долго мне еще здесь находиться. Думаю, вы убедились, что я психически здорова и нейролептики мне скорее вредят, чем приносят пользу.

– Почему же тогда я не отменил их? – Уголки губ у него дернулись, и улыбка стала ироничной.

– Не исключено, что на вас оказывают давление, требуют меня здесь придержать. Я права?

– Ты считаешь, что полностью здорова и тебя необходимо выписать?

– В этом у меня нет сомнений.

– А у меня есть.

– Я вам уже рассказывала, что нервный срыв, ставший поводом поместить меня в психиатрическую больницу, был спровоцирован каким-то препаратом.

– Тебе его подсыпали в кофе, после чего ты стала неадекватно себя вести.

– Точно! Это был единственный раз, ни до того, ни в больнице со мной такого не происходило.

– Ты в этом уверена?

– Абсолютно.

Врач встал и достал из шкафа пухлую папку. Я напряглась, успев заметить, что это моя история болезни. Открыв ее, он вынул и показал мне прошитую стопку листков.

– А как же это? Первый приступ болезни у тебя произошел весной прошлого года в Санкт-Петербурге. Тебе была оказана помощь врачом-психиатром.

– Так это же… – Я испуганно замолкла, ведь, рассказав ему, как все было, тем самым подтвердила бы свой диагноз. Несомненно, при всей неприязни ко мне Любо мог пойти на это лишь по указанию Мануеля.

– Но это было только начало. Серьезный приступ с проявлением агрессии случился у тебя, когда ты находилась в Перу, где была даже госпитализирована на несколько месяцев. Вот история твоей болезни. Испанского языка я не знаю, но тут имеется перевод резюмирующей части. Ты провела в психиатрической больнице с перерывом между двумя госпитализациями в общей сложности четыре месяца.

– Это сфабриковано! Все неправда, как и то, что касается заболевания в Санкт-Петербурге!

– Опять кто-то что-то подсыпал тебе?

– Гораздо проще: бумаги подделаны.

– Кому это надо? Ты такая важная шишка, что даже фабрикуют историю твоей болезни за границей? Поясни. – Мартин уставился на меня выжидающе, с серьезным видом, но в глубине его глаз я увидела смешинки: он не верил мне.

Мануель как следует постарался: что бы я ни говорила, это будут только мои слова против бумаг с печатями. Если бы содержащуюся в них информацию проверили, думаю, обнаружили бы, что это фальшивки.

– С чего бы частный психиатр и перуанская клиника стали пересылать сюда эти выписки? Не кажется вам это странным? Откуда такой интерес к больной? – «Неужели ему самому не показалось это подозрительным?» – подумала я.

– Обязательно спрошу у главного врача. Но, если принять во внимание пики обострения твоего заболевания и кратковременные периоды затишья, ты еще нуждаешься в лечении – непродолжительном.

– Сейчас вы со мной разговариваете, как с нормальным человеком?

– Верно, как с нормальной и очень привлекательной девушкой. Лечение пошло тебе на пользу, немного побудешь у нас и вернешься к полноценной жизни. Но, – он развел руками, – обязательно будешь наблюдаться в психоневрологическом диспансере.

– Хорошо, пусть будет так. Когда я смогу покинуть больницу?

– Это не только от меня зависит. Этот вопрос я уже ставил на специальной комиссии, но мне порекомендовали повременить.

– Можно посмотреть, что обо мне написано? Испанским я владею прилично.

Когда я протянула руку к истории болезни, Мартин отодвинул папку подальше от меня.

– Охотно верю, ведь в перуанской больнице ты провела несколько месяцев.

– Кроме испанского я знаю итальянский, английский, польский и латынь.

– Надеюсь, ты не наделаешь глупостей и воспримешь написанное адекватно. У тебя две минуты на ознакомление. – Мартин придвинул ко мне выписку из истории болезни на испанском.

Из нее следовало, что я была госпитализирована с острым приступом агрессивной паранойи и пребывала в невменяемом состоянии несколько дней. Лечение проводилось на протяжении двух месяцев. Через полтора месяца после выписки – рецидив болезни и двухмесячное лечение, которое не помогло побороть возникшую амнезию. Даже прилагались копия договора между лечебницей и компанией с незнакомым названием на оказание мне медицинских услуг и копии счетов, свидетельствующие о том, что мое лечение обошлось в кругленькую сумму. Формально комар носа не подточит. Чтобы все это опровергнуть, требуется слетать за океан, в ту больницу, чего, конечно же, никто делать не будет. Все как в том анекдоте: если трое говорят, что четвертый пьян, то ему остается только пойти лечь спать.

– Судя по твоему виду, для тебя это новость. Но я не удивлен: больные с подобным диагнозом часто подвержены амнезии, которая касается отдельных событий жизни, как в твоем случае. Как правило, люди, имеющие психическое заболевание, считают, что они абсолютно здоровы. Уже одно то, что ты не помнишь о тех событиях, подтверждает диагноз.

Как бы подытоживая сказанное, Мартин весело рассмеялся и оптимистически изрек:

– Я уверен в твоем скором выздоровлении. Ты довольна?

Молча киваю и, покинув кабинет, в коридоре, по выработавшейся привычке, подхожу к зарешеченному окну. За ним властвует дурманящий свинцовый июльский зной, высушивший зеленый газон до соломенного цвета. Застывшие в безветрии листья яблонь приобрели серый мышиный цвет и свернулись в трубочку, став похожими на уродливое произведение человека, а не на чудесное творение Природы. Перегретый воздух осязаемо давит, сушит, но все же манит оказаться за пределами стен больницы. Время лености тела и души расслабления, самая ненавистная для меня в прошлом пора. Но сейчас она дразнит меня свободой, будит жгучее желание вырваться за стены больницы.

Психиатрическая больница располагается в двухэтажном здании бывшего дворца польских магнатов. Нынешнее убогое состояние старинного строения никак не вяжется с громким названием «дворец». Тут скрипуче-музыкальные полы, неприглядный фасад с обвалившейся штукатуркой, продуваемые ветрами огромные готические аркообразные оконные проемы, забранные решетками, казарменный кафельный ватер-клозет без унитазов, со свисающими цепочками для слива. Женское отделение расположено на первом этаже, мужское – на втором.

Перестройка помещений дворца под больничные проводилась давно, и кроились они под палаты кое-как, словно на глаз и в состоянии опьянения. Поэтому они имеют в основе необычные конфигурации разносторонних параллелограммов, а не привычные прямоугольники или квадраты. Стены, выкрашенные до середины казенной синей краской, порядком облупились, выше них идет несвежая серая побелка. Уверена, что на месте трех больших палат раньше был один парадный бальный зал. Сохранившийся деревянный потолок – настоящее произведение искусства: коричневого цвета, поделенный на аккуратные выпукло-пирамидальные с квадратным основанием ячейки. В моей палате раньше висела хрустальная люстра, а ныне с потолка свисает трехрожковая уродина без плафонов. В центре круга небесного цвета имеется лепнина, изображающая герб прежних владельцев дворца. Голова льва, изрыгающего пламя, уютно устроилась на рыцарском шлеме, украшенном короной; на геральдическом щите снова изображение головы льва, изрыгающего пламя, и все это в обрамлении необычных растений. Видимо, владельцы дворца принадлежали к древнему и знатному роду. Жаль, что я полная профанка в геральдике, любопытно же: зачем на одном гербе две головы льва?

Фантазирую, представив былое великолепие этого зала. Мысленно убираю перегородки, снимаю убогие доски пола, возвращаю лакированный паркет. Видятся дамы в длинных, пышных, колоколообразных платьях с оголенными плечами, со сверкающими на лебединых шеях драгоценностями, страусовыми перьями на головных уборах и степенные господа в черных фраках, белоснежных манишках, на фоне которых резко выделяются «бабочки» с брильянтовыми заколками. Дамы и господа неторопливо потягивают из хрустальных фужеров французское шампанское «Вдова Клико».

– Время приема лекарств! Бегом в процедурную! – гудит, возвращая меня в серую повседневность, густой бас санитара Степана, огромного и нескладного, с большим обвисшим животом любителя пива.

Больные шарахаются от санитара в разные стороны, освобождая ему дорогу, поскольку знают, что он может отвешивать затрещины замешкавшимся. Возле процедурной выстраивается очередь.

С неохотой отрываюсь от лицезрения, на неискушенный взгляд, неизменного вида за окном. На самом деле каждый день вносит в него что-то новое, и я с радостью распознаю эти движения времени и жизни. Разнообразно шевеление веток от дуновения ветра, но даже их неподвижность при полном штиле неповторима, стоит только всмотреться. Прав был грек, предупреждавший о невозможности дважды войти в одни и те же воды. Для меня познаваемость мира – это динамика диалектики Гегеля, а не застывшая метафизика Канта. Иначе застой, пустота и смерть.

Возвращаюсь из коридора в палату. Спертый воздух плохо проветриваемого помещения, коктейль острых запахов лекарств, дезинфицирующих средств и человеческого общежития. Палата рассчитана на десять мест, четыре пока свободны. Мои кровать и тумбочка находятся у самого окна. Слежу за тем, чтобы форточка была постоянно открыта, но на нее то и дело покушаются. Вот и сейчас она закрыта. Молча взбираюсь на кровать, с нее – на подоконник, распахиваю форточку, хотя это практически бесполезно – снаружи тишь безветрия и тяжесть зноя.

– Ты эгоистка, только о себе думаешь! У меня пневмония, ты хочешь меня сквозняком в гроб загнать! – выкрикивает Магда, и ее костлявое тело трясется, словно в тропической лихорадке.

Она натужно кашляет, но я, зная, что это притворство, не обращаю на нее внимания. Давит на жалость, но в этих стенах ее не найдет, здесь правят бал ненависть и бездушие. Другого не может быть в этом общежитии душевной боли и вынужденного терпения чужого присутствия.

Магда – лунатик, ночами бродит по палате в поисках выхода. Удивительным образом не натыкаясь на тесно стоящие кровати, она не в силах найти дверь, многократно проходит мимо нее, словно мешает непонятная сила. Отличие палат в психушках от палат в обычных больницах в том, что в первых двери постоянно открыты, чтобы больные всегда находились в поле зрения медперсонала. Поэтому палату мы называем между собой «аквариум». Желание больных «уединиться», закрыв дверь, чревато вынужденным затворничеством: ручки на дверях только с наружной стороны.

Предполагаю, что лунатизм Магды имеет механизм самосохранения, так как выходить ночью из палаты разрешено только по естественной надобности, в ином случае это грозит наказанием – заточением в изоляторе.

Не реагирую на Магду, продолжающую возмущаться, спешу покинуть палату, пока сюда не зашел Степан. При всяком удобном для него случае он старается меня облапить, а мои жалобы на такое его поведение результата не дают. Успеваю выйти из палаты вовремя, поравнявшись с идущим навстречу санитаром, чуть ли не прижимаюсь к стене. Заметив мой маневр, он ехидно усмехается, окинув меня масляным взглядом. Подходя к процедурной, слышу позади вопль, оглянувшись, вижу, как из палаты с ускорением вылетает растрепанная Магда.

Очередь движется медленно, спешить некуда. Сегодня самая вредная и беспокойная смена: медсестра Божена Ильковна, как и Степан, обладает желчным и мстительным характером, вымещает дурное настроение на пациентах, демонстрируя свою деспотическую власть при любом, даже самом незначительном проступке больного. Ей лет сорок пять, она низкого роста, квадратной конфигурации, с вечно недовольным выражением лица, словно весь мир ей задолжал и не спешит рассчитаться. При внешнем различии медсестра и санитар удивительно подходят друг другу, и про себя за злобный нрав я зову их Сцилла и Харибда.

В будние дни старшая медсестра выдает таблетки, а дежурная медсестра делает инъекции, в выходные все это делает одна медсестра, но очереди две. Вначале делают уколы, затем к медсестре присоединяется Степан и начинается выдача таблеток – представление, которое больные прозвали «кормление». В дневные часы мне, как и большинству обитателей психушки, полагаются таблетки галоперидола и циклодола, «галочки» и «цикли» по-нашему. Каждый больной приходит на «кормление» со своим стаканом, наполненным водой.

Наступает мой черед, и я вхожу в процедурную – продолговатую комнату с небольшим столиком и расшатанной кушеткой, застеленной белой простыней.

Получаю от медсестры одну большую и одну маленькую таблетки. Плавным движением отправляю их в рот, неспешно запиваю водой, словно проигрываю сцену из спектакля, где требовательные зрители – а сейчас это медсестра и санитар – внимательно следят за моими глотательными движениями. Даже не пытаюсь симулировать прием таблеток, прятать их под язык.

– Открой рот, высунь язык! – приказывает Степан.

Подчиняюсь ему: на горьком опыте знаю, чем грозит неповиновение. На первых порах боролась, пытаясь доказать, что попала сюда ошибочно и эти отупляющие лекарства мне только вредят. Самое страшное наказание – это вонючая палата-изолятор, где накачивают седативными препаратами, от которых становишься тупым и безвольным, словно тюфяк, или, и того хуже, привязывают к койке, не давая даже сходить в туалет. Тех, кто отказывается принимать пищу, кормят насильно, пропуская трубочку через нос, что очень болезненно. Такая вседозволенность и твоя беззащитность ломают личность. Проведя там несколько дней, ощущаешь, что и в самом деле сходишь с ума.

Удовлетворившись осмотром моего рта, медсестра отпускает меня, и я выхожу из процедурной. Вновь иду к окну, выходящему во двор, и уже бездумно лицезрею природу – наступила атрофия чувств. Такое состояние все чаще охватывает меня, принимаемые лекарства словно выдавливают мысли и желания. У меня остается единственное желание – чтобы ничто не нарушало мой покой.

Очередь около процедурной иссякла, в коридоре вновь появляется хмурый Степан, а это означает, что начался тихий час и больные должны занять горизонтальное положение на своих койках. Возвращаюсь в палату.

– Иванна, у тебя есть «цикля»? – жалобно спрашивает Магда, выводя меня из состояния безмятежности.

Я трясу головой, пытаясь не поддаться отупевающей пелене, окутывающей мозг, – так действует лекарство. Я даже выработала свою методику: на мгновение плотно сжав веки, тут же как можно шире раскрываю глаза, одновременно с усилием сглатываю слюну, напрягая мышцы гортани. На сей раз это не помогает.

– Отвяжись! – Открываю тумбочку, нахожу в потайном месте припрятанную иголку, но не достаю ее из-за прилипчивой соседки.

– Ну Иванна, пожалуйста! – не отстает Магда.

Циклодол – препарат, снимающий побочные действия галоперидола. После приема циклодола наступает легкое опьянение, и многие из больных ухитряются не проглотить утром таблетку, приберегая ее «на потом», а после обеда принимают сразу две и получают «кайф». Таблетки циклодола стали здесь единицей обмена и взаиморасчетов. Не беда, что обслюнявленные «цикли» переходят изо рта в рот. Медперсонал об этом знает, но при выдаче лекарств больше контролирует прием галоперидола, поскольку имеет свою выгоду, участвуя в бартерных и денежных операциях с участием циклодола. Я как-то поинтересовалась у Магды, не отразится ли негативно на ее здоровье прием галоперидола без циклодола.

Магда хихикнула: «От “галочки” только цицьки хорошо растут!»

– Нет у меня ничего. Отстань, а то Божене скажу! – С Магдой иначе нельзя, если почувствует слабину, будет канючить целый день.

Она испуганно замолкает и отворачивается. Пользуясь этим, достаю иголку и быстро втыкаю ее в бедро. От острой боли, пронзившей чуть ли не до сердца, подскакиваю на месте и сжимаю зубы, чтобы не застонать. Это метод варварский, но весьма эффективный. В голове проясняется, словно я выпила чашечку крепкого кофе. Только постоянно ведя борьбу с отупляющим влиянием лекарств, мне удается оставаться самой собой.

Хочется вернуться в коридор, но наступило время «тихого часа» и появление в коридоре грозит отправкой в изолятор. А я им сыта до не хочу. Вытягиваюсь на кровати и даже не пытаюсь заснуть. Под подушкой лежат афоризмы Шопенгауэра из больничной библиотеки, но читать нельзя – это наказуемое нарушение больничного распорядка.

В левом углу палаты Галя вполголоса завела бесконечный диалог с собой, из которого не понять ни слова. У нее довольно редкое заболевание со звучным названием – болезнь Пика, проще говоря, атрофия мозга. Ей лет сорок, при прогрессирующем слабоумии она еще довольно прилично себя ведет, ей не требуется посторонняя помощь. Мне ее жаль: это заболевание чаще встречается у людей старшего возраста, а она далеко не старая женщина. Вначале, как только я поселилась в этой палате, ее невразумительное бормотание действовало мне на нервы, теперь привыкла. Галя – старожил палаты, дольше нее тут никто не находится. Ее соседки, пятидесятилетние сестры Лера и Кристина, – «маньячки». Это страшное на первый взгляд слово обозначает маниакально-депрессивный психоз.

Сон все не приходит, хотя ночами, как и большинство пациентов больницы, страдаю от бессонницы, вызванной регулярным приемом аминазина. Его аналог, но без такого побочного действия, – азалептин, можно достать у медсестер за деньги, но с финансами у меня проблема.

Лежу, бездумно устремив глаза вверх. Без сомнения, нейролептики влияют на мыслительный процесс, ведь, сколько ни пытаюсь, не могу найти ответ на злободневный вопрос, сформулированный еще русским классиком: «Что делать?»

Возможно, в этом виноваты не лекарства, а безысходность моего положения, зависимость от чужой воли? Как можно строить планы, не зная, сколько еще придется находиться в больнице? Удивительно, но я не чувствую особой ненависти к Вике, по чьей вине здесь оказалась. Она лишь исполнитель: Мануель воспользовался тем, что она ревновала Егора. Под влиянием препарата, который она подсыпала мне в кофе, я устроила дебош в кафе, несла чушь. Многое из того, что я наговорила, не контролируя себя, не было болезненным бредом. Но как иначе могли воспринять мои слова о том, что я путешествовала во времени и общалась со многими историческими личностями в Средневековье? И с вредоносными астральными сущностями «энерджи», внедряющимися в тела людей для достижения своих коварных целей? Неудивительно, что, придя в себя после нескольких дней безумия, я оказалась пациентом психиатрической больницы. Мне был поставлен диагноз: шизофрения с параноидальным бредовым синдромом.

За всем этим стоит мой бывший шеф – Мануель. Поскольку я желала выйти из-под контроля, он отправил меня в психиатрическую больницу, расположенную далеко от Киева, изолировав от друзей. Очень скучаю по Егору, Марте, подругам, друзьям, безумно хочется увидеться с ними. Вначале я не имела возможности подать им весточку о себе, а когда подружилась с медсестрой Соней, постеснялась это сделать. Не хочу, чтобы они увидели меня слабой, беспомощной, в окружении психически больных людей.

Чувствую, что впадаю в истерику из-за неопределенности будущего, с трудом подавляю ее. Время тут тягучее, как резина, болезненна его медлительность. До сегодняшнего разговора с лечащим врачом я надеялась, что еще немного – и меня выпишут, и не потребуется прибегать к чьей-либо помощи. Сейчас у меня такой уверенности нет.

Хоть и очень не хочется, необходимо позвонить Марте и рассказать о своем бедственном положении, попросить о помощи. Но разве она в силах мне помочь? Да и в чем помочь?

Сознание затуманивается, мысли путаются – это циклодол начинает действовать. Чувствую расслабленность и легкую эйфорию, веки тяжелеют, и я уже не в силах их открыть.

«Циклодол, циклодол, ты даришь сон!»

Чувствую, что-то очень важное прошло мимо моего сознания, но уже плыву, качаясь на волнах невидимого эфира в окружении разноцветных шариков.

– А-а-а! – орет над ухом женский голос, полный животного страха, и я, как пружина, подскакиваю на кровати.

На соседней кровати Магда, выпучив глаза, словно жаба, снова пронзительно вопит, и это вконец изгоняет из меня сон. В палате становится шумно: от такого крика только мертвый не проснется.

– Что с тобой? – интересуюсь на правах ближайшей к ней соседки.

– Э-э-э… – Магда блеет и стучит зубами, указывает дрожащей рукой на Любу, кровать которой стоит почти у выхода.

Та, проснувшись, приподнялась и испуганно смотрит в нашу сторону.

– Поясни толком, что случилось?!

– Э-э… Там был черт! – выдавливает из себя Магда.

– Что он там делал? – Не знаю, злиться или смеяться над ней.

– Он стоял над Любой и крестил ее.

– Ч-черт – крестил?! – Еще немного, и я расхохочусь. Хотя что тут смешного? «Лечение» привело к тому, что у меня бывают резкие перепады настроения. Когда это замечаю, стараюсь сдерживать эмоции.

– Теперь Люба умрет, – спокойно поясняет Магда и зевает.

Ее глаза вдруг делаются сонными, она не похожа на человека, который пару секунд назад орал как резаный.

В палату вбегает медсестра Божена, обводит всех ядовитым взглядом.

– Что случилось?! Почему не спите?!

– Магда черта увидела, – ябедничает Кристя.

– Она сказала, что я умру! – Дрожащая от страха Люба натянула одеяло чуть ли не до подбородка, видимо, рассчитывая, что оно убережет ее от нечистой силы.

– Успокойся, с тобой ничего не случится. – Медсестра поворачивается к Магде. – Если еще раз озвучишь свои фантазии, то отправишься в изолятор!

– Я в самом деле видела черта! Он парил над спящей Любой и черной волосатой рукой перекрестил ее.

– Какой он был: с рожками и хвостиком?

– Большой, черный, а лица не разглядеть. Хотите поклянусь, что так и было?

– Поклянешься, как иначе. Подымайся! Пойдем чертей изгонять.

– Не надо! Не хочу в изолятор! – визгливо кричит Магда.

– Мне позвать Степана?!

– Хорошо, я пойду с вами, Божена Ильковна. Вы ничего плохого мне не сделаете?

– Всем спать, тихий час еще не закончился! Магда, за мной!

Медсестра молча направляется к двери, а за ней с обреченным видом плетется Магда.

«Черт привиделся! Увлечение циклодолом и прочими подобными препаратами Магду до добра не доведет. В этом виноваты и ее сердобольные родственники, исправно снабжающие ее “карманными” деньгами», – думаю я, поворачиваюсь на бочок и неожиданно быстро засыпаю.

Неувядающая песня «Все могут короли» Пугачевой врывается победным маршем в сон, сообщая об окончании тихого часа. Для большинства больных наступает время ничегонеделания, и лишь немногие, в том числе и я, работают, причем только по желанию, – это так называемая трудотерапия. Есть группа, вырезающая замысловатые фигурки из старых газет, и группа, которая занимается стихосложением и рисованием. Я же тружусь на участке, примыкающем к больнице, бóльшую часть которого занимает старый сад. Нашу группу прозвали «огородники». Физический труд и возможность шесть раз в неделю бывать на свежем воздухе позволяют поддерживать себя в форме. Характерные последствия приема нейролептиков – ригидность конечностей, дрожание пальцев. Слава Богу, у меня этого нет.

К торцу больнички примыкает небольшой сад, деревья здесь посажены в форме буквы «п». Сад окружен с одной стороны старинной решетчатой оградой и с двух сторон – кирпичной стеной. Наше поле деятельности: три десятка старых фруктовых деревьев, почти не плодоносящих, и небольшой огород, снабжающий кухню овощами. Под руководством завхоза Яноша Давыдовыча я, еще три женщины и Рома из мужского отделения занимаемся прополкой, окучиванием, опрыскиванием и прочими сельхозработами. Я получаю удовольствие от физического труда, а еще эта работа навевает фантастические мысли о побеге.

Свобода рядом – надо только перелезть через трехметровую кирпичную стену. Не такая уж стена высокая, достаточно подкатить к ней садовую тележку и, подпрыгнув, подтянуться. Но легкость побега лишь видимая. Каким образом попасть в сад ночью? Бежать днем – безумие: поймают задолго до того, как успею добраться до села, через которое проходит автомобильная дорога и до которого четыре километра. Большинство младшего медицинского персонала – из окрестных сел, и маловероятно, что беглец из «дурдома» сможет рассчитывать на помощь и содействие их односельчан.

Сегодня у меня задание подвязывать помидоры, занятие это кропотливое и неспешное. Продвигаюсь между рядами кустов, некоторые уже вымахали метра на полтора в высоту и увешаны мясистыми плодами, пока еще зеленого цвета.

Раздается нетерпеливый автомобильный сигнал. Я вижу, как в конце сада охранник открывает ворота, рядом с ним – двое незнакомых санитаров, видимо, из мужского отделения. Въезжает старенький микроавтобус мышиного цвета с пятнами ржавчины на кузове и направляется к больничному моргу, расположенному в бывшей часовне. Место крайне неприятное и зловещее.

Из микроавтобуса выходят несколько человек, среди них замечаю молодую женщину в черном платке. У меня сжимается сердце и по спине бежит холодок. В последнее время я часто вижу этот похоронный автомобиль, знаю, что через несколько минут санитары вынесут из морга гроб с покойником. Но почему это зловещее авто зачастило в больницу? Здесь что, эпидемия?

– Кто-то умер в мужском отделении? – не выдержав, интересуюсь у Яноша Давыдовича, который стоит рядом и тоже смотрит на приезжих.

– Нет, покойник не из наших. Новый КПК предусматривает обязательное проведение судебно-медицинской экспертизы для определения причины смерти усопшего, хоть бы ему и сто лет было. Районный морг не справляется с таким количеством умерших, поэтому подключили наших врачей и задействовали больничный морг. Феликс Маркович имеет опыт проведения судебно-медицинских экспертиз, вот он этим и занимается. С актом вскрытия родственники умершего едут в прокуратуру, и там выдают разрешение на захоронение. Столько волокиты и нервов! Видишь, как поздно приехали за телом? Солнце зашло, так что хоронить будут только завтра, а как оно сохранится в такую жару без холодильной камеры? Бальзамирование не особенно поможет.

– Спасибо, но эти подробности можно было опустить.

– Извини, я думал, что у тебя нервы покрепче, – улыбается завхоз.

Ему лет сорок, это крупный мужчина с удивительно холеными руками. Фигура у него очень представительная, а внешность серенькая, обычная, лицо с мелкими чертами – словом, человек из толпы. У него выпуклый лоб с залысинами, а остальное как-то проходит мимо внимания. Даже не могу точно сказать, какой у него цвет глаз – то ли темно-карие, то ли черные. Но человек он очень порядочный, добрый и ко мне относится с симпатией. Постоянно поощряет наш коллектив «огородников» разными угощениями: чаем, сладостями, фруктами, сигаретами – тех, кто курит.

– Со здоровой психикой и нервами здесь не находятся, – парирую я.

У Яноша Давыдовича дергается лицо, а я возвращаюсь к своей работе, больше не гляжу в сторону открытых ворот и морга.

– Все, кончай работу! – подает команду завхоз, и наша команда направляется в больницу. Для меня возвращение в палату – это как оказаться в тюремной камере.

Физическая работа на свежем воздухе меня взбодрила, и это отражается на моем облике. Иду пружинистым шагом по коридору, впереди вижу санитара Степана и не прижимаюсь, как обычно, к стене, а прохожу рядом. Вдруг правую ягодицу обжигает, резко оборачиваюсь и вижу довольно ухмыляющуюся физиономию – он ущипнул меня!

– Задок у тебя что надо – откормила на больничных харчах!

Со всей силы влепляю ему пощечину, и щека у него становится свекольного цвета.

– Ах ты сука!

Степан сильно размахивается, бьет, но его кулак попадает в пустоту. Я перехватываю его запястье, чуть тяну на себя, его тело по инерции устремляется вперед, теряет устойчивость. Резко дергаю его руку вниз, помогаю ей сделать оборот в сто восемьдесят градусов, и стокилограммовый Степан неожиданно для себя делает кульбит через голову и с грохотом пушечного выстрела растягивается на полу. Все это происходит так неожиданно и быстро, что я сама не сразу осознаю, что произошло.

Лежа на полу, слегка оглушенный Степан ошалело смотрит на меня, но вижу, что начинает приходить в себя. Тренер по рукопашному бою был бы очень доволен выполненным мною приемом айкидо, а ведь считал меня в этом искусстве посредственностью, отмечал, что не имею боевой злости. Мне вспомнилось: когда отрабатывали приемы айкидо и джиу-джитсу, сама не раз приземлялась «мельницей» на маты, и внутренности срывались со своих мест, сознание туманилось.

Степан поднимается довольно неуклюже, видимо, падение было болезненным, оно и понятно: не на мат же, а на деревянный пол. Продолжаю стоять перед ним, хотя вижу, что его глаза, как у быка, наливаются кровью бешенства. Странно, не чувствую страха, хотя здравый смысл подсказывает, что нужно бежать подальше и надежно укрыться. Маловероятно, что мне снова удастся применить прием против этого здоровенного верзилы, теперь он настороже и не даст застать себя врасплох.

– Сука, ты у меня попляшешь! – Степан сатанеет, он готов броситься на меня, а я продолжаю стоять, как в столбняке, не веря в происшедшее.

– Успокойся! – Между нами возникает Янош Давыдович, он на полголовы ниже Степана, но сложением ему под стать.

Лапа Степана тяжело ложится на плечо завхоза, и кажется, что сейчас завяжется драка. Не думаю, что интеллигентный Янош Давыдович сможет противостоять наглому бузотеру Степану.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал главврачу о твоем поведении? – холодно и спокойно произносит Янош Давыдович, при этом его лицо остается бесстрастным.

В хладнокровии завхозу не откажешь. Пятерня Степана, сжав клещами плечо Яноша Давыдовича, тут же его отпускает. Санитар, багровый от злости, делает шаг в сторону, освобождая проход завхозу и мне. Я не смотрю на Степана, но ощущаю его ненавидящий взгляд. Не сомневаюсь в том, что санитар, дождавшись подходящего случая, отомстит мне. Здешнее бесправие больных и всесилие персонала этому благоприятствуют. Завхоз провожает меня до палаты.

– Спасибо, Янош Давыдович.

– Глупо. Очень глупо. – Осуждающе покачав головой, завхоз уходит.

Вижу, он вернулся к Степану и что-то тому втолковывает. Санитар с хмурым видом молча слушает, глядя в сторону. Завхоз ему не начальник, но обещание пожаловаться главному врачу наверняка действует отрезвляюще. Вдруг Степан ловит мой взгляд, глазки его мстительно сужаются. Я скрываюсь в палате.

Понимаю: что бы ни говорил Янош Давыдович Степану, он своего унижения не простит. Я не ожидала помощи от завхоза, так как тут между больными и медперсоналом лежит пропасть. Сколько ни жалуются больные главврачу на грубое отношение медработников, тот никак не реагирует. Другое дело, если жалоба исходит от кого-то из персонала, пусть и завхоза. Поэтому Степан испугался, ведь больница – практически единственное место работы для жителей ближайших сел.

У Яноша Давыдовича странная и длинная фамилия – Сарканифог, в ней мне слышится что-то греческое. Когда я сказала об этом Соне, та заявила, что я ошибаюсь, фамилия эта венгерская, как и у Мартина. Западная часть Украины длительное время была под властью королевской Польши, затем императорской Австро-Венгрии, и здесь произошло смешение многих национальностей.

В палате почти все пациентки посчитали нужным подойти и похвалить меня за этот поступок. Даже Галя пробормотала что-то невразумительное, глядя мне в глаза.

– Иванка, ты такая молодчага! – Лера восхищенно смотрит на меня. – Так этой скотине и надо!

– Теперь будет знать, как лапать! – поддерживает ее Кристина. – Вон, гляди, какой синяк он мне поставил. – Она поднимает полу халата и поворачивается задом, демонстрируя огромное фиолетовое пятно на ягодице.

Отовсюду сыплются жалобы на грубияна Степана, который никому не дает проходу. Как будто теперь я их защита и в любой момент могу наказать санитара. Размякшая от похвал и умиротворенная, словно совершила нечто грандиозное, сродни победе Давида над Голиафом, я возвращаюсь к чтению Шопенгауэра.

Что-то острое кольнуло меня в шею, и я чуть не вскрикнула. Боль освободила от наваждения воспоминаний. Не сразу поняла, что нахожусь не в психиатрической больнице, а у Соломии дома, лежу в мягкой удобной постели; свежие простыни пахнут лавандой, а подушка – просто прелесть. Виновником боли оказался анкх – египетский крестик из белого металла с кольцом сверху, на длинной серебряной цепочке. Отвечая в больнице на вопросы любопытных, я называла его своим оберегом, талисманом.

Но это не оберег, а уникальный прибор, который позволяет перемещаться во времени. Как и другим адептам школы Шамбалы, мне были открыты многие тайные знания, но не устройство и принцип действия анкха, позволяющего эмиссарам времени перемещаться в прошлое. Анкх – это по сути уникальный механизм, перемещающий астральное тело человека во времени. Впрочем, «механизм» – слишком грубое слово для этой небольшой изящной вещицы. При ее изготовлении применены технологии, о которых ученые даже не догадываются.

В середине прошлого столетия астрофизик Козырев проводил эксперименты с вогнутыми спиралевидными зеркалами, с помощью которых, как он считал, можно воздействовать на время. Участники эксперимента, проведшие в окружении подобных зеркал долгие часы, начинали чувствовать себя участниками давних исторических событий. Эксперименты Козырева и его последователей показали, что этот непонятный эффект может быть опасен, и опыты были прерваны. Согласно козыревской теории, внутри зеркального помещения изменялась плотность времени, и это способствовало обострению сверхчувственного восприятия. Выдвигались гипотезы, что таким образом у человека активизировалась родовая память и он словно смотрел старую кинохронику. Ведь признать, что таким образом отделялась от материального тела его астральная оболочка и перемещалась в прошлое, для ученых-материалистов советской формации было немыслимо – это было из области фантастики.

Миниатюрный прибор анкх и громоздкая зеркальная камера Козырева между собой имеют очень мало общего, гораздо меньше, чем крылья мифического Икара и современный сверхзвуковой истребитель. Создавался анкх на основе законов, к которым современная наука пока даже не приблизилась. Возможно, нас, живущих в начале ХХI века, представители загадочной Шамбалы считают еще не готовыми принять эти знания. И дело не в самом знании, а в том, что человеку придется отбросить большинство незыблемых для него истин и сломать многие стереотипы. Человеческая психика может не выдержать, если придется сделать огромный скачок в интеллектуальном развитии, расширить сознание. Маугли и Тарзан, выросшие среди животных, никогда не стали бы полноценными современными людьми, что доказывают реальные случаи из жизни: найденные в джунглях дети так и не смогли научиться человеческому языку и в скором времени погибали, будучи не в состоянии приспособиться к непривычному миру.

Растирая место укола, ощущаю усиливающуюся расслабленность в теле и закрываю глаза. Мне обязательно надо выспаться, ведь неизвестно, что ждет завтра.

Внезапно возникает ощущение стремительного падения, подобное тому, какое испытывают пассажиры на борту самолета, когда тот проваливается в воздушную яму, или когда обрывается лифт и, ускоряясь, падает вниз с верхних этажей многоэтажки. Меня чуть не стошнило, и снова резкий переход: свободное парение, словно пушинка в пространстве, где нет ни верха, ни низа, нет ничего. Потоки времени вполне ощутимы и реальны!

Открываю глаза: нахожусь в каменном коридоре без окон, освещенном медными чадящими масляными светильниками, соединенными со зловеще улыбающимися масками-стенниками, прародителями современных бра, укрепленными на высоте чуть выше человеческого роста. Нет сомнений в том, что анкх «проснулся» и отправил меня в путешествие во времени. Судя по устройству и виду светильников, я попала в Средневековье. А мощные каменные стены коридора говорят о том, что я нахожусь в замке или оборонительной крепости.

Не знаю, что стало причиной необычного путешествия. То ли я непроизвольно каким-то образом активизировала анкх, то ли он выполняет ранее заложенную в него программу. Может, это и есть задание, на которое намекал Мануель при нашей последней встрече? Мне неизвестно, ни где я нахожусь, ни что от меня требуется, ведь анкх может забросить меня в виде астрала в любую точку земного шара и в любой момент времени.

В конце коридора показались коротышка-горбун с крайне неприятной физиономией, напоминающей сморщенную грушу, поросшую редкой рыжей растительностью, и миловидная девушка в строгом сером одеянии горничной, белом фартуке и чепчике. Горбун был одет в обтягивающий короткий колет с накладными буфами и длинными рукавами чуть ли не до пола, что выглядело комично, особенно если учесть его крайне малый рост, рейтузы, плотно облегающие кривые ноги, и удлиненные остроносые туфли. Судя по одежде горбуна и девушки, предположение, что я оказалась в Средневековье, было верным.

Когда они приблизились, я интуитивно посторонилась, чуть ли не слившись со стеной. Хотя я в виде астрала чем могу им помешать? По лицу девушки заметно, что она испугана, возможно, провинилась и теперь страшится наказания. У меня конкретного плана-задания нет, поэтому решаю отправиться вслед за ними. Не знаю, насколько продолжительным будет мое пребывание в этом времени – может быть, пара минут, а может, несколько дней или даже месяцев. Завернув за угол, мы оказываемся в более коротком коридоре, который заканчивается ступенями, круто уходящими вниз. Похоже, там подвал или какое-то подземелье.

– А-а-а-а! – донесся снизу ужасный вопль, ударив по нервам, заставив все внутри похолодеть.

Конечно, у астрала нет ни нервов, ни внутренностей, это лишь фантомы ощущений, сопереживания. Вопль не умолкал, лишь изменялась его тональность, становясь то выше, то ниже. Казалось, его не может испускать человек. Кричала женщина, но что с ней делали, что вынуждало ее издавать такие звуки?

Девушка тут же остановилась как вкопанная, затряслась от страха. Мне самой было страшно в этом мрачном месте, а ведь я ничем не рисковала, находясь в состоянии астрала. Вопль перешел в хриплый крик, в нем слышались невероятная боль и мольба о пощаде.

Горбун стал что-то грозно выговаривать девушке, очевидно, требовал, чтобы она шла дальше. Мое знание латыни, итальянского, английского, испанского, польского ничего не дало – этот язык был мне неизвестен. Это явно не был один из романских или славянских языков, иначе я бы поняла хоть что-нибудь. И это не был греческий. В звучании улавливалось нечто, отдаленно напоминающее один из германских языков, но сильно исковерканный. «Ч», «р», «ш» произносились через гласную, пожалуй, мне повторить большинство услышанных слов было бы трудно. Финский, румынский, венгерский? Нет, не румынский, скорее венгерский. Если мое путешествие сюда запланировано Мануелем, то он должен понимать, что без знания языка я лишь зрительница немого кино. Тогда какой прок от моего пребывания здесь?

Женский крик оборвался так же внезапно, как и возник. Девушка, еще больше побледнев, перекрестилась двумя пальцами, как католичка. Горбун вновь что-то угрожающе сказал ей, затем с неожиданной легкостью перебросил ее через плечо и двинулся дальше, словно его ноша ничего не весила. Девушка попыталась высвободиться, стала извиваться, даже барабанить кулачками по его спине, но он держал ее мертвой хваткой. Коротконожка горбун с девушкой на плече довольно ловко и быстро спускался по крутым ступеням. Девушка, видимо боясь, что он ее уронит, прекратила сопротивление и о чем-то жалобно попросила. Горбун остановился, раздумывая, затем опустил ее на ступеньку, продолжая крепко держать за руку. Дальше девушка пошла рядом с ним, очевидно, покорившись судьбе. Я закричала:

– Зачем?! Разве ты не понимаешь, что внизу тебя ждет нечто ужасное? Борись, как можешь, за жизнь, пусть ты проиграешь, но с сознанием того, что не пошла безропотно на заклание!

Голос астрала не слышен, он эфир, невидимая бестелесная сущность. Луплю изо всех сил горбуна по мерзкой голове, но не причиняю ему вреда, да и сама не успокаиваюсь. Девушку мне искренне жаль, но при всем желании ничем не могу ей помочь.

Вхождение астрала в тело человека возможно, если он переместился во времени в то же место и этот человек не имеет на теле «знака ведьмы». Даже мысль воспользоваться телом уродливого горбуна вызывает омерзение, но я на это пошла бы ради спасения девушки. К сожалению, перенесясь во времени, я оказалась далеко от того места, где находилась до этого, и могу быть лишь наблюдателем. Как завороженная иду за ними следом, заранее зная, что в дальнейшем буду горько сожалеть о том, что стала свидетельницей происходящего в недрах этого замка.

Девушка с каждой преодоленной ступенькой теряет силы, ее шатает из стороны в сторону, но вот лестница заканчивается. Здесь спертый воздух, ощущается неприятный запах затхлости, несвежего белья. Открывается узкий коридор, освещенный факелами, установленными в специальные держатели. Справа виднеются решетчатые двери, через которые видны небольшие продолговатые помещения. Без сомнения, это подземная тюрьма, и она пуста. Вопреки моему предположению, что горбун поместит девушку в одну из этих камер, он продолжает тащить ее за собой все дальше и дальше. Вот он останавливается перед мощной деревянной дверью с металлическими накладками и, постучав, открывает ее. За ней просторное помещение, также освещенное факелами, и я вхожу следом за ними внутрь.

В центре зала стоит серебряная ванна в виде лотоса, на ножках в форме львиных лап; в ней сидит обнаженная, весьма миловидная женщина с распущенными длинными светлыми волосами, вся измазанная чем-то красным. У нее довольное выражение лица, как у удава, переваривающего кролика. Рядом с ней женщина в черной полумаске, как у Зорро, на ее обнаженное тело наброшен лишь темный плащ. Хотя лица не видно, по ее фигуре ясно, что она значительно моложе той, которая сидит в ванне.

«У них здесь маскарад сумасшедших?!»

Тут до меня доходит, что женщина принимает ванну с кровью! Если бы я не была астралом, меня точно стошнило бы! Над вампиршей, на высоте полутора метров, висит на канате металлический цилиндр с человеческий рост, из него тонкой струйкой вытекает кровь – прямо в ванну. Не понимаю, как это возможно, но мою астральную сущность пробрала дрожь: я знаю, что это за цилиндр, каково его предназначение. Это «железная дева», страшное изобретение инквизиции для пыток еретиков. Пытаемого помещали внутрь, он оказывался как бы в тесном футляре, изнутри усеянном металлическими шипами, и они впивались в тело жертвы. Но сейчас это изобретение использовалось для еще более ужасной цели – обескровливания находящейся там несчастной ради ублажения чудища в женском обличье!

Чудовище в кровавой ванне обратило жадный взор на вошедшую девушку, а та, потрясенная увиденным, еле стояла на ногах.

Горбун поклонился и что-то почтительно сказал, я разобрала только «Эржебет». Видимо, так зовут эту страшную женщину, предающуюся кровавым утехам. К вошедшей девушке, оцепеневшей от шока, подступили две женщины с уродливыми фигурами: одна невероятно толстая, другая настолько же тощая. Обе были одеты в темные платья, что на фоне стен делало их почти невидимыми. Прислужницы чудовища отработанными движениями – видимо, они делали это множество раз – быстро освободили девушку от одежды, так что когда та очнулась и вскрикнула, была уже полностью обнажена. Горбун схватил ее за волосы и, намотав их на руку, сильно дернул, заставив девушку упасть на колени. Она разрыдалась и, судя по интонациям, стала молить о милосердии. Через минуту девушка, в отчаянии рванувшись вперед, свалила с ног мучителя, и тот от неожиданности отпустил ее волосы. Ощутив свободу, девушка бросилась к выходу, но ей преградила путь к спасению женщина в маске и плаще. Размахивая факелом, обжигая им тело бедняжки, она стала оттеснять ее от двери. Вскоре несчастная забилась в руках горбуна, и он уже ее не выпустил, дотащил до дыбы. Заломив ей руки за спину и привязав веревкой ноги к массивному кольцу, укрепленному в полу, ее стали медленно поднимать. Тело девушки напряглось, вытянулось в струнку, так что обозначилась каждая мышца. Девушка завопила, крики и рыдания разрывали ей грудь. Если бы у меня была хоть малейшая возможность ей помочь, меня ничто не остановило бы. Но, увы, я была бессильна что-либо сделать.

Я в ужасе отвернулась и увидела, как дьявольские прислужницы опустили «железную деву», вышвырнули из нее безжизненное тело другой девушки, все в красных точках проколов, на которых запеклась кровь. Внутри «железной девы» видны были ужасные шипы, которые пронзают тело, как только пыточное приспособление захлопывается.

Превозмогая отвращение, я приблизилась к садистке в кровавой ванне и стала ее рассматривать. Издали она казалась значительно моложе, теперь я дала бы ей лет сорок. Холеное красивое тело, но лицо, которое заливала кровь, невозможно было рассмотреть. Вдруг за спиной раздался странный свист, и в следующее мгновение – ужасный крик. Обернувшись, я увидела, что женщина в черной маске сбросила с плеч плащ, вооружилась огромной плетью и хлещет ею девушку, подвешенную на дыбе, словно мало той выпало мучений. На спине мучительницы, под правой лопаткой, я заметила родимое пятно в виде полумесяца.

Подземелье наполнилось нечеловеческими криками жертвы. Не в силах смотреть на пытки, слышать жуткие вопли, я бросилась прочь, проклиная анкх, отправивший меня сюда наблюдать столь ужасные картины, от которых, наверное, у самого маркиза де Сада сдали бы нервы.

Выбравшись из подземелья, я понеслась по коридору, словно за мной гнались, избрав следующей жертвой садисток. Крики несчастной девушки становились все слабее.

Вижу серпантин ступенек винтовой лестницы, ведущей наверх, судя по всему, нахожусь внутри башни. Быстро поднимаюсь по ней, а ужасные сцены все стоят у меня перед глазами, крики жертв звучат в ушах. Игнорирую выходы на площадки, забираюсь все выше и выше. Останавливаюсь лишь на самом верху, под остроконечной гонтовой крышей.

Зачем я здесь? Не знаю, что дальше делать, но снова в подземелье ни за что не спущусь. Не знаю, сколько отведено мне здесь времени, так как обратный переход абсолютно не зависит от меня.

Выглядываю из бойницы: захватывает дух от высоты, словно нахожусь на верхних этажах многоэтажки, но это башня замка, расположенного на высоком скалистом холме, лишенном растительности. Вдали, на горизонте, видны множественные шапки зеленых гор, напоминающих Карпаты. Скорее всего, это они и есть и я в самом деле оказалась в средневековой Венгрии. Значительно ниже, на склоне холма, на котором стоит замок, вижу оборонительные укрепления: круглую приземистую надвратную башню, от которой в обе стороны отходят крепостные стены с мерлонами. Это барбакан, перед которым выкопан глубокий ров с переброшенным через него мостом, а дальше тянется желтая лента дороги, и, кажется, ведет она в никуда, так как поблизости не видно населенных пунктов. Все указывает на то, что замок, в котором я оказалась, представляет собой серьезную цитадель и ее владелец, точнее владелица, которая предстала передо мной в таком жутком виде в подземелье, занимает высокое положение. Это же надо пойти на такое – принимать ванны из человеческой крови! Решаю из башни никуда не уходить – неизвестно, с какими еще ужасами можно столкнуться в этом замке. Скорее бы вернуться в свое время, хотя и там мне не сладко, беглянке!

Временной переход в обратном направлении произошел так же неожиданно, как и сюда. Внезапно все вокруг закрутилось, возникло ощущение безумного полета то вверх, то вниз, что заставило меня зажмуриться. Переход всегда вызывал у меня болезненное состояние, как после длительного вращения в центрифуге. Уши заложило, в голове закружились звезды, к горлу подступила тошнота, так что я чуть не избавилась от ужина. Сделав невероятное усилие над собой, я несколько раз сглотнула, не открывая глаз, так как знала, что в противном случае еще несколько минут буду видеть перед собой круговерть.

Открыв глаза, с радостью убеждаюсь, что я у Соломии. Почему вдруг анкх отправил меня в столь жуткое место? Зачем я стала свидетельницей ужасных развлечений средневековой дамы по имени Эржебет и ее подельницы в черной маске? Почему та была в маске? Боялась, что будет узнана? Кем? Девушками, обреченными на мучительную смерть, или доверенными слугами, участвующими в пытках? Разве карнавальная маска, прикрывающая верхнюю часть лица, может обеспечить сохранность инкогнито? Ведь голос, фигура, походка, характерные движения могут выдать человека. Если она, будучи доверенной особой, присутствовала на игрищах любительницы кровавых ванн, то, вероятно, появлялась в замке не раз и без маски, и для слуг это «секрет Полишинеля». Впрочем, зачем мне ломать голову над ее тайнами, ведь теперь от нее остался лишь прах.