Читать книгу «Обретение» и другие рассказы. Современная проза - Сергей Пустовойтов - Страница 4

За какой-то короткий промежуток времени, не более года, Лейла стала из покладистой и комфортабельной в общении девушки, невыносимой вороной. И я, чтобы совсем не терять с ней связь, познакомил ее с моим другом Андреем.

Андрей был довольно способным человеком. Некоторые его рисунки очень высоко оценили компетентные людьми, которые обычно в своих суждениях не ошибались и которые предсказывали Андрею блестящее будущее. Два или три стихотворения, написанные им, были не менее замечательны, чем его рисунки.

Но у него не хватало творческой или душевной силы довести, что бы-то ни было до конца. Время доказало, что и те кто оценил его рисунки и те кто находил замечательными его поэзию, жестоко ошиблись. Не в своих суждениях об их эстетических достоинствах, а в том, что Андрею предстояло большое будущее в живописи или литературе. Но все мы тогда верили в будущее, и Андрей в этом смысле не составлял исключения.

Соображения об искусстве играли в его жизни очень значительную роль. Но все-таки главное

место в его существовании занимали те бурные чувства, которые он был склонен испытывать и которые оттесняли вопросы искусства на второй план.

Приблизительно в эти же времена вся его жизнь изменилась, так как отец настоял на обучении Андрея в техническом вузе, там мы с ним и познакомились, и там на одной из дискотек, я и познакомил его с Лейлой.

Видимо Лейле было суждено сыграть в жизни Андрея очень важную роль.

Когда она однажды проходила по кафе, подняв голову и прямо глядя перед собой, один из наших товарищей сказал, что она похожа на царицу.

С тех пор никто из нас ее иначе не называл. Между прочим, в этом замечании было что-то очень верное: со стороны казалось, будто эта девушка действительно несет в себе невидимый царственный генотип. Она была очень красива. Она была красива настолько, что даже ее нелепый грим; вместо бровей у нее были две тонкие линии, нарисованные черным карандашом и резко загибавшиеся

кверху, губы она красила помадой, в которой преобладал фиолетовый цвет, даже этот грим не производил того убийственного впечатления, которое он должен был бы производить.

Волосы ее были выкрашены в бледно-желтый с рыжим отливом цвет.

Раньше, познакомившись с ней ближе, и проводя в ее постели, достаточно много времени, я узнал, что каждое утро она проделывала над своим лицом не меньшую работу, чем актер, который гримируется перед выходом на сцену. Это, впрочем, не мешало ей повторять, что ее наружность, ее

совершенно не интересует.

Но конечно, если бы все ограничивалось только

внешним видом, она никогда не имела бы того успеха, который сопровождал ее всюду, где она появлялась.

Лейла по национальности была кабардинкой, вдобавок, кажется, с примесью еврейской крови. Она поступила на историко-филологический факультет педагогического института, а потом перевелась к нам в АЭИ.

Причем она не знала таких вещей, как скорость света, закон Ома, прогрессия, логарифмы или закон притяжения. Но в области искусства и психологии у нее были познания столь же обширные, сколь неожиданные. Впрочем, ее интересовало только это, все остальное казалось ей не заслуживающим внимания. Денег у нее было очень мало, жила она в небольшой съемной квартире. Откуда Лейла

получала те скудные средства на жизнь, которыми она располагала, тоже долгое время было неизвестно, и только однажды совершенно случайно выяснилось, что

некоторую сумму каждый месяц ей присылал тот самый ее отец, которого, как она говорила, не существовало. Ей было двадцать два или двадцать три года.

Чего она совершенно, казалось, не выносила, это была простота. Простота в искусстве или в человеческих отношениях, ей казалась чем-то унизительно примитивным. Это проявлялось даже в самых обыкновенных разговорах. Лейла, например, никогда прямо не отвечала на поставленный ей вопрос:

«Ты будешь завтра в институте?»

Она как будто была просто неспособна прямо ответить «да, буду», или «нет, не буду».

Она говорила: «Почему это тебя может интересовать?» Или: «Не все ли тебе равно?»

Поэтому сколько-нибудь длительное пребывание с ней было утомительно, несмотря на то, что она нередко бывала интересной собеседницей.

У нее были большие карие глаза с неизменно сердитым выражением, и даже в ее смехе всегда слышался оттенок какого-то непонятного и, в сущности, беспредметного гнева.

Множество ее поступков отличалось раздражающей непоследовательностью. Она уславливалась с кем-нибудь идти в кино, за ней заходили, ее не оказывалось дома, или она оставляла записку – «я раздумала». Она обещала прийти и не приходила.

Но другим она никогда не прощала, ни непоследовательности, ни неточности. Ей же это чаще всего прощалось потому, что ни у кого из нас не возникало сомнения о том, что за всей этой раздражающей ее внешней неприемлемостью должен существовать или не может не существовать целый мир, эмоциональная напряженность которого была одновременно бесспорна и неудержимо соблазнительна. Надо было только преодолеть эти внешние препятствия.

И ради того, чтобы проникнуть, наконец, в этот мир, это, конечно, стоило сделать.

Если в этом были убеждены не все или, вернее, не все были убеждены до конца, то Андрей для этого был готов на любые испытания.

Я свою порцию испытаний и наслаждений от нее получил, и был выставлен за дверь окончательно.

Со стороны можно было подумать, что Андрей создан именно для того, чтобы стать ее новой жертвой.

С самого начала установилось то, что определило их отношения: ей было позволено многое, ему не прощалась ни одна ошибка. Причем, ошибкой могло быть все: не та интонация, недостаточная быстрота или точность ответа, неверное движение – все, что угодно. Он как-то пришел ко мне с сияющим видом и сказал, что Лейла, наконец, согласилась принять от него в подарок книгу стихов, выбор которой она предоставляла ему. Но когда я встретил его на следующий день, он был мрачен, печален и неразговорчив.

– Какую книгу ты купил и, как она была принята? – спросил я.

Он пожал плечами, вздохнул и ответил, что он купил ей Омара Хайяма. А она, вернула ему книгу, сказав, что ей не нужна такая муть, и попросив его при этом больше не приходить к ней. Он ушел в отчаянии, совершенно не понимая причины ее внезапного и необъяснимого раздражения.

Каждый раз, когда он звонил ей по телефону, она, узнав его голос, немедленно сбрасывала звонок.

– Да пошли ты ее ко всем чертям, – посоветовал я ему, когда он рассказал мне это.

– Такой эмоциональной возможности у меня нет, – ответил он.

– Если бы ты знал ее лучше, ты понял бы почему.

Я – то знал ее, ещё как знал, но молчал.

Мне было его жаль, и я спросил Лейлу, почему она жестоко обошлась с ним.

– Я хотела, чтобы он купил мне Есенина, – сказала она, – а он, дурак, не мог догадаться.

Я передал ему это. Тогда он купил ей несколько книг, в том числе томик С. Есенина, и оставил ей этот пакет в аудитории на ее месте. Через два дня он решился опять позвонить ей по телефону. Он стоял с трубкой в руке, глотая от волнения слюну и ожидая ее ответа. Она радостно сказала:

– Что же ты так давно не звонил? Я по тебе соскучилась!

Когда он первый раз обнял ее, она дала ему пощечину и заявила, что такой подлости, она от него не ожидала, и что между ними все кончено.

Он не спал две ночи. На третий день вечером она пришла к нему. У Андрея была небольшая квартира возле ЖД вокзала, в которой он жил один.

Она вошла, взглянула на него своими сердитыми глазами и жадно его поцеловала.

Она провела у него всю ночь, а рано утром он отвез ее на такси в институт.

После этого, пьяный от восторга, он явился ко мне, разбудил и стал кричать, что я никогда не пойму, что я не могу себе представить, что это такое секс с царицей… Я поздно лег накануне, мне очень хотелось спать, и кроме того, я действительно не понимал, что могло привести его в такое состояние. Когда он, наконец, объяснил мне, в чем дело, я только сказал ему:

– Ну, желаю тебе дальнейшего счастья, милый друг, – и заснул.

Когда я проснулся, его не было, но бутылка Токайского была пуста. Он, по-видимому, просидел в моей комнате часа два, восстанавливая в памяти все, что произошло, и, думая о своем ослепительном счастье.

Много позже, стараясь себе представить, что, в сущности, определяло ту вздорную жизнь, которую вела Лейла и которой она, когда могла, заставляла вести других, я пришел к выводу, что это было желание не принимать того, что происходило, а создавать то, что должно было происходить.

Тот, с кем она начинала какой-то разговор, о котором раньше задумала, должен был отвечать так, как она себе это заранее представила и не иначе. И то, что случалось, должно было происходить, именно так, как это уже произошло ранее в ее воображении. В этом был какой-то абсурдный и неизлечимый эгоцентризм. И для того, чтобы поступки и поведение человека соответствовали ее представлениям, нужно было бы, чтобы

он перестал быть самим собой и стал бы чем-то вроде книги, которую она написала. Это, конечно, не могло быть именно так, она всё прекрасно знала и понимала, но это неизменно приводило ее в бешенство. Кроме того, она упорно отказывалась от ответственности за свои поступки и от выводов, которые из них могли быть сделаны. Когда Андрей, придя к ней на следующий вечер, положил ей руку на плечо, она сбросила ее резким движением и сказала ему, что просит никогда больше этого не делать. Он опять впал в отчаяние —

состояние, в которое он приходил очень часто и очень легко. На этот раз оно продолжалось пять дней, после этого повторилось то, что было у него на квартире. Через некоторое время он совершенно потерял представление о действительности, ничего не знал и ни в чем не был уверен, кроме того, что вне Лейлы его жизнь не имеет никакого смысла. Это было в известной степени верно: вне Лейлы его жизнь действительно не имела смысла. Но и с Лейлой

тоже – с чем он, однако, никогда не согласился бы.

– Ты, конечно, не тот человек, который мне нужен, – сказала она Андрею однажды.

Ты понимаешь, тот, кому я отдала бы себя всю, должен был бы быть, прежде всего, выше меня во всех отношениях. Я должна была бы все время чувствовать над собой его умственное и физическое превосходство.

Его понимание искусства должно было бы быть непогрешимым. Его душевные движения

увлекали бы меня за собой. Это должен был бы быть человек, который выделяется среди всех остальных. Ты понимаешь?

А что ты из себя представляешь? У тебя есть некоторые способности, но это все. Этого для меня недостаточно.

Через некоторое время Андрей получил известие о том, что его мать, живущая в Актау, больна. Андрей показал Лейле телеграмму от доктора и сказал, что он должен ехать в Актау и пришел с ней попрощаться. Она взглянула на него своими сердитыми глазами и сказала:

– Неужели ты думаешь, что в такие минуты я оставлю тебя одного? Неужели ты мог сомневаться в том, что я поеду вместе с тобой? Ты представишь меня твоей маме как свою невесту.

Она действительно поехала с Андреем в Актау и провела там два месяца, в течение которых, мать Андрея умирала от рака печени. Она проявила необыкновенную самоотверженность, не отходила от постели больной, не спала

ночами и когда, после похорон, она вернулась в Алма-Ату, Андрей, по первому ее слову, был готов сделать все, что она потребовала бы. Я подумал тогда, что он был прав, сказав мне однажды, что Лейла способна на все, и поступков ее нельзя предвидеть.

Он как-то сказал ей, набравшись храбрости:

– Ты, считаешь себя умнее всех кого ты знаешь?

– Нет, себя я не считаю особенно умной.

Я только считаю глупыми других, во всяком случае, многих. Кроме того теоретического человека, который мне был бы нужен? Кроме этого воображаемого мной человека, – ответила Лейла.

«Она всегда считает, что поступает правильно и живет именно так, как нужно», – сказал мне после этого Андрей и, что разубедить ее в этом нельзя.

Я знал о ней то, чего не знал Андрей. Например, то, что произошло вчера, ни к чему не обязывало ее сегодня. Какая-то значительная часть душевной жизни у нее была просто атрофирована. У нее не было воспоминаний. Сегодняшний день, с наступлением темноты, уходил в небытие, и то, что произошло за этот день, переставало существовать. Она очень любила музыку, хотя была совершенно лишена музыкального вкуса и не могла отличить одну мелодию от другой.

Последовательность звуков приводила ее в состояние необыкновенного душевного возбуждения. Но запомнить и пропеть эти звуки она не могла. Она забывала их так же, как она забывала свои чувства и свою собственную жизнь, и жизнь тех, кто был с ней связан и кто уходил в прошлое, о котором у нее не оставалось воспоминаний.