Читать книгу Тварь - Сергей Савенков - Страница 12

Ну вот… Не успел.

Глубокая ночь, почти утро. А завтрашнее станет последним.

Нет больше смысла писать…

Будь я литератором-профи, уже бы закончил. Но я инженер, мой язык – язык формул.

Не страшно. Дело жизни завершено, а книги о нём напишут другие.

Жаль, они не знают того, что известно мне. Они не размышляли о бессмертии столько лет.

Возвращаясь назад, я понимаю, как это глупо – потратить всю жизнь на поиск лекарства от смерти. Не найдёшь – упустишь единственно важное: дарованные тебе годы. А если отыщешь, ничего это, в сущности, не изменит.

Вспыхивает огромный экран. Новости…

« …проекта «Возврат». Пятьсот миллионов пожертвовал Берлович. Не за горами тот день, когда бессмертие станет общедоступным».

Да, да… Безусловно. Станет.

Люди нуждаются в светлом будущем. Без него им темно в настоящем.

Переключаю…

«О спасении не тела, но духа заботьтесь!», – вещает один мой клиент.

Накатывает тошнота, и я выключаю экран…

Опытный образец репликатора я построил, когда мне не было и тридцати. Это было самой лёгкой частью работы. Полсотни лет я пытался подарить его людям, а они упирались.

На перенаселённой планете бессмертие позволительно только кучке вождей.

Теперь дело жизни завершено. Разумеется, насколько это возможно…

Возможно было бы легче, если бы я взял трость. Но отчего-то стесняюсь.

Идти тяжело. Сердце выскакивает, сбивается с ритма.

Сажусь на скамейку. Становится легче, но ненамного.

Достаю термос и бутерброд.

Последние дни лета. Воробьи купаются в лужах. Молоденькие – третий выводок. Искрятся капли в ярких лучах.

«А ведь скоро они все умрут! Может, в первый и последний раз плещутся! Не пережить им зимы, запоздали с рождением!»

Наливаю чай…

Чай хорош так, как бывает лишь в последний день жизни.

Мы сидим на открытой веранде, пронзённой острыми лучами едва взошедшего солнца. Над чашками вьётся дымок, сотканный из тысяч танцующих капелек.

– Да не пей! Беги! – грустная улыбка на любимом лице.

– Ну, положим, бегал я лет двадцать назад, – пытаюсь сохранить спокойствие, но скрипучий голос дрожит.

– Вот и вспомнишь! Чего тебе сидеть, со старухой-то?! – её глаза выцвели, будто утонули в тумане, но я узнаю их за этой морозной дымкой. Они всё те же.

Не хочется предавать, сбегая в последний свой день. К горлу подступает комок, голос меня выдаёт:

– Давай, знаешь, допьём. И уж потом…

Потом мы выходим из роскошного кабинета.

Директор сопровождает меня к репликатору.

– Да расступитесь вы! – он расталкивает толпу именинников, тех, кому стукнуло восемьдесят, с написанными на руке номерками.

Морщусь, но знаю – стоять в очереди мне не позволят. Это было бы фарсом, дурацкой позой выжившего из ума старика. Ещё гаже…

Двери с шипением уходят в стены.

Огромный зал.

– Последняя Ваша модель! – голос звенит, отражаясь от стен, и я снова морщусь. – Такая честь! Позволите с Вами сфотографироваться?

Я – не против, и он в восторге. Небось повесит в рамочке над столом.

Сказать по правде, в последней модели мало отличий от первой. Загвоздка не в технике, в людях.

В ненужности моего открытия.

Как бы там ни было, дело жизни завершено. Конечно, если верить в сказку о том, что оно существовало…

Я раздеваюсь, ёжась в потоках прохладного воздуха, и ложусь в репликатор.

Стучат, раскручиваясь, катушки. Пятна света носятся по потолку.

Точно едешь в поезде. Поезде в смерть. И в новую жизнь…

Тук-тук… тук-тук… тук…

Тук…

Так вот оно как!

Одно дело проводить испытания, другое – пережить самому.

Я поднимаюсь, слишком резко, как все они. Новые нервные связи, новые мышцы. Правда, повезло так не всем. Это я сделал копию в тридцать три. Берловичу тогда было за шестьдесят. Он меняет тела ежегодно, и не дёргается, очнувшись.

– А можно ещё одно фото?

Ну конечно! На стене должны висеть две картинки.

– Валяй! – я вздрагиваю от своего голоса, и – от странного слова.

Нейронная сеть воссоздана по образцу меня восьмидесятилетнего – иначе в чём смысл?! Но гормоны и новые ткани… Да, всё же, я неуловимо другой.

Одеваюсь и подхожу к соседнему ложементу.

То, что ещё недавно я называл «собой», невидящим взором глядит в потолок.

Провожу по лицу, закрывая глаза, и, не оборачиваясь, шагаю к дверям.

Они шипят, раздвигаясь…

Шипят, раздвигаясь, двери. Выхожу на перрон и вижу её.

В плаще, несмотря на лето. Мёрзнет. Голубой шифоновый шарф, будто кусочек ветра зацепился за шею.

Она подходит. Морщинистые руки гладят мои молодые плечи. Утыкается в грудь и молчит, лишь вздрагивает спина.

Я глажу седой затылок.

Она у меня совсем юная, младше на десять лет. В душе так и вовсе подросток.

Десять лет у неё в запасе. Вечность…

Я не купался целую вечность.

Гребу, пока хватает сил. Оборачиваюсь – берег едва виднеется. Ложусь на спину и вглядываюсь в небеса. В проплывающих облаках вижу лица детей, в тоскливом нытье глубины мерещится голос внука.

Нет, я – старик. Годы не сбросить, не отправить в переработку, как тело.

Накатывает тоска, и, чтобы она не захлестнула, не накрыла с головой, ныряю первым.

Ворчанье моря становится громче. Я погружаюсь. Давит на уши – вода пытается прорвать перепонки, забраться в голову, затопить меня целиком.

Растворить.

Недовольно отплывают сонные рыбы. Я цепляюсь за обросший водорослями каменный козырёк, переворачиваюсь и смотрю вверх.

Колышется серебристое покрывало…

Облаков отсюда не видно. Тут я действительно новый.

Без детей. Без внуков. Без жены.

Я не влюблялся, не изобретал репликаторы.

Не разочаровывался…

Я – вечный и ежесекундно новый.

Я – сам океан…

Океан…

В юности я увлекался «духовностью».

В те времена учёные, танцующие у костра, никого не смущали.

Смешно вспоминать… Но ведь сложись иначе, мне не пришла бы идея «пересадки сознания». Зачитываясь «просветлёнными», я гадал – отчего люди не могут принять их правду? Теперь, спустя годы исследований, после осмысления, что есть человек, ответ мне известен: безумно хочется быть чем-то бóльшим.

Выпускаю изо рта воздух. Пузырьки несутся к поверхности.

У них есть цель. Мне же, можно остаться тут…

И всё-таки я всплываю.

Прорываю плёнку воды и вырываюсь на свет, сказочным морским зверем, просидевшим вечность на дне…

На дне притаилось множество острых камней, но я бегу в тучах сияющих капель.

Боль мне приятна.

Выхожу из воды, ловя любопытные взгляды. Молоденькие девчонки, как моя внучка. В тридцать я ещё следил за собой…

Раны на изрезанных камнями ступнях разъедает соль. Вопли чаек и человеческий гомон тонут в рокоте вечного океана. Секундами, складывающимися в миллиарды лет, катятся к берегу волны…

Волны, шурша, омывают её изъеденные артрозом ноги. Туфли стоят в стороне.

Ждёт, как всегда.

Плавает жена не очень, и в молодости я всегда получал, вылезая на берег. Ей не понять, что я не боюсь океана.

Сейчас она не волнуется, а хохочет.

– Ты прямо как воробей в луже! Столько брызг поднял!

Присаживаюсь на белый деревянный лежак, на колючие доски. Она кутает меня в полотенце, будто ребёнка.

Я не жалею, что вылез. Иначе бы этого не было…

Да, мы как воробьи, юные смертники.

День. Это всё, чего удалось добиться. В молодом, но дешёвом теле, неспособном к длительному функционированию.

К вечеру я буду полон раковых опухолей. Паразитов, вирусов, грибов.

А пока я пью чай, ем бутерброд. И надо сказать, он намного вкуснее вчерашнего.

– Я пойду? – в её голосе слышу надежду.

– Давай, знаешь, допьём. И пойдём домой. ВМЕСТЕ.

Она отворачивается, чтобы я не заметил слёз.

А я вытираю кровь…

Кровь капает с кончика носа на белую скатерть.

Она отводит глаза.

Тело сбоит. Запущен механизм апоптоза. Нити ДНК рвутся, разрушаются клеточные мембраны. Через пару часов я вновь стану старцем. Затем – развалюсь на куски.