Читать книгу Главред: Назад в СССР. Книга 2 - Сергей Анатольевич Савинов, Сергей Савинов - Страница 4

Вместо привычного «ЛиАЗика» мне попался редкий в моем городе ЛАЗ-695, еще ранних выпусков с большой буквой «Л» спереди. Основной поток пассажиров схлынул, и мне даже удалось присесть рядом с пожилым ветераном с тросточкой. Я откинулся на спинку сиденья, посмотрел на часы, посетовал, что опаздываю, и задумался.

Без последствий теперь уже точно не обойдется. Пусть Громыхина на моей стороне и согласна разделить ответственность, сомнительно, что нас просто поругают. Я уже думал о том, что моя карьера может завершиться печально, и был к этому готов. В конце концов, останусь тем же корреспондентом в родной газете, а когда цензура падет, вновь добьюсь места главреда. Но это вовсе не значит, что я не буду бороться сейчас. Еще как буду!

А потом… Гласность в ее привычном понимании наступит уже в марте следующего года, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого. Именно тогда на страницы газет хлынут исторические откровения и политический плюрализм, а концу десятилетия и вовсе возникнут первые советские свободные СМИ. Ну, как свободные – скорее независимые от действующей власти. Но сейчас, осенью восемьдесят шестого, я с трудом выпустил свой второй в жизни номер газеты. А встреченный мной на остановке одиозный персонаж пока еще не набрал достаточно сторонников.

Звали его Алексей Котенок, с ударением на последнем слоге, и был он широко известным в узких кругах андроповским диссидентом. Учился на журналиста, но с работой у него не срослось – парень оказался идейным антисоветчиком и первую свою акцию протеста провел еще в школе. Наотрез отказался вступать в ряды пионеров. Вопреки распространенным уже в будущем стереотипам его никто не кошмарил – просто не выдали красный галстук. Мне еще мама потом рассказывала, что у нее в классе тоже был такой мальчик. Не захотел быть пионером, его и не заставляли. Но для Котенка это было делом принципа.

Уже в конце восьмидесятых он организует собственное общественное движение, соберет подписи в поддержку возвращения Андроповску исторического названия, будет защищать Любицу от загрязнения, а тех же чернобыльцев – от произвола отдельных чиновников. Так что здесь мы с ним в какой-то мере даже союзники. Однако при всем этом Алексей Котенок жутко ненавидел советскую власть и боролся с ней всеми доступными ему методами, даже работал в конце восьмидесятых и начале девяностых над созданием антикоммунистической городской газеты. Издания грязного, вовсю использовавшего технологии черного пиара. Фактически мой будущий конкурент на информационном поле Андроповска-Любгорода. Что любопытно, на момент моей гибели в две тысячи двадцать четвертом году Котенок по-прежнему оставался видным оппозиционером местного разлива – даже избирался в региональное Законодательное собрание от района, но не набрал достаточно голосов. Зато очень активно вел социальные сети, делая это, стоит признать, довольно-таки грамотно. Даже свою газету время от времени выпускал, хотя уже не настолько грязную, как в переходный период.

– Евгений Семенович, как хорошо, что вы все-таки пришли! – испуганная Валечка выскочила из-за стола, едва завидев меня, ввалившегося в приемную после утреннего приключения.

– Сильно я опоздал? – я посмотрел на висящие на левой стене часы. – Пять минут, все равно неприятно… Все уже собрались?

– Евгений Семенович, – секретарша заметно нервничала, даже чуть не сбила со своей блузки нарядный галстук-бант, размахивая руками. – Планерка для журналистского коллектива перенесена, а вас ждут в ленинской комнате. Давайте я ваш плащ повешу.

– Спасибо, Валечка, – поблагодарил я, понимая, что пахнет жареным. Впрочем, как оно и ожидалось.

Я отдал секретарше верхнюю одежду, вышел в коридор и, свернув направо, сделал несколько шагов в сторону ленинской комнаты. Той самой, которую в будущем станут использовать как конференц-зал. А сейчас я открыл дверь и вошел в просторное помещение с большим столом. В дальнем конце комнаты стоял большой гипсовый бюст Ильича, знамена, кубки, вымпелы и целая галерея почетных грамот. А посреди всего этого великолепия, сидя за столом, выделялись Громыхина и Краюхин. Был в их компании и некто третий – пожилой седовласый мужчина с идеальным пробором и почти брежневскими бровями.

– Проходи, Евгений Семенович, – Анатолий Петрович указал мне рукой на стул. – Присаживайся.

– Доброе утро, товарищ Кашеваров, – вежливо, но с каким-то явным напряжением в голосе произнесла Клара Викентьевна. Я даже мысленно ей посочувствовал, ведь она фактически находилась между молотом и наковальней. Интересно, не сдастся в последний момент, не прогнется? Не переобуется в воздухе, повесив всех обезьян на меня?

– И вам здравствуйте, товарищи, – нарочито бодро ответил я. – Прошу извинить за опоздание, собирал мнения читателей газеты. И хочу заметить…

– Об этом мы с тобой сейчас и поговорим, – оборвал меня Краюхин тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Нет, не похоже было, что он испытывает ко мне личную неприязнь. Скорее тоже сейчас размышляет, что со мной делать с наименьшими потерями. Все-таки идейность в первом секретаре удачно соседствует с прагматизмом.

Я присел, чувствуя себя как на суде большевистской тройки. И особенно меня напрягал этот незнакомец в темно-синем костюме с отливом. Есть у меня такое ощущение, что этим балом правит именно он, а не Анатолий Петрович с Кларой. Как бы оба они ко мне ни относились, решать, похоже, будет этот бровастый.

– Ладно тебе, Краюхин, не перегибай, – неожиданно улыбнулся тот. – И так застращали бедного редактора, который наверняка ночь не спал, о своем поступке думал. Вон, опоздал даже. Вам ведь есть что нам рассказать, Евгений Семенович?

– Смотря о чем вы хотите услышать, – я пожал плечами с напускным равнодушием. – Если о подготовке нового выпуска «Андроповских известий», то планерки еще не было.

– Вот-вот, – опять улыбнулся незнакомый функционер, и в этой улыбке промелькнуло что-то фальшивое. – Именно о газете мне бы и хотелось услышать. Давайте так. Какова задача советского печатного издания?

– Информировать граждан о происходящем в Союзе и мире, – ответил я. – Давать четкую объективную картину.

– И доносить до читателей позицию коммунистической партии, – подсказала Громыхина, поправляя воротничок, будто ей невыносимо душно. Видимо, эта фраза ожидалась именно от меня, и так нашей Кларе Викентьевне было бы проще за меня заступиться. Что ж, мой прокол, сознаюсь.

– Правильно, – тем временем кивнул седовласый уже без улыбки. – Задача печатных периодических изданий состоит в идеологически правильном информировании советских граждан. А вы, дорогой Кашеваров, забыли о важности партийной составляющей. Вот что это?

Он брезгливо взял в руки газету, будто подобрал ее на помойке, и повернул в мою сторону разворот со статьей о чернобыльцах.

– Это материал о наших андроповских ликвидаторах, – невозмутимо ответил я.

– Я и сам вижу, – все еще спокойно усмехнулся функционер. – Но как она написана, а? Разве это советская статья? Ощущение, что ее написал журналист «Би-Би-Си», но точно не «Андроповских известий».

– Насколько я знаю, международные стандарты журналистики применимы и к «Би-Би-Си», и к «Правде», и к нашей газете, – парировал я, внимательно наблюдая за седовласым. – Каковы ваши конкретные претензии?

Мой оппонент на мгновение поморщился, словно попробовал лимон, однако сдержался. Опасный противник.

– Претензии, – повторил он, усмехнувшись. – Вы мне скажите, кто такие ликвидаторы? Любой советский человек ответит: герои. Так почему в вашей статье герои жалуются на жизнь? Где самоотдача и посыл молодым поколениям? Где направляющая роль партии? Почему этот ваш Садыков на фотографии не в орденах, а на больничной койке?

– Насчет орденов не ко мне вопрос, – ледяным тоном парировал я.

И вот тут все еще незнакомый мне партийный функционер не выдержал. Видимо, давно не сталкивался с общением на равных, привык давить молчаливых овечек и вдруг получил неожиданный отпор. Вся мнимая доброжелательность моментально слетела с его лица, и он перешел на повышенный тон.

– Вы забываетесь, Кашеваров! – лицо его перекосило от гнева. – Написали отвратительный пасквиль, а теперь еще подвергаете сомнению работу партийных органов! Не к нему вопрос, видите ли! Вы что хотели сказать своей цидулькой? Что в Советском Союзе не умеют лечить лучевую болезнь? Не заботятся о героях? Пытаются замолчать их проблемы?

– Я хотел показать как героическую сторону жизни ликвидаторов, так и последствия их тяжелой работы, – в отличие от моего визави я держал себя в руках, излучая уверенность и спокойствие. – Считаю, советское общество имеет право об этом знать. А сами герои могут просить о помощи.

– Молчать! – седовласый грохнул кулаком по столу. – Отличный подарок вы сделали на День комсомола, товарищ редактор! Это просто вредительство! Диверсия в пользу Запада! А вы? Прошляпили лиса в курятнике, товарищи коммунисты! Убрать его из газеты немедленно!

– Но Богдан Серафимович? – Краюхин изумленно повернулся к нему. – Мы ведь хотели только обсудить, проработать…

– А ты, Анатолий Петрович, в кресле своем не засиделся? – седовласый даже не посмотрел на первого секретаря райкома, продолжая буравить взглядом меня. – У тебя тут самая настоящая контра в редакции развелась, ты мне еще о проработках говорить будешь! Я что, по-твоему, Николаю Федоровичу[11] должен докладывать? О том, как у тебя в районе в День комсомола такая дрянь выходит?

Все это время я старался сдерживаться, но именно эти слова Богдана Серафимовича прозвучали словно пощечина. Стерпеть такое было уже невозможно.

– Дрянь? – возмутился я. – История парня, который возил ликвидаторов на автобусе? Или, быть может, дрянь – это комментарии ведущих врачей? Вы, извините, статью хотя бы читали или довольствовались заголовком и фотографией?

К такому седовласый оказался явно не готов. Он глотал воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба, даже галстук ослабил.

– Да как ты смеешь, щенок! – наконец, процедил он сквозь зубы. – Я все прочитал, и не по одному разу. Всю твою филиппику в адрес советской власти!

– Это какую же? – усмехнулся я.

– Мракобесие! – функционер то ли уже не слушал меня, то ли сознательно избежал ответа. – В советской газете про колдовство пишут! Тьфу! А я за тебя, Кашеваров, перед Татарчуком, между прочим, лично краснел! И за тебя, Анатолий Петрович, тоже!

Богдан Серафимович только теперь посмотрел на Краюхина, а я зато вспомнил, наконец, кто он такой. Фамилия его была Хватов, и он возглавлял «Андроповские известия» в шестидесятых и семидесятых. Потом его перевели в областной центр, где он входил в редакционный совет «Калининской правды» и занимал не последнюю должность в обкоме. Что самое паршивое, районки формально подчинялись областному изданию, и опять же формально Хватов мог вмешиваться в работу моей газеты. Его портрет, к слову, тоже висел в нашей «галерее славы» наряду с Кашеваровым и другими редакторами. Только вот Бульбаша, кстати, там не было, я вот что еще вспомнил. Видимо, при составлении почетного списка решили не акцентировать внимание на Виталии Николаевиче из-за его пагубного пристрастия. А ведь несправедливо все-таки…

– В общем, так, Евгений Семенович, – тем временем Хватов немного успокоился и перестал брызгать слюной. – От своего поста ты пока отстраняешься, соответствующий приказ я подпишу, полномочия у меня на это имеются, как ты понимаешь. Но есть для тебя и хорошая новость. Все-таки до этих своих демаршей ты газетой нормально руководил, так что, учитывая твои былые заслуги, в редакции я тебя оставлю, так уж и быть. Переведу в старшие корреспонденты. А там посмотрим, кем тебя заменить. Есть перспективные-то, Клара Викентьевна?

– Арсений Степанович Бродов у нас числится одним из заместителей, – ответила Громыхина. – И Виталий Николаевич Бульбаш. Из молодых же…

Я внимательно слушал Клару Викентьевну, которая осторожно отметила, что молодежь пока еще не готова возглавить газету, а Евгений Семенович, то бишь я, высококвалифицированный и ответственный редактор. И, возможно, стоит дать мне шанс, взять на поруки, помочь направить энергию в мирное русло. А параллельно в моей голове укладывалась мягкой кошкой мысль: да, меня все-таки сместили, как я и опасался, но при этом оставили в редакции. Конечно, обидно, что старый хрыч Хватов уже подыскивает мне замену, однако еще не вечер. Была мысль прямо сейчас встать в позу и потребовать официальную бумагу из обкома, вот только я понимал, что он не блефует. Нет, мы пойдем другим путем.

– Ладно, посмотрим, – между тем, властно махнул рукой Богдан Серафимович, останавливая Громыхину. – Ты мне Кашеварова-то не защищай, он американские методы работы хотел в газету ввести. Хотел, Кашеваров?

И снова меня неприятно кольнуло внутри: Метелина. Вряд ли кто-то еще меня сдал, а старушка и впрямь зуб заточила. Интересно, и как она на Хватова вышла? Анонимку написала – мол, довожу до вашего сведения?..

Как бы то ни было, мне теперь надо что-то придумать. Я верю, что выкарабкаюсь, но пока что все валится, будто карточный домик – не только задуманный мной цикл статей о немирном атоме и текст про подвальные «качалки», но и, похоже, концерт в честь Дня комсомола. А ведь он, между прочим, уже сегодня. Интересно, зарубит Хватов заодно и мою инициативу с советским роком?

– Перерыв десять минут, полагаю, устроит, коллеги? – обратился тем временем седовласый к Громыхиной и Краюхину. – Отлично. Евгений Семенович, подготовьте, пожалуйста, передачу дел и попросите Варвару организовать сбор коллектива редакции. Всех, а не только журналистов, и здесь, в ленинской комнате.

– Ее зовут Валентина, – подметил я.

– Ну да, Валентину, – развел руками Хватов. – А я как сказал?

Я ничего не ответил и вышел в коридор. Внутри меня немного потряхивало, но снаружи я старался держаться. Может, швырнуть на стол партбилет и уволиться? Ну уж нет! Не для того я тут все организовывал, чтобы взять и бросить! Да и велика ли важность, редакторское кресло? Если Хватов поставит вместо меня Бульбаша или Бродова, стану серым кардиналом. А если нет…

Мелькнула мысль, что партийный функционер вполне может прислать замену из Калинина. И это гораздо сложнее. Со своими всегда можно договориться, а вот человек со стороны будет просто делать по-своему. Точнее – по указке из областного центра. Что ж, прямо сейчас решение не найти, надо дождаться планерки. Передам дела Хватову, а когда придет понимание, как все будет дальше, тогда и составлю план.

– Валечка, организуйте, пожалуйста, полный сбор коллектива в ленинской комнате, – попросил я секретаршу, улыбнувшись как ни в чем не бывало. – Начинаем через десять минут.

Девушка кивнула в ответ, и на лице ее отражалось полное понимание происходящего. Меня списали.