Читать книгу Сахалинский ноктюрн. Рассказы - Сергей Сергеевич Перминов - Страница 3

У меня в соседях, в Артёме, жил когда-то молодой лейтенант Слава Кудрявцев. Развитой был парень. В звукоаппаратуре разбирался конкретно. Рисовал замечательно. Соображал в современной, по тем временам, музыке. Может кому-то другому ничего не говорили такие имена как Фрэнк Синатра, Джон Пол Джонс, Ежи Кшеминьский, но мы с ним в своих разговорах свободно ими оперировали. Ему, как и мне, они говорили о многом. Меломанами мы были с ним. В те, семидесятые, этим болели все, кто был не старше сорока.

Даже форма на Славке сидела с каким-то особым шиком. Симпатяга! Я всё удивлялся – на какую тему ни заведи разговор, о предмете диалога он знал если не всё, то много. Видимо был из тех, кого называли «золотой молодёжью». Как он в армию попал – уму непостижимо! Тем более, что папа его состоял какой-то крупной партийной шишкой в Киеве. Мы подолгу зачитывались красочными журналами «Америка». Причём на русском языке. Присылал их папа. И вот однажды в номере, посвящённом Аляске, прочитали, что там ходит самый медленный поезд в мире. Со скоростью пятнадцать километров в час. То есть, американцы продуманно пустили такой. Мало ли: геологи выйдут к полотну «железки», оленеводы, рыбаки, охотники… Моему возмущению не было предела.

– Это нонсенс! Врут штатовцы, как сивые мерины.

Уж я-то точно знал, что самый медленный в мире поезд – это «Оха—Ноглики»! Его бешеная скорость достигала семи километров в час! На форсаже выдавал пятнадцать. Но в отличие от продвинутых америкосов он не мог физически выдать больше. Технические возможности «Сахалинлага» не тянули на масштабность и эпохальность темпов строительства сталинской индустрии. А посему и пятнадцать километров для этого суперэкспресса были космической скоростью. Если ты садился в три ночи на это чудо, то к семи вечера или чуть позже Оха раскрывала тебе объятья. Мы спокойно выпивали, играли в карты, высыпались, похмелялись и счастливые сходили на охинский перрон.

***

Через четыре года я снова попал на свою нефтеразведку, хотя божился, что больше никогда не вернусь. Что-то тянуло туда постоянно. Я только потом понял, что. Но об этом позже. Чем мне, бывшему москвичу, полюбился Сахалин? Сразу и навсегда? Да он и сейчас по ночам снится! И, снова вернувшись туда, вместо трёх контрактных лет я отбарабанил двадцать. В нашем посёлке Вал жила и работала на буровых и вспомогательных службах – без шуток! – сборная Советского Союза. Кого там только не было! И поэтому, встретившись где-то в случайной точке Союза, (а отпуска-то у нас о-го-го!) мы не бросались друг другу в объятия. А после короткого «привет!» деловито оглядывались в поисках ближайшей торговой точки. Здесь же, дома, всё было гораздо проще. В свой «дилижанс» мы садились во всеоружии. Дорога предполагала, а мы располагали. Деловито, с шуточками, доставали «огненную» воду и закусь, ощущая взаимно-братское расположение. В наших дорожных беседах круто замешивалось всё: рыбалка, охота, политика, искусство, любовные приключения…

Вот и в этот раз наш «Пятьсот весёлый» прибыл на Горячие Ключи, одну из промежуточных остановок между нашим посёлком и Ногликами.

Ключи уже тогда считались курортом. А на деле, если честно, то слова из знаменитой композиции Гленна Миллера «Поезд в Чаттанугу» подгонялись сюда вплотную. Помните: «Вот этот рай: забор, конюшня, сарай»? Конюшни правда не было. Зачем оленям конюшня? Стояли несколько добротных сборно-щитовых бараков, разделённых внутри на палаты, деревянные тротуары между ними и строения из обычных досок, где и были эти самые ключи. А другого не построишь. Ключи-то на мари!

Кто не знает, что такое марь, объясню. Представьте болото. Зимой оно замерзает. Летом оттаивает. Техника может провалится там. Были случаи. На семнадцатой буровой «Восточные Даги» трактор-болотоход увяз по кабину. Наверное, его потом и вытащили, но не при нас. Человеку провалиться там тоже можно. Но только если попадёшь в талое окно. А так шлёпаешь в болотниках по чавкающей субстанции, а под ногами твердь. Лёд то есть. Вот что такое марь.

Эти самые Ключи были и есть уникальнейшим местом. В каждом из них была разная температура воды, которая поднималась из земли на поверхность с большой глубины. Многим они помогали от разных болезней. И пускай в то время Сахалин был закрытой пограничной зоной, люди с материка через знакомых получали вызов и приезжали. Иногда просто писали на любой сахалинский адрес, объясняли в чём дело и получали его. Ну скажите мне в каком городе не было улицы Советской или Ленинской? А номер дома и квартиры в пределах первого десятка, так это ж как «с добрым утром»! Сейчас свободно – сел и в дамки! А тогда…

На «перроне» наш «экспресс» уже ждали пассажиры. Почему в кавычках? Да потому, что он начинался прямо с насыпи. Кавычки по «экспрессу» указаны выше. Кто помоложе залетали в вагон сразу. Кто постарше – поднимались с усилием. Тех же кому за шестьдесят вежливо подсаживали. И надо ж такому случиться, что около нашего вагона стоял такой человек. Один-одишёшенек. И помочь ему никто не спешил. Дело за малым:

– Мужики, я щас!

Поднимаюсь, выхожу из вагона и подсаживаю. А то ведь уедем. Может человеку позарез надо куда-то!

– Спасибо, сынок!

– Да не за что, батя!

Народу в вагоне ещё битма. Основная часть сойдёт на Дагинском промысле. Поэтому уступаю ему своё место.

– А ты?

– Через пятнадцать минут и я.

– Ну, вот, согнал человека!

– Этот сам кого хочешь сгонит, отец! – усмехнулся Вольдемар.

Слово за слово, разговорились. Мы про себя рассказали. Кто мы, да что. Тем паче за окнами вагона уже медленно проплывали буровые нашей нефтеразведки. А он рассказал про то, как живётся пенсионеру во Владивостоке. Под разговор налили ему дозу. Законные сахалинские полстакана. На что он вежливо сказал:

– Нет, сынки!

На нет и суда нет. Не упрашивают. Не материк. И тут Витька заметил, как из-под шарфа на лацкане его пиджака одиноко и сиротливо блеснул орден «Красная Звезда».

– Воевал, батя?

– Угу.

– Если не секрет, где?

– Под Москвой.

По истории-то было известно, что морская пехота из Владивостока дралась под Москвой. Но тут… Живой свидетель!

– Расскажи, отец!

– Да что там рассказывать! И провоевал-то всего три недели. Минус неделя дороги. Ранен был. Комиссовали. Вот и вся война.

Славка полупьяно усмехнулся:

– Наверное при штабе? За две недели Красная Звезда… Не подумай, что хотим тебя обидеть, но мой папка пришёл с таким «иконостасом» – во!

И он размашисто провёл по груди. Молча из-за спины старика показываю Славке кулак. Поняв, что бормотнул не то, Славка промямлил:

– Извини, отец! Успокой душу, будь добр. Расскажи всё же, а? Без обиды. Не сердись!

Мы с неподдельным интересом просили его и он наконец сдался.

– Не буду говорить о том, как нас везли через всю страну. Что ели мы, что пили… Не интересно это. А вот гармошка и гитара были. Моряки весёлый народ! Нам представлялось, что мы те самые красные матросы, геройски дравшиеся в гражданскую войну. А это как бы её продолжение. И ещё росла уверенность, что только мы и никто другой, отбросим немца от Москвы. И следующим летом, кровь из носу, будем в Берлине. Не знали мы какой долгой, кровавой и жестокой будет эта война. А если ты ещё и молод, то только тебя и не хватает на передовой!

Немцы торопились. Зима – в полный рост, а одёжка-то летняя. И Москву-то уже в бинокли видно! Да и дома белокурые Брунгильды заждались. Тем паче камрады уже знали: медали за взятие Москвы ждут своих хозяев. Там, в конце концов, можно и от мороза спрятаться. Нет, спешить им надо было.

Первый штурм был неудачен. Надо дожать во второй. Иначе замёрзнуть тут можно к чёртовой матери! А то, что не было сплошного фронта не беда! Те части, что в тылу остались, добьём после взятия вражеской столицы. Это я за них рассуждаю. А иначе-то как? Нам самим холодно было, хотя мы и одеты были не в пример им.

Попутчик замолчал, о чём-то подумал и махнул рукой.

– Пойду в тамбур. Курну. Разбередили вы меня.

Возразить мы не посмели. Даже как-то неловко стало, что заставили старика переживать снова то, что казалось бы уже бесповоротно далеко. Но почему же для нас, тех что родились через год-три после войны, она была так генетически близка?

Старик вошёл, улыбнулся нам, и изрёк:

– Фронтовая махра покрепче была!

Мы не знали просить его дальше рассказывать или нет. Может человеку тяжко вспоминать. Хоть и две недели провоевал, но ведь и Красную Звезду за «просто так» тоже нереально получить. Только он без вступления продолжил сам.

– Дружок у меня в батальоне был закадычный. Во Владике в увольнение вместе ходили. За девчатами приударяли. Не было надёжнее друга. Я и до службы не подарок был, мог за себя постоять. А что касаемо его, так это… Есть в одной блатной песне слова: «Матушка меня рожала, вся милиция дрожала…» Так вот это про него. Детдомовским он был до флота. Ни кулака, ни ножа – ничего не боялся. Если какая стычка в городе с пехтурой в увольнении – ремень с захлёстом через ладонь и полный вперёд! Когда мне приходили письма из дома, то всегда просил почитать вслух. Он же ни от кого не ждал писем. Вот и грелся у моих, как у костра. Вся бравада слетала с него в тот момент. Сдвинет брови, смотрит в одну точку и думает о чём-то своём. Мог ведь на корабле остаться. Но упросил комиссара. Тот посодействовал. И пошёл со мной.

Как-то вызвал нас комбат:

– Вот что, «не разлей-вода», дело есть. Крутое, но очень нужное. «Язык» потребен. По возможности серьёзный. С витыми погонами, я вас умоляю! Найтить, украдить, хоть самим родить. Нужен и баста!

– Товарищ комбат! Мы ж ни разу в разведке не были.

– Это что? Отказ?

Мы вытянулись.

– Никак нет!

– Вот и славненько! – и подвёл к столу с картой. – Здесь мы. Здесь они. А это – дорога. Недалеко от фронта, правда?

– Ну, не то чтобы…

– Ладно, ладно! Что для вас несколько километров туда-сюда за ночь? Сущий пустяк! Вы ж у меня кто? Альбатросы революции! Вот тут и тут два оврага. Туда не суйтесь. Там наверняка секреты стоят. А между оврагами чистое поле. Поэтому особо не охраняется. Разведчики от соседей говорят, что пост выставляется только ночью. Они тоже пойдут за «языком». Только в другом месте. А для нас по дружбе пушкари завтра в шестнадцать ноль-ноль дадут артиллерийский концерт. Ха-а-а-а-роший! По оврагам и по полю. Чтобы вы смогли за огневым валом проскочить вот сюда. – и он ткнул пальцем в несколько квадратиков на карте. – Там и пересидите остаток светлого дня. То ли ферма была, то ли… Ну, что-то колхозное было. Сгорело всё. Одни развалины. А уж ночью, будьте любезны, добегите мне до этой дороги! Очень надеюсь, что домой вернётесь не с пустым неводом. Возвращаться будете вот по этому маршруту, левее. Там вас прикроют прочно. «Язык» нужен всем. И чем их, вместе с армейскими разведчиками, больше достанем, тем лучше будет для всех нас. Надо ж командованию знать, что за новые части прибыли под Москву! Как их встречать, чем кормить-угощать… Ясно?

– Так точно!

– Ну и добре! – «дал нам краба» комбат.

С тем и ушли от него, готовиться.

Получили на кухне сухпаёк и там же перекусили. Потом пришёл инструктор из разведки, показал и рассказал про всякие премудрости в новом для нас деле, отдохнули несколько часов, и в белых маскхалатах выдвинулись на точку броска. До назначенного времени помёрзли в снегу выглядывая нашу дорожку. Счастливой она будет или нет – никто из нас не знал. В четыре часа пополудни, как было договорено, покатился огневой вал. Да такой, что самим было страшно за ним бежать. Что уж было говорить и про «гостей дорогих»! Сидели наверное в блиндажах и нос боялись высунуть. Добежали мы до фермы, или как её там, и затаились до темноты. Ни покурить, ни чихнуть. Первый же раз в разведке, ясно море!

Дождались до темноты и прижимаясь к перелескам двинули к дороге. Луны не было. Это хорошо. Дошли без приключений. Нашли поворот, который просматривается в обе стороны и стали ждать. Часа не прошло, как вдалеке мигнули фары. Вот они всё ближе, ближе… Легковушка! Вот это фарт! Это ж надо! Думали дольше ждать придётся.

– Снимаю мотоцикл!

– Лады! Машина моя!

Моя автоматная очередь пришлась аккурат по сопровождающим, а от гранаты другана машина чуть подпрыгнула и ткнулась в кювет. Мотоцикл ещё ревел на остатках бензина, когда я рванулся к машине. Напарник лежал на том же месте с автоматом наизготовку. «Молодец! – подумалось. – Прикрывает!». Выстрелив для верности в водителя, рванул дверцу на себя. С заднего сиденья со стоном вывалился высокий худощавый офицер.

– Нихт убивайт! Плен! Их бин плен!

Ещё удача – догадливый попался! Сразу сообразил, что к чему. Связав руки толкнул в спину.

– Вперёд!

А дружок всё ещё лежал на обочине. Подошли с немцем к нему. Не шелохнулся даже. Не по себе стало что-то. Тронул его за плечо, а он и свалился на бок. И там, где была голова растеклось чёрное, изменившее свой цвет в ночи, кровавое пятно. Свой же осколок прилетел ему в лоб! Резко повернувшись к пленному, еле сдерживая себя, говорю сквозь зубы:

– Ах ты, мразь! Да знаешь ли ты, кого я сейчас потерял? Была б моя воля, в лохмотья тебя порвал бы! Жаль не могу. В другом месте ждут!

И закатил ему такую плюху, что минуты две он приходил в себя. Да ещё прикладом вытянул вдоль хребта. Лучше б я этого не делал! Плача засыпал своего дружка в кювете снегом и тронулись мы с немцем в обратный путь. Вначале он шёл нормально. Потом начал постанывать. А через несколько километров совсем повалился.

– Вставай, сука! Ещё полтора часа топать! Не сачкуй, твою мать!

Пинками заставил его встать. Ещё час топали. Всю дорогу он стонал. И вдруг упал снова.

– Я есть кранк! Не могу нога ставит болше!

– Я те щас и ногу поставлю, и руку. Ещё и морду набью! Ты что ж себе думаешь, сволочь, что мой дружок просто так под снегом полежать захотел? Не было б тебя, я б его сам к нашим на горбу пёр! Вставай, гнида! Очень тебя ждут у нас!

И кляп в рот для верности. Но ни пинки, ни затрещины уже не помогали. Он не вставал. Видимо приклад вдоль хребта был лишним. А время поджимало…

Наши и немецкие ракеты чётко обозначили линию фронта. И, хошь-не-хошь, а пришлось мне взвалить этого «фон дер Фрица» на горб, и переть его к точке встречи, где нас в перелеске ждали. Сколько матюгов произнесённых шёпотом слышал этот «Ганс»! Если он потом выжил в плену, то его словарный запас по части русского мата пополнился неимоверно. Задыхаясь и обливаясь потом я тащил его, проклиная всё на свете: и войну, и Гитлера, и комбата…

Мы были уже на середине нейтралки, когда сзади коротко рыкнул пулемёт. И повалились мы в снег. Не потому, что я сообразил мгновенно залечь. Даже подумать об этом не успел. Пулемётчик немецкий оказался мастером своего дела. Матёрый попался, тварь! По ногам бил. А «Шульц» как-то сумел вытолкнуть кляп изо рта и, веря в своё близкое спасение, что-то орал на своём языке. И уже под прикрытием нескольких пулемётов к нам бежали немцы.

– Ну, уж это вам не по причалу Владивостокскому бегать! – скрипнул я зубами разворачивая автомат. – Он мне ещё за другана не ответил!

И уже плясал на мушке внезапно поздоровевший «Курт», что-то радостно крича и делая первые шаги навстречу своим, когда нарастающий свист всех бросил снова в снег. Наши миномётчики тоже не лыком шиты. Такую стенку поставили между нами и его спасителями – приходи, кума, любоваться! И среди этого кромешного ада несколько пар рук потащили нас к спасительным окопам…

Долго я в госпитале валялся на Урале. Ещё, как попал туда, просил доктора:

– Всё, что ни скажешь, капитан выполню! Все процедуры приму, все операции перенесу, но ногу верни. Очень тебя прошу. Мне за дружка ещё отомстить надо. По-полной!

Тот покачал головой.

– Хлопотно будет! Видать из «машингеверера» тебя продырявили. Но попробуем!

И орден меня в госпитале догнал, и ногу мне спасли. Только гнуться она перестала. С тем и комиссовали. А на мой упрёк доктор сказал:

– Извини, матросик! Сделали что смогли. Я ведь тоже не бог. Проще было отрезать её!

Так вот и закончилась моя война, сынки. Только к старости нога моя стала чаще болеть. Потому и гоняют меня дети по курортам. Трое их.

– Батя! Давай друга помянем твоего. – предложил Славка.

На сей раз старик не отказался. Взял полстакана и спросил:

– Не многовато?

Мы ответили:

– Доза!

Он молча выпил, закусил и добавил:

– Вот так вот!

В вагоне шёл обычный трёп. Где-то звякнули стаканы. Кто-то хохотнул на анекдот. А мы ещё полчаса до нашей остановки ехали молча. Не до разговоров было. За окошком поплыли первые дома посёлка Вал. Нам сходить.

– Ну пока, отец! Если надумаешь снова к нам на «Горячие ключи» – дай знать любому из нас. Вызов дадим.

Сунули ему в карман листок с адресами и вышли из вагона. А наш «архискоростной экспресс» повёз попутчика в Оху. Мы знали – завтра, не позднее обеда, он вылетит на материк. А дети встретят его во Владивостоке. Так что всё будет «абгемахт»! Вот так вот.